Искры и пепел

Бабка умерла. Всю зиму дом простоял замерший, не скрипнув ни одной половицей – не смея даже шуршать отставшими от стен старенькими обоями. А в начале лета – дом затаил дыхание — приехал бабкин внук и, посасывая их жестянки пиво и почесывая плешь, обошел комнаты; лазил на чердак и в подвал, ковырял там слеги и балки чернового пола; наконец вылез, запаренный, отпихнул ноющую дочку и сел на крыльце звонить.

Бригада приехала через час, и бабки-соседки таращились через забор, прикрывая дрожащими ладошками рты, ужасаясь, как быстро бегают грязные черные люди, и как страшно скоро посреди огорода растет куча вещей: хромые лавки, стулья, колченогая табуретка, половики, старые одеяла, вышитый облезший коврик, полка с церковными книжонками и коробочками дешевых лекарств, крашеный буфетик с щербатой посудой, спинки разломанной деревянной кровати…Внук поплескал бензинчиком из тяжелой канистры, бросил спичку – и заполыхало. Дальше  в костер, вместе по ходу дела обдираемыми обоями, полетели перевязанные веревочками пачки писем в жухлых советских конвертах, подклеенный календарь «Летайте самолетами Аэрофлота» за 1971 год, развалившийся фотоальбом, теряющий серые квадратики с белыми пятнами лиц, выцветший портрет молодого солдата в картонной рамке, грамоты с красными флагами и фиолетовыми словами, какие-то детские книжки, глянцевый, годов восьмидесятых, снимок мордатого первоклассника с букетом бабкиных гладиолусов – и все это сгорало в алый пепел, столбом горящих хлопьев и искр закручивающийся над  громадным костром.

К ночи дом тоже сгорел дотла.