Цивилизация

«Но даже самый лютый зверь испытывает жалость.

Я жалости не ведаю, и значит, я не зверь»

(Ричард III)

 

Как всякая великая цивилизация (не культура ночных горшков с веретенообразным орнаментом), эта зародилась в долине великой реки. Пейзаж не был похож на обширные равнины Месопотамии, Инда или Хуанхэ: нет, судя по ощущениям – рези в переднем левом углу трахеи (если у трахеи существует передний левый угол) – она вгрызалась в каньон Верхнего Нила. Пока её прометеи изобретали колесо и гончарный круг, строили ирригационные каналы, чтобы отводить на поля великие разливы вод, я, ленивый и благодушный, как сёрфер, занимался заппингом, рекомендованным пророком Че: скользил по телевизионным волнам. На Мадагаскаре дети шли в школу через долину, в которой орудовали торговцы органами, девятую строчку хит-парада заняла Настя Бязева feat Иван Йо, Украина соревновалась с бывшей любовницей актера в части генерации воплей в студиях, «морковь протереть через сито в творог», шестилетний мальчик чудесно исполнял «Реквием» на рояле, Моссад рассекретил план Дахеса по уничтожению славяно-ариев… белый шум нарастал, и вожделенное безмыслие, открывающее пилоны Врат, было почти в руках, но…

Но резь в горле спутала все иероглифы. Пришлось встать, поковыряться в аптечке и, не имея ничего против какой-либо из бактерий лично, обрушиться на них всех Сетом, Злым ветром Пустыни: сульфаниламид чудовищными валунами пал с небес на их жилища, сметая дворцы и отравляя воды.

«Горе! Горе! Страх, петля и яма!» – вскричали стрептококки-пиогенесы, посыпая мембраны пеплом своих пажитей.

«Нет пророков в своей отчизне!» – гневной отповедью стряхнули с ног пыль града обречённого стрептококки-мутансы и, разбившись на дюжину отрядов по миллиарду, двинулись к земле обетованной, которую, по истечении сорока минут моего времени и нескольких поколений собственного, обрели на выстилающей горло слизистой.

Сильнейшие выжили.

Выжили – и на осколках века золотого стали строить кали-югу: истребляя под корень бактериоцинами и иными экзотоксинами собственных ренегатов и враждебные племена пандавов, наращивая липополисахариды на стенах своих сионов и вавилонов, отражая набеги варваров и разрушительные вторжения моноцитов – этих годзилл моей имунной системы, – высаживая десанты отважных колонистов – адено-, рубула- и иных вирусов парагриппа – на далёкие турецкие и карибские берега, выстилая границы империй обломками митохондрий и ядер, они – это я чувствовал каждой ресничкей бронхов – микрон за микроном преобразовывали дикие просторы в культурную ойкумену, чтобы после, спустя десятки поколений, с гордостью заявить: «Здесь всё, на миллиметры вглубь, полито цитоплазмой наших предков! Это – наша родина! Но пасаран, потому что мы – Спарта!»

Искренние патриоты своих рас, они не были способны ни вступить, подобно эсхерихии коли, в симбиоз со мною, ни выстроить геополитическое равновесие между великими державами, а потому с героизмом истинных пассионариев продолжали свой drung nach бронхиолы, подбираясь к самым теплым краям мироздания – нижней трети лёгких, и, не взирая на экологические последствия, вмешивались во всё, до чего дотягивались их алчные до аминокислот усики, даже в синтез простагландинов и гистаминов – моих старых добрых переносчиков боли. Возможно, в культурных центрах их цивилизации появлялись свои биохимические конфуции и заратуштры, моцарты и пушкины; возможно, они пытались, мутируя, найти пути мирного сосуществования если не со мною, то с нейтрофилами, макрофагами и прочими фагоцитами моего недепутатского иммунитета, но все их усилия пропадали всуе, ибо борьба за место под килем трахеи, за жизненное пространство для своих, охваченных мессианством, наций вела к постоянной эскалации и развёртыванию всё более изощрённых способов массового уничтожения себе подобных – от примитивной атаки бактериальной стенки до нарушения суперспирализации ДНК.

В какой-то момент я уснул: должно быть, их философы-космисты, вернадские и соловьёвы в объединённых чувством кворума колониях псевдомоны эругинозы нашли способ эманировать в ноосферу чаяния простого народа: о хлебе насущном, о чудесных детях, о мире во всем мире и счастье для всех, даром (и пусть никто не уйдёт обиженным!) – или попросту разогрели плоть мою и кровь до точки забытья.

Сон был прекрасен, и, пока он длился, на канале «Живая природа» несколько раз сменились водопады, горные вершины, средиземноморские пляжи и сосновые леса, а обитатели моей возлюбленной эндосферы, забыв о соли в вакуолях ребёнка, провели несколько страшных, подобных армагеддонам, войн за передел мира – в данном случае моих бронхов. В секунды верденских мясорубок и чудес на марнах я просыпался – но лишь чтобы перевернуться на другой бок и продолжить чудесное путешествие с дикими гусями по непроявленным сторонам собственного естества. В эти мгновения кашель успевал удушить меня, будто весь коллективный разум цивилизации шантажировал: «Хочешь дышать – спи!»

Чаша моего терпения, подогреваемая температурой – глобальным потеплением, порождённым жизнью, процветающей внутри меня, – была безгранична. Но когда гонка вооружений, спровоцированная непрерывными атаками моих Т-киллеров, вплотную подошла к неограниченному конфликту с применением суперантигенов, которые должны были запустить мой имунный каскад, я восстал.

Я сказал:

– Ну к чёрту!

Я вбил гвоздь в косяк.

Я вложил бутыль с физраствором в сетку.

Я повесил сетку на гвоздь.

Я воткнул в нее капельницу.

Я впрыснул препарат, созданный из любимого мною чая, – препарат с именем, декларирующим любовь к Всевышнему, – Теофиллин.

Я ввёл иглу в вену и взял контроль.

Я подсоединил к ней систему.

Через считаные минуты, смертию триллионов существ, жаждавших одного – жить, поправ смерть собственную, я совершу акт тотального, беспощадного, насыщенного неимоверной жестокостью геноцида.

Через считаные минуты гнев мой падёт на них.

Ибо я есмь образ.

Ибо я есмь подобие.

 

*чувство кворума – способность некоторых бактерий (возможно, и других микроорганизмов) общаться и координировать своё поведение 

чая… Теофиллин – игра слов: лат. Thea – чайный куст + греч. phyllon – лист и teos – бог + филия – любовь