Из огня да в полымя

С утра на улице зарядил мелкий ледяной дождь вперемешку со снегом, словно не апрель на дворе, а лютый февраль. Нос во двор не высунешь. Тихон без дела слонялся по подполью, без особой надобности передвигая горшки на полках. Косился на пауков в углах, не запылилась ли где паутина, не пора ли смахнуть, чтобы новую сплели? Слазил наверх, выглянул из-под печки, оглядел избу. Выметено чисто, посуду он ночью всю вылизал. На заре хозяин, не поевши, оседлал коня и ускакал по делам, а хозяйка ещё с кровати не поднялась. Служанку давеча выгнала, а сама дрыхнет до полудня. Кто печь топить будет?

Тихон неодобрительно покряхтел и вернулся в подпол. Не повезло ему с хозяевами. Вроде и дом — полная чаша, а порядка нет. Обычаев не соблюдают, пустякового подарка и то никогда не подарят — ни лоскутка цветного, ни монетки с Егорием под ясли, ни хлеба куска в подпечье… Служанки то и дело меняются, привыкнуть не успеешь. И все городские, порядку не знают. Мисочку с молоком, как положено, с поклоном да приговором не ставят. Раньше хоть Митька, кот рыжий, позволял лакать из его миски. А теперь нет Митьки. Старый стал, сослепу, как котёнок, в углы тыкался. Приказала хозяйка — в мешок да в реку. Принесли молодого кота — серого, полосатого. Тихон его выжил. Эх, люди, люди, человеки, никакого в вас понятия нету! Кота, да и всю скотину, в масть домовому заводят. Вот у хозяина конь Огонёк, ухоженный, каждую ночь Тихон ему гриву чешет, в косицы заплетает. В конюшне порядок — хоть живи там. И куры рыжие круглый год несутся, не болеют, не паршивеют.

На крыльце загрохотали сапоги — хозяин вернулся. Что-то закричал с порога. Хозяйка ответила — сначала сонно, потом визгливо, в голос. И понеслось по кочкам…

Тихон затосковал. Может, он сам виноват? Испокон веков порядок заведён: коли домовой с домовихой душа в душу живут, так и хозяева голубками милуются до старости. А он бобылём кукует, никак не найдёт свою суженую. Хотя, казалось бы, жених Тихон завидный. Порядок в его хозяйстве — залюбуешься. Самая разборчивая домовиха не придерётся. В подвале сухо, ни клопов, ни тараканов нет. Закут заповедный, от людских глаз скрытый, чистый да уютный. Всё, как положено — сундук, коврик плетёный, лавка, одеяло лоскутное, подушки, мягким пухом набитые. Тихон сам собирал в курятнике — пушинку к пушинке… И возраст у него самый подходящий для женитьбы — сто двадцать пять зим. Вот только городские домовихи нос воротят. Им подавай жениха с домом каменным, да чтобы непременно в три этажа! А деревенские… Тихон тоскливо вздохнул. Не повезло ему с мастью. Опасаются деревенские рыжих. Прямо хоть на кикиморе женись! Только какая из кикиморы жена? Воровство одно да пакости исподтишка. Верно люди говорят: «Хорошо прядёт кикимора, а рубахи от неё не дождешься».

Наверху загрохотало, зазвенело. Посуду бьют! Тихон накрыл голову подушкой, чтобы не слышать этого безобразия, не надрывать сердце. Только бы до поставца с голландским фарфором не добрались! Нравились Тихону синие картинки на больших белых тарелках: крутобокие кораблики с раздутыми парусами, мельницы, лошадки, люди, по-иноземному одетые…

Интересно, водятся ли в иных краях домовые? Сосед Минька хвастался, что как-то раз спрятался в карете и в самый центр Петербурга ездил — на Аглицкую набережную. Видел там заморского домового — в коричневом сюртуке, в белых чулках. Важного, через губу не переплюнет. Врёт, небось. Какой же домовой, хоть и аглицкий, решится в чужую страну через море плыть?

Тихон пригрелся под подушкой и сам не заметил, как задремал. Проснулся от тихого, но настойчивого стука в завалинку. Протёр глаза и прямым ходом, как домовые умеют, шмыгнул из дома на двор. Эх-ма! Полдня проспал, вечереет уже.

За углом дома трижды тявкнули по-лисьи. Тихон страдальчески сморщился.

— Иикка, дурья твоя башка! Опять соседских собак дразнишь? Дошутишься, оторвут хвост!

— Это ещё кто кому оторвать!

Перед Тихоном появилось сгорбленное угольно-чёрное существо — лохматое, с длинными руками. Мокрая гладкая шерсть резко пахла лесной прелью и зверьём. Желтовато-красные раскосые глаза смешливо помаргивали, длинный хвост с кисточкой на конце шлёпал по лужам. Иикка был ещё молодой тролль, не знал, куда силу девать. Оттого и бегал на посылках из чухонских краёв до окраины Петербурга. Собак он не боялся — с его-то когтями и волчью стаю одолеть можно.

— Теrve [1], Тихон! Готово?

— Уже три дня, как сделал. — Тихон нырнул в подполье и вернулся со свёртком. Недовольно глянул наверх на непрекращающуюся морось, но звать тролля в дом не стал. Развернул холстину, показал свою поделку — деревянный сундучок с глубокой, почти сквозной резьбой.

Иикка восхищенно ахнул.

— Как ты уметь, больше никто не уметь!

Тихон польщённо зарделся. Сундучок ему заказал старейшина троллей — в подарок своей невесте. Тихон постарался, вырезал лесные узоры — листья, зверей, цветы всяческие. Троллям такое нравится.

— Аккуратно неси, не поцарапай. — Он старательно завернул сундучок и обвязал веревкой.

Иикка забросил свёрток за плечи и сунул Тихону ведёрный липовый бочонок.

— Мухоморовка. Как договариваться.

Тихон крякнул, принимая оплату. От бочонка пахнуло таким ядрёным ароматом, что аж голова закружилась. Тролль насмешливо ухнул.

— Не надумать ещё к нам перебраться? Мы тебе и хутор присмотреть.

Тихон помотал головой.

— Благодарствую, мне и здесь неплохо.

— Ну, как знать. Бывать здоров, pеppu [2]!

Тролль исчез. Тихон сердито засопел. Иикка прилично говорил по-русски, но любил вставлять в речь финские словечки, отчего домовой чувствовал себя дурак дураком. Звучит, зачастую, до ужаса обидно, а спросишь — совершенно невинное слово. Наоборот тоже случается. Лучше не спрашивать.

Он вернулся в свой закут, пристроил драгоценный бочонок в углу. Троллий самогон из мухоморов питерские домовые ценили на вес золота. И не только домовые. Хозяин Невы иной платы за свои услуги не принимал. Обычно-то домовые стараются держаться от большой воды подальше. Но как тут удержишься, коли весь город каналами да речками изрезан? То и дело приходится на поклон к водяницам идти.

Тихон прислушался — наверху мирно журчали голоса, в щели проникал вкусный запах кофея. Угомонились, стало быть, вечеряют. Можно покамест к соседу наведаться, новости узнать.

До соседа Тихон не дошёл, обнаружил кудлатого пегого Миньку на улице, в окружении домовых и домових. Тот взахлёб что-то рассказывал.

— Пол-лавки сгорело! И в доме всё — дотла! От книг один пепел остался!

Слушатели ахали и охали. Нет для домовых большей беды, чем пожар.

— Кто погорельцы-то? — спросил Тихон.

— Шотландцы с Галерной улицы, — ответил Минька. — Я там кое с кем перемолвился словечком. Энтот Арчибальд Мерлиз — как есть колдун. Из Англии своей не токмо простых слуг привёз, но и ещё кое-кого.

— Все англичане — чудаки спесивые, — вставил седобородый Прошка с соседней улицы. — С бесами, небось, связался?

— А то! — авторитетно заявил Минька. — Верно говорят, сколько верёвочке ни виться, а конец будет. Среди бела дня налетел огненный бес, когда Арчибальда дома не было. Крышу сорвал и в библиотеку! Ясное дело, бумага лучше всего горит. Хорошо, соседи вовремя собрались, потушили, а то бы вся улица выгорела.

На рассказчика посыпались вопросы. Больше всего домовых интересовало, выжил ли кто-нибудь из слуг-нелюдей шотландского колдуна? И усмирён ли огненный бес или ждать новых пожаров? Но Минька таких подробностей не знал. Покачивая головами, домовые начали расходиться.

Тихон домой не пошёл. В эту ночь в развалюхе на отшибе домовихи собирались на девичник. Ежели вовремя рядом оказаться, глядишь, и пригласят.

В развалюхе ещё никого не было. Тихон встал на крыльце, оправил синий кафтан, потуже затянул алый кушак. Смахнул с рыжих кудрей мокрость, приосанился. И вдруг услышал, как на дальнем конце улицы залаяли собаки. Перекидываясь со двора на двор, заполошный лай докатился до окраины. На человека собаки иначе брешут. Заяц что ли забежал или лисица? Ветер принёс отчётливый запах гари. У Тихона мурашки побежали по спине. А вдруг это бес? Или кто похуже? Мало ли кого аглицкий колдун в помощниках держал?

Тихон нерешительно потоптался, не зная, то ли домой бежать, то ли подождать и высмотреть беглеца. Любопытство пересилило осторожность. Тихон притаился под крыльцом, насторожив чуткие уши. Лёгкий топоток пронёсся по дощатой отмостке, колыхнулся прошлогодний бурьян, и прямо на Тихона выскочил кто-то маленький, с копной спутанных, пропахших дымом, белых волос.

Они одновременно вскрикнули и уставились друг на друга. Глаза у беловолосого существа оказались круглые, перламутровые, и на худеньком треугольном личике казались огромными. И очень испуганными.

«Кикимора, что ли? — подумал Тихон. — Нет, не похожа. И не лесовушка, у тех волос зеленью отливает…»

Простая холщовая рубаха незнакомки, вся в прожженных дырах, была испачкана сажей. Сама она дышала натужно, со свистом и хрипами.

— Помоги… — растрескавшиеся губы едва шевельнулись. — Помо…

Перламутровые глаза закатились, и она свалилась прямо на руки Тихону. Он растерянно прижал к себе невесомое тело. Куда её? Домой? А если огненный бес за ней гонится? Или хозяин-колдун? А, где наша не пропадала!

И Тихон побежал, держась поодаль от постоянных троп домовых. Ввалившись в родной подвал, первым делом уложил нежданную гостью на лавку, а сам обежал дом — сначала изнутри, потом снаружи, обводя и жилище, и всё подворье охранным кругом. Сильного колдуна не задержит, но беса со следа собьет. Хотя бы на время.

Когда Тихон вернулся, незнакомка уже сидела на лавке, обхватив себя за плечи, и тряслась так, что зубы стучали. Домовой кинулся к сундучку, достал расписную чашку с отбитой ручкой, которую хозяйка в сердцах выбросила, а он подобрал. Плеснул из бочонка.

— Глотни, полегчает.

Она глотнула. Замерла, задохнувшись. Потом задышала, допила остаток.

— Что… это?!

— Мухоморовка. — Он осторожно присел на другой конец лавки. — Тролли её из грибов варят… Ну, в основном из грибов.

— Тролли… — повторила она. Голос у неё был странный — словно играла треснувшая дудочка. — А ты домовой?

— Верно. — Тихон осознал, что во все глаза таращится на проглядывающие в прорехи рубашки голые коленки гостьи и смутился. — Тихон я. А тебя как называть?

— Гругаш.

Слово прошелестело камешками с осыпи. Тихон попробовал повторить. Нет, не подходило это имя девице с паутинчато-шелковыми волосами и лунными глазищами.

— Ты с пожара? Из дома аглицкого колдуна?

Она насторожилась. Круглые глаза сузились.

— Слышал уже? Ты не бойся, я только отдышусь и уйду.

Тихон жарко покраснел.

— Ничего я не боюсь! Оставайся, сколько хочешь, я тебя никому не выдам.

Она улыбнулась.

— Ты добрый. У нас говорят, что встретить рыжего — к удаче. Повезло мне.

У Тихона потеплело внутри. Душа ворохнулась и запела варакушкой. Дождался! Вот оно — его счастье! Само в руки прибежало!

— Не обидишься, если я тебя Груней звать буду?

— Хоть горшком назови, только в печь не ставь.

— Ишь ты! — восхитился домовой. — По-нашему говоришь, как здесь родилась. Когда только успела научиться?

— Я уже семь лет в вашей стране. — Она вздохнула. — Говорить легко, понимать трудно.

Она снова начала дрожать.

— Мне бы сажу смыть…

Тихон вскочил, засуетился.

— Сейчас воду принесу. У меня и мыльный корень припасён, и ромашка вот сушёная, голову мыть…

Он вынимал из сундука мешочек за мешочком. Положил на лавку чистую рубаху — прадедовскую, длинную, с вышивкой по подолу.

— Велика тебе будет, но можно поясом стянуть. А старую лучше сжечь.

Пока гостья мылась, Тихон прокрался наверх, набрал оставшуюся у людей с ужина еду: кусочки хлеба, полмиски каши, прихватил поломанный печатный пряник и горсть леденцов из приоткрытой жестянки. Прожженную рубаху свернул и засунул в поленья. Утром хозяйка примет её за скрутку бересты и первым делом в печь отправит.

Вернувшись в подполье, Тихон едва не выронил свою добычу. Гругаш сидела на лавке, поджав одну ногу, и длинными пальцами расчесывала чистые, мерцающие волосы, полупрозрачной волной покрывающие худенькое тело. В подполье пахло летом.

— Рубаху… — хрипло выдавил Тихон. — Рубаху-то надень!

Она капризно сморщила острый носик.

— Я в ней утону! Ох, ну ладно, не смотри так.

Тихон отвернулся, раскладывая еду на крышке сундука. Когда обернулся, Гругаш уже стягивала широкую рубаху витым пояском. Лукаво глянула на него из-под волос.

— Какой ты застенчивый. Или не нравлюсь?

— Нравишься, — буркнул он, не зная куда девать руки от смущения. — Угощайся вот… Чем богаты…

Сам он сумел сжевать только корочку хлеба. В голове плавал ромашковый туман. Сердце то замирало, то пускалось галопом, стоило Груне придвинуться поближе.

— Благодарю тебя за гостеприимство. — Она смела в ладонь крошки и слизнула узким розовым языком. — А теперь слушай. Не хочу, чтобы ты пострадал за свою доброту. Нет! — она прижала палец к его губам. — Молчи! Сначала выслушай. За мной беда идёт, Тихон. Огненная беда. Арчибальд Мерлиз, мой бывший хозяин, поссорился с одним из местных магов.

— С кем? — не понял Тихон.

— С колдуном, — поправилась она. — Украл у него кое-что… с моей помощью. А тот в отместку наслал огненного демона — беса, по-вашему. Ох, Тихон, какой это был кошмар! Одно хорошо, демон разрушил заклинание, которым Мерлиз меня связал. Теперь я свободна. Но демон меня ищет. Я ему сильно досадила. Так что бежать мне надо.

— Куда бежать?

— В порт. Проберусь на какой-нибудь отплывающий корабль. По воде огненный демон за мной не погонится.

У Тихона земля ушла из-под ног.

— Да как же это? — беспомощно забормотал он. — Не надо тебе в порт. Оставайся, Грунюшка! Я что-нибудь придумаю!

Она ласково погладила его по щеке.

— Славный ты, Тиша. Но демон сильнее нас обоих. Он от твоего дома одни головёшки оставит.

— На любую силу управу найти можно, — возразил Тихон. — Ты вот что, ты ложись, отдыхай. А я схожу, переговорю кое с кем.

***

Водяники есть в каждой воде — и в речке, и в озере, и в пруду. Какова вода, таков и водяной. Хозяин Невы нравом обладал крутым, независимым, частенько спорил с самим царём морским. От их столкновений случались в Петербурге наводнения, потому домовые водяного не любили. Легко ли раз за разом восстанавливать затопленное хозяйство? Зато все худо-бедно, но умели плавать.

Тихон, в обнимку с бочонком, второй час мёрз на гранитных ступенях набережной. С хозяином Невы он водил близкое знакомство, но в апреле водяные только-только пробуждаются от зимней спячки и оттого бывают не в духе. Докричаться до них — каторжная работа. Тихон уже осип, даже обещание мухоморовки «для сугреву» не помогло, хотя обычно одного запаха самогона хватало, чтобы приманить хозяина Невы со всей его свитой. Когда домовой уже решил, что водяники за зиму не иначе как оглохли и нюх потеряли, на ступени плеснула волна, промочив Тихону лапти. Он тихо зашипел сквозь зубы.

— Чего вопишь? — Из тёмной воды высунулась длинная, узкая морда. Водяной явился в обличье огромной щуки, покрытой густым, как у выдры, мехом. — Я, чай, не глухой. Тихон, что ли? Узнаю, узнаю… Доченька на твой гребень не нарадуется. Мухоморовку принёс? Дело хорошее. Говори, за чем пришёл, только коротко. Занят я, дел много.

Тихон рассказал про огненного беса. Водяной подплыл ближе, задумчиво положил вытянутую морду на гранит. Тихон опасливо отодвинулся от острых, как шилья, зубов.

— Слышал я про эту историю. В воду беса заманить, стало быть, хочешь? А ты подумал, дурья твоя башка, что эдак ты меня с Папилкином поссоришь?

Тихон обмер. Гругаш не назвала имя колдуна, с которым сцепился шотландец Мирлиз. Но если это знаменитый на всю округу финский чародей Папилкин, плохо дело. Поговаривали, что он и с огнём, и с водой одинаково ловко управляется. А бесов у него в подчинении видимо-невидимо!

Водяной шумно вздохнул и причмокнул.

— Ты чего хочешь-то? Чтобы колдуны от твоей зазнобы отстали? Ну, не красней, не красней, я вас всех насквозь вижу. Ладно уж, помогу. Пусть она завтра, как стемнеет, заманит беса сюда. И ныряет ко мне. Огненный бес в воду не полезет, а я твою Груню подхвачу и унесу подальше. Все и решат, что она утонула.

Тихон поёжился.

— Вода-то у тебя ледяная…

— Не боись, не замёрзнет. Я своё дело знаю. Всё, иди. Мухоморовку только оставь!

***

Когда Тихон вернулся, Груня спала, с головой накрывшись одеялом. Тихон умилённо заулыбался. Осторожно взял вторую подушку и устроился на сундуке, но спать не стал. Сидел, чутко прислушиваясь к наружным звукам. И всё думал, как они с Груней хорошо жить станут, когда избавятся от беса. Краса у неё, конечно, иноземная, непривычная, но если обрядить в сарафан и платочек, загляденье выйдет. И смелая она, и умная. А главное — он ей понравился! Тихон даже всхлипнул от переполнявшего его счастья. Не заметил за мечтами, как утро наступило. Наверху поднялся привычный шум, но в этот раз Тихону было не до хозяев.

Груня, проснувшись, одарила его такой улыбкой, что он как на крыльях воспарил. Тут же пересказал ей слова водяного.

— Неглупый план… — Она покусала губу. — Вот только я плавать не умею.

Тихон озадаченно почесал за ухом. О таком повороте он даже не подумал.

— Так это даже лучше, — нерешительно сказал он. — Убедительнее выйдет. Водяной утонуть не даст, а холода не бойся — я тебя потом отогрею.

Она хмыкнула, глянула искоса с такой лукавинкой, что у Тихона щеки запылали.

— В смысле, в баню свожу… — забормотал он, запинаясь. — Пропаришься…

— С тобой вместе? — Она засмеялась надтреснуто. — Ладно, пусть будет так.

— А чем ты бесу досадила? — поспешил вернуться к деловому разговору Тихон.

— Я на него чашу со святой водой опрокинула. В церкви. Там крестины шли, кажется. Ох, и переполоху было! Думала, всё, конец демону. А он выжил, вернулся к своему колдуну, рассказал, кто у него кольцо стащил.

— Кольцо?

Она махнула рукой.

— Мерлиз — жадный сукин сын. Мало своей удачи, чужую захотел. Волшебное кольцо потребовал. Пришлось раздобыть. Уж не знаю, поможет оно ему теперь или нет? Да и знать не хочу. Мне бы со своей бедой справиться. Демон не отстанет, пока не убедится, что я погибла.

— Водяной всё сделает в лучшем виде, — как мог убедительнее сказал Тихон.

Она бледно улыбнулась.

— Я посплю ещё, ладно? Во сне ко мне силы возвращаются.

— Спи, конечно! — Он подсунул ей и вторую подушку. При мысли, что худенькой Грунюшке придётся нырять в ледяную Неву, его самого начинала бить дрожь.

Гругаш проспала до вечера. Тихон пытался делать обычные дела, но у него всё из рук валилось. До того дошло, что напугал новую служанку, попавшись ей в сенях под ноги. Когда пали сумерки, он осторожно потряс Груню за плечо.

— Пора.

Она проснулась сразу, посмотрела на него без улыбки.

— Ну, пойдём. Ты держись подальше, Тихон. Не надо, чтобы демон тебя почуял.

Он только кивнул и вытащил из сундука кусок овчины.

— Завернёшься потом.

Она помотала головой.

— Лишняя тяжесть, не бери. Ничего, переживу, мне и труднее приходилось.

«Проклятый колдун! — в сердцах подумал Тихон. — Ничего, это в последний раз, Грунюшка. Поженимся, я с тебя пылинки сдувать буду!»

Гругаш выскользнула из дома первой. Тихон помедлил пару минут и только потом поспешил следом. Беса он заметил сразу. Огненный шар завис в расчистившимся небе, как двойник полной луны. Караулит, гад! Почуял, что где-то здесь след оборвался!

Шар дрогнул, с ленивой неспешностью поплыл над крышами. Заметил! Где-то там, петляя между дворами, бежала Груня. Бес ускорился, заметался из стороны в сторону.

Тихон начал задыхаться. Не привык он к таким пробежкам. Домовые умеют сокращать дорогу, но он боялся упустить беса из виду и сквозь дома пробегал только изредка. Когда примчался к условленному месту, его пыхтение, должно быть, весь город слышал. К счастью, бесу было не до Тихона. Огненный шар спикировал прямо к уходящим под воду гранитным ступеням набережной. Тихон увидел Груню, только когда она ласточкой прыгнула в реку. Разъяренный погоней бес, брызгая искрами, метнулся следом.

«Не так должно быть!» Тихон вскочил на парапет, всмотрелся. Под водой бес превратился в подобие человека, но огонь его не погас. Было видно, как он схватил маленькую белую фигурку. Под ними в глубине что-то промелькнуло. Вмешается водяной или нет? Тихон не стал дожидаться и как стоял, так и сиганул в Неву.

Ледяная вода ожгла, не слабее огня, но Тихон уже начал меняться. Домовые — оборотни из самых умелых, куда до них волкодлакам! Правда, превращаются домовые исключительно в наземных созданий. Рыжий пёс, отчаянно загребая лапами, ринулся к огненному бесу и вцепился в него зубами.

«Пусти! — взвился визг внутри головы Тихона. — Не мешайся не в своё дело, шавка!»

Пёс только сильнее сжал челюсти и потащил беса в глубину. Тот выпустил свою добычу и ударил по Тихону — как молнией прострелило. Мимо скользнуло длинное тело. Водяной подталкивал бесчувственную Груню наверх. Вот и славно… Ещё чуть-чуть продержаться… Пасть горела, перед глазами плыли цветные пятна, грудь сдавило.

«Проклинаю… — голос в голове слабел. — Пламенем своим проклинаю… Всё потеряешь… всё…»

Бесовский огонь погас, и сам бес исчез. В пасть Тихону хлынула вода, он захлебнулся. Беспомощно повёл руками, превращаясь уже не по своему желанию. «Конец… Прощай, Грунюшка…»

И тут огромные челюсти подхватили его, аккуратно сжав поперек туловища, и потащили вверх. Через несколько мгновений Тихон уже лежал на парапете, выкашливая противную речную воду. Рядом стучала зубами Груня, пытаясь подняться на ноги. Из реки послышался хохот водяного.

— Бегите! А то скоро сюда оба колдуна явятся.

— Что ты им… скажешь? — едва выговорила Груня. Зубы у неё лязгали.

— Уж найду, что сказать. А следы ваши смою. Бегите!

— Б-благод-дарю… — прокашлял Тихон.

— Не за что, — булькнул водяной. — Если бы ты утонул, дочка мне не простила бы!

— Дочка? — Груня подхватила Тихона под руку и потащила за собой.

— Не было… у нас… ничего… — Он едва двигал ногами.

— Это хорошо… Ну же, Тихон, шевелись! Догонишь, поцелую.

«Откуда у неё только силы берутся?» — позавидовал он. И тут же сообразил, что лучше опять перекинуться. В шкуре теплее, чем в одежде, и сохнет она быстрее.

Гругаш взвизгнула, когда рядом с ней запрыгал рыжий заяц. К дому Тихона они примчались одновременно, но она всё равно его поцеловала. А больше ничего у них не сладилось — сил хватило только на то, чтобы забраться под одеяло, прижаться друг к другу и уснуть.

***

На дне сундука у Тихона давно ждала своего часа прялка-корневушка. Еловая, лёгкая, с нарядными узорами. Небось в Шотландии таких не делают. Домовой достал прялку, придирчиво осмотрел, протёр рукавом. Постоял, унимая расходившееся сердце, и решительно нырнул через заваленку на двор. Хозяева и служанка с конюхом ушли к обедне, и Груня, на таясь, грелась на тёплом весеннем солнышке. Посмотрела на него с удивлением.

— Что с тобой, Тиша? Случилось что-нибудь?

— Да… Нет… — Он сглотнул. — Ты прясть умеешь?

— А ты для чего интересуешься?

— Вот, — он вытащил из-за спины прялку, — это тебе.

Гругаш взяла подарок. Осторожно потрогала резные узоры.

— Красиво. А что это означает?

— Ох ты! — Тихон всплеснул руками. — Ты ведь не знаешь! Ну, смотри. Прялка, она как Древо жизни, вот тут сверху солнышко и луна. Рядом вещие птицы поют.

— А это? — Длинный палец ткнул в частые ромбы с точками.

— Это… — Тихон смутился. — Земля засеянная. Чтобы, значит, детки родились.

— Детки? — Перламутровые глаза сощурились. — Ты ко мне сватаешься, что ли?

Тихон набрал в грудь воздуха и ответил — как в прорубь сиганул:

— Сватаюсь. Пойдешь за меня, Грунюшка?

Она помолчала. Окинула его взглядом с ног до головы, как в первый раз увидела.

— Не обижайся, Тихон. Нравишься ты мне, и хозяйство у тебя крепкое. Но гругаши замуж не выходят.

— Гругаши? — он неприятно удивился. — Так это не имя?

— Кто же настоящее имя говорит? Имя — это власть. — Она погладила прялку и вдруг улыбнулась. — А может и скажу. Если всё бросишь и со мной уйдёшь.

Тихон окончательно растерялся. Огромные переливчатые глаза оказались совсем рядом, от паутинчатых волос сладко пахло ромашкой.

— Уплывём отсюда, Тиша, — шептала гругаш. — Не могу я здесь больше. Железо вокруг, решётки чугунные… Небо свинцовое, месиво снежное даже в апреле. А на Альбе круглый год тепло, зелено, утёсник цветёт… А летом вереск… Все поля лиловые и мёдом пахнет. Найдём тебе богатую ферму, будешь жить, как брауни… И я с тобой останусь. Ты ведь мне жизнь спас, Тиша! Я этого не забуду.

— Да как же это… — беспомощно бормотал домовой, шалея от поцелуев. — Через море? Не смогу я, не проси… Здесь тоже хорошо, Грунюшка… Уйдём из города, если хочешь. К троллям уйдём, к чухонцам в деревню лесную. Там красиво! Ягоды коврами, грибы хороводы водят, валуны каменные, как в Шотландии твоей… Иван-чай цветёт, не хуже вереска! Грунюшка… Да что же ты делаешь?! Увидят ведь!

Он подхватил её на руки, одним махом перенёс в свой закут.

— Какой ты горячий! — Гругаш хихикнула. — Погоди, я переменюсь. Ни к чему мне пока дети.

Тихон ахнул, почуяв под ладонями чужое колдовство. Разжал руки, уронив гругаша на лавку. Попятился.

— Ты чего это?.. Ты зачем?!

— Говорю же, не время мне детьми обзаводиться. Ну, что ты так смотришь? Вы, домовые, оборотни. А мы, гругаши, по-другому умеем меняться — когда надо — женщины, когда надо — мужчины. Чего ты испугался, глупый? Так тоже хорошо будет.

Рубашка отлетела в угол. Тихон в ужасе уставился на тощее тело под копной белёсых волос. Лицо у гругаша почти не изменилось, только сильнее заострились скулы. А вот остальное…

— Иди ко мне… — Лукавая улыбка тоже осталась прежней. — Я тебя приласкаю.

Тихон нашарил оброненную прялку и замахнулся.

— Я тебя сейчас приласкаю! Я тебя так приласкаю — отсюда до Альбы своей лететь будешь! Сей же час меняйся обратно! Стыд-то у тебя есть?!

— Не смей мне приказывать! — Верхняя губа гругаша дёрнулась, показав острые мелкие зубы. — Мне стыдиться нечего. А ты, если любишь, примешь меня, как есть!

Тихон представил, что скажут соседи, когда увидят гругаша — в разных обличьях. И застонал.

— Нет… Не смогу я так!

По закутку пронёсся смерч, залепив Тихону глаза паутиной. Когда он проморгался, гругаша уже не было. Только простонало что-то в печной трубе и сгинуло.

Тихон сполз по стене, прижал к себе прялку и завыл в голос.

***

— Пожар! Горим!

Крики переполошили всю улицу. Горел один из самых справных домов, пятистенок с богато изукрашенными резьбой наличниками. И по-чудному горел — словно огненный столп пробился из подполья, разворотил печь и вырвался через трубу. Трещала, пузырилась краска на железных листах, покрывающих крышу.

Хозяин тащил за узду из распахнутых настежь ворот коня, а тот метался из стороны в сторону, пугаясь и ревущего пламени, и собравшейся толпы. Хозяйка в наспех наброшенной шубе прижимала к себе увесистую шкатулку и слезно причитала о погибающем добре.

Зеваки оживленно переговаривались:

— Маланья говорила, домовой ей привиделся…

— Знамо дело — к пожару! Верная примета.

— Ну! А потом выть начал. Три дня без передышки, совсем житья не стало. Вот они попа и позвали — отслужить молебен, дом святой водой окропить.

— Так с утра надо было! Кто же на ночь-то глядя отчитывает…

— Ох, батюшки! А поп-то где?!

— В окно выскочил!

Из развалившейся печной трубы вырвались клубы чёрного дыма, закрутились с воем. Зеваки боязливо попятились.

— Свят, свят, спаси и помилуй…

— С нами крестная сила!

Чёрный дым уплотнился, принял форму зайца, оторвался от крыши и помчался по небу, застилая звёзды.

— Нечистый скачет!

Люди усердно крестились, особо пугливые порскнули кто куда, подальше от обреченного дома. И только самые стойкие заметили, что пожар сам собой начал униматься, а когда прибыла пожарная бригада, погас совсем, словно не было уже в доме силы, раздувающей огонь.

***

В порту воняло так, что в носу свербело. Тихон высморкался, подтянул ремешок тощей заплечной котомки и решительно зашагал в сторону причала. Тому, кто всё потерял, уже ничего не страшно.

— Куда прёшь, дерефня? — послышался хриплый голос откуда-то сверху.

Тихон задрал голову. На пирамиде пустых бочек сидел маленький, меньше домового, человечек в огромной кожаной треуголке, замурзанной куртке синего сукна, полосатых вязаных чулках и черных башмаках с пряжками. Человечек курил длинную закопченную трубку, выпуская аккуратные колечки ароматного дыма.

— А в глаз? — хмуро буркнул Тихон. — Ты кто такой, чтобы честного прохожего лаять?

— Я-то? — Незнакомец докурил и не спеша выбил трубку. — Я Клабаутерман.

— Слыхал, — кивнул Тихон.

Корабельный дух недоверчиво хмыкнул.

— И что именно ты слыхал?

Причину его настороженности Тихон понимал очень хорошо. Не все домовые признают своё родство с корабельными, хотя все они, по сути, одно дело делают. Корабль — дом для моряков, а дому без хранителя никак нельзя. Тихон слышал и о корабельных никсах, и о Клабаутермане, и о каботерах. Клабаутерман из всей этой корабельной братии считался самым серьёзным и трудолюбивым — конопатил щели в обшивке, чтобы не было течи, чинил снасти, помогал с парусами… Его уважали и люди, и нелюди.

Пока Тихон сбивчиво излагал то немногое, что знал о корабельных, Клабаутерман обстоятельно набивал трубку. Закончив, убрал кожаный кисет в карман коротких штанов и снова хмыкнул, но уже без неприязни.

— Ладно, родстфенничек, гофори, с чем пожалофал?

Тихон посопел, тоскливо разглядывая корабельные мачты.

— В Англию мне надо.

— Ф Англию?! — взвизгнул Клабаутерман, выронив огниво. — От хозяеф, что ли, отстал?

— Один я… — Тихон шмыгнул носом. — Так покажешь корабль? Я заплачу.

— Показать не трудно, — пожал плечами Клабаутерман и принялся раскуривать трубку, разглядывая при этом домового, как диковинную зверушку.

Тихон стоял, переминаясь с ноги на ногу и медленно закипал. Всё-таки надо было дать в глаз этому коротышке! Небось нарочно русские слова коверкает.

— Я даже плату с тебя не фосьму. — Корабельный выпустил красивое колечко дыма. — Ни разу ещё такого чуда не фидел, чтобы домофой сам по себе решил через море перебраться! Зачем тебе ф Англию, братец?

Тихон вздохнул.

— Не серчай, но это моё дело.

— Ладно, — не стал настаивать Клабаутерман. — Фо-он тот флаг фидишь? С тройным красно-белым крестом? На него и держи курс. Как раз то, что тебе надо. Груз, прафта, не мягкий — железо. Опоздал ты, братец. Только-только «Королефа Фиктория» отчалила — с пенькой и парусиной. А хочешь, я тебя на «Фельфарен» пристрою? Они пеньку, канаты и дёготь грузят. Голландия, как по мне, лучше, чем Англия.

Голландия… Сказочная страна синих мельниц, нарядных домиков и маленьких лошадок с тележками… Тихон мотнул головой.

— Нет, мне в Англию надо.

— Любите фы, русские, фсё английское, — пренебрежительно фыркнул Клабаутерман. — А за что любите, и сами не знаете. Таких фысокомерных тфарей, как альбионцы, специально искать будешь, не найдёшь. Хоть гругашей фозьми…

— Что?! — Тихон рванулся вверх по бочкам. — Где ты гругаша видел? Здесь? Когда?!

Голубенькие глазки Клабаутермана весело заблестели.

— Приятель тфой? Уж не тебя ли он три дня ждал? Фсе корабли ф порту перебрал и от каждого нос форотил. То имя не нрафится, то боцман косой, то паруса грязные. Так и метался, пока сегодня один купец не приехал тофары фстречать.

— Мерлиз?! — У Тихона оборвалось сердце.

— Он самый. Гругаш его как уфидел, так сразу на «Королефу» запрыгнул и на паруса не посмотрел. Если у тебя дело срочное, можно записку отпрафить с чайкой. Фсего за рубль.

Тихон высмотрел удаляющиеся мачты «Королевы Виктории». Как быстро плывёт груженый корабль? Чайка, конечно, догонит. Только нет таких букв, чтобы написать, как душа болит. А может, он ещё успеет?

— Благодарствую! — Тихон потряс мозолистую руку корабельного, скатился с бочек и побежал.

Клабаутерман озадаченно покрутил головой. Чего только на свете не случается! Будет о чём рассказать приятелям за кружкой пива.

***

Порт не спал даже ночью и оказался настоящим лабиринтом. Тихон шнырял между тюками, бочками, бухтами толстенного каната, штабелями досок и ящиков. То и дело шарахался от пьяных матросов. И уже понимал — не успеет.

«Поклониться царю морскому… — бились в голове лихорадочные мысли. — Чтобы не потопил… Доплыть, догнать…»

Грязная вода в гавани пахла гаже речной. Тихон осмотрелся, приметил широкую просмоленную доску. Пыхтя, потащил её к краю причала.

— Тихон!

Он решил — померещилось. Замер, не смея обернуться.

— Тишенька…

Сердце забилось пожарным колоколом. Домовой выпустил доску и несмело повернул голову. Гругаш стоял в трех шагах. Чужая матросская рубаха промокла насквозь, волосы скручены в небрежный узел.

— Ты же… — Тихон облизнул пересохшие губы, — на корабле… Спрыгнул, что ли? Как же ты? Ведь плавать не умеешь!

— Как-то сумел, — гругаш несмело улыбнулся. — Мне почудилось, что ты где-то поблизости.

Они постояли, потупившись.

— Ко мне пришёл? — еле слышно спросил гругаш.

— К тебе, — ещё тише ответил домовой. — Нет мне без тебя жизни. Захочешь, в Англию с тобой уплыву. А захочешь — на край света.

Он моргнуть не успел, как гругаш оказался рядом.

— Любишь всё таки… И я тебя люблю.

— Правда?

— Я никогда не лгу. Не могу лгать.

Худощавые руки обхватили Тихона за шею. Он неловко ткнулся носом в мягкие волосы, каким-то чудом ещё пахнущие ромашкой. Знать, такая у него судьба непутёвая. И не надо ему другой.

— Корабль-то уплыл. А следующий с железом. Тебе на нём плохо будет.

— Да что корабль! Давай лучше у троллей поселимся. Ты так красиво про их землю говорил… И я хочу ещё раз попробовать мухоморовку.

Тихон задохнулся от облегчения. Нравы у троллей не в пример более вольные, чем у домовых. О лучших соседях и мечтать нельзя. И через море это ужасное не плыть!

— Вот и хорошо, — прошептал он. — Вот и ладно… А всё-таки, девкой ты краше. Переменись, а?

На этот раз смех гругаша прозвучал легко и чисто, словно заиграла целая, без трещинок, дудочка.

— Алвин, — шепнула она ему на ухо. — Меня зовут Алвин [4].

[1] Теrve — финское приветствие, дословно переводится, как «здорОво!»

[2] Рappu — финское ругательство — «задница».

[3] Кельтское имя Алвин имеет два варианта: Alwyn — женское; Alwen — мужское.