Механическое солнце

Каждый день сотни людей просыпались, стаскивали со спинки кровати прожженные тряпки и шли на работу. С тех пор, как исчез свет, всё изменилось: повсюду трещали машины, кое-как накачивая кислородом планету, пропали растения, в небытие ушло большинство видов животных. Кожа людей посерела и сморщилась, уши вытянулись, глаза практически ослепли. Но, как и тысячи лет назад, эти существа, лишь по привычке называемые людьми, ради еды и тепла тащились на те же заводы, и там ловили металлическими перчатками лучи механического солнца.

Огненный шар висел в пустом зале, освещая заржавелые стены. Иногда пластины этих стен раздвигались, и ровные ряды серых человечков заполняли пространство. Свет резал привыкшие к вечной ночи глаза, так что некоторые заматывали их черными лоскутами. Все брали перчатки, выстраивались вокруг Солнца и начинали работу.

Один такой человек, забывший или никогда и не знавший своего имени, потянулся к огню. Главная сложность была в том, чтобы ухватить ускользающий луч и успеть засунуть его в подъехавшую банку, пока тот не взорвался. Банки кругами ездили на конвейере, проваливаясь вниз, как только закупоривалась крышка. Иногда лучи умудрялись взрываться, и тогда за телом неудачливого ловца приходила замотанная в белые комбинезоны бригада.

Рядом стоявший человек оглянулся, вытащил из-под плаща маленькую закопченную банку и выставил ее на конвейер. Луч был пойман, и банка также быстро исчезла. Золото давно перестало быть драгоценным металлом. Если еще и оставались те, кто вызывал духов через золотые подвески, то остальные ценили их не больше, чем вещь, которую никто никогда не увидит, а вот свет и огонь ценились всегда. Геотермальное тепло сравняло все времена года: не было больше зимы, не было лета, давно перестали существовать полюса и экватор. Остались лишь дома, пустые каменные коробки, в которых теснились люди. И на каждую такую коробку требовалось хотя бы по одной банке огня, добываемой совместными усилиями всех жильцов: бесконечной работой, голодом, кражей. За огонь убивали. Огонь нужен был, чтобы жить. И каждый день, когда солнце не поднималось над горизонтом, тысячи людей видели, как вдалеке светится чей-то богатый дом, с подсвеченными подвесными дорожками, беседками с фонариками по бокам. Свет струился по таким домам, согревая и разрывая вечную темноту, и освещая редкие растения, тянущиеся к огню.

 

Этот человек, как и все остальные, знал, что каждое утро начинается, когда затрещит будильник, день заканчивается, когда на заводе прогудит и отразится от металлических стен хриплый динамик. Иногда он брал работу за счет времени сна, и разносил по богатым домам банки с огнем, собирая искру за искрой. В такие дни он один возвращался по темным коридорам уснувшего дома.

Он вошел в комнату, прикрыв дверь, упал на колени возле кровати и наощупь вытянул знакомую коробку. Внутри послышался писк. Всё также не доставая из-под плаща драгоценную банку, собранную втайне от всех, он сдвинул крышку, так что та шлепнулась на деревянные доски, и бережно провел рукой по дну. В маленьком, еще не оперившемся теле, спрятанном внутри, вопреки всем законам и страхам, пульсировала теплая кровь. В комнате стало светлее. Если бы за тысячелетия прохожие не разучились смотреть в чужие окна, то могли бы заметить, как луч света бежит по стеклу и, выхваченный ловкой рукой, исчезает. Человек аккуратно поставил банку рядом с птенцом и приоткрыл крышку. Огонь начал медленно выдыхать тепло, согревая набитый волосами и тряпками тайный крошечный домик. Возможно, это было единственное существо во всем мире, которому была небезразлична человеческая жизнь.

Спустя некоторое время, оставив ложку разваренной каши и еще ворочающихся земляных червяков, он задвинул коробку, и только тогда бросил на спинку кровати свой плащ. Самая важная задача его дня, и всех дней с того момента, как он стащил яйцо со стола какого-то богатого дома, была выполнена.

 

Одна неделя сменяла другую, голая кожа птенца покрылась хрупкими перьями. Он перестал пищать и начал скакать по тесной коробке, норовя сдвинуть крышку. Каждую ночь, когда человек возвращался с завода, он выпускал птицу и при тусклом свете огня, животом ощущая холодные доски пола, любовался красками такого маленького и такого стойкого существа. Они говорили: птенец пищал, разглядывая черными глазами своего человека, а тот смотрел и говорил молча и много, как не говорил ни с кем другим.

Он никогда не думал, что делать с птицей, когда та начнет рваться на волю. Чувство свободы было неизвестно нынешним людям, но он видел его в птенце, и какое-то незнакомое, резкое ощущение зарождалось и в нем. В один из вечеров он возвращался из богатого дома, куда отвозил тележку с огнем. Дверь хлопнула, и человек полез под кровать, нащупывая рукой угол коробки. Птенец пискнул, огонек засветился и начал согревать старые тряпки. Тень запрыгала по полу, причудливо разводя крылья. Он протянул палец, и, вспорхнув, птица обвила его своими маленькими коготками. Последнее время добывать искры становилось сложнее. В соседней комнате кто-то надолго закашлялся, так, что человеку стало казаться, будто он видит перед собой его тень. Видение исчезло, но какая-то другая тень отчетливо держалась того же места.  Он обернулся. У двери стояла фигура. Луч лишь едва касался ее длинных волос и запрокинутой головы. Белки глаз выделялись в наступающей темноте и сверкали. Она стояла в углу, наблюдая, как драгоценные искры, столь нужные ей, всем им сейчас, сгорают одна за другой. Движение. Шаги чужих ботинок глухо отразились от стен. Она протянула ладонь, и птица удивленно перелетела на незнакомую руку. Человек смотрел, как она собрала крылья и расселась в центре ладони. Пальцы сжались. Хрупкие косточки хрустнули. Птенец как вода скатился с ладони и шлепнулся на пол. Фигура презрительно дернулась. Подбородок у нее задрожал, и вся она быстро и громко скрылась за той же дверью.

Где-то на полу, по углам которого за многие годы собрались залежи сора, валялось жалкое искривленное тельце, и никому ненужный огонь еще догорал в банке. А человек сидел у кровати, чувствуя, как впиваются в спину холодные перекладины, и как этот холод проходит все дальше и дальше внутрь него.