Оранжевый — Цвет Счастья

«Оранжевый — цвет счастья» — думает Элис, сгребая ногами сухую листву. Листья — оранжевые, хотя еще и немного красные, зеленые, желтые, но это такие мелочи! А еще они здорово хрустят, если рухнуть в них с разбега…

Волосы мамы — тоже оранжевые, мягкие и пахнут выпечкой и чаем. Элис зарывается в них носом и тихонько шепчет маме на ухо, что Питер с соседней улицы — дурак. Потому что много умных слов знает и красуется не по делу. Ну разве не идиот?

Кусок пирога, который мама со смехом пихает ей в руки — тоже с оранжевой ароматной корочкой. Элис колупает эту корочку чумазым ногтем, и недовольно прячет глаза, пока мама грозит пальцем: дескать, нельзя чужих мальчишек дураками звать. Даже если они и взаправду дураки. А потом мама снова смеется и велит Элис быть хорошей девочкой, одеваться быстрее и бежать гулять. И уж на это-то ее не надо уговаривать.

Новое платье, накрахмаленное, отглаженное, ждет на кровати. Оно тоже цвета апельсинов и счастья. Правда, не проходит и минуты, как на морковном подоле расползается пятно, потому что Питер все же действительно дурак и грязными руками хватается. Впрочем, как только он достает из-за спины очередную запыленную книжку с чердака своей ворчливой бабки, Элис милостиво решает его простить. На время, конечно, а то зазнается.

Питер и без того задирает рыжий — в веснушках — нос выше некуда, пока листает книгу, рассуждая о какой-то «Инквийзийции», будто что-то и вправду понимает:

— Твоя мама рыжая, значит, она ведьма, — заявляет Питер, и Элис оскорбляется до глубины души:
— Сам ты рыжий! — отнимая у зазнайки книгу, огрызается она. Аргумент не ахти, но для Питера сойдет. С минуту книгу они листают под суровое сопение, недовольные друг другом. Но в такой ясный и солнечный день, когда солнце — оранжевое, и листья на подсохшей траве — оранжевые, — в общем, в этот чудесный день — долго дуться Элис просто не может.

Да и Питер, наконец, соглашается, что мама Элис, пожалуй, и правда не ведьма. Зато общими думами они приходят к тому, что миссис Меллоун, что через дорогу живет — так та точно ведьма. У нее, конечно, нет таких рыжих волос, как у Элис и ее мамы, только седые лохмы, зато она вечно ходит в черном, и глазами зыркает страшно. Да к тому же Питер сам слышал, как его бабушка говорила, дескать, «вдова Меллоун своему мужу печень выела». Ну чем не ведьма?

— Ой, — веснушки на носу Питера темнеют, так он побледнел. — Ведьмы детей едят!

Элис смеется ему в лицо: струсил, зазнайка! А вот она ничуточки страшной ведьмы не боится. Ни ее черных глаз, ни рук с длинными ногтями. Так она Питеру и заявляет. Тем более что миссис Меллоун из своего серого домика и носа почти не показывает, только таращится из окошка на прохожих и хмурит седые брови.

— Если ты такая смелая, — Питер, похоже, уязвлен в самое сердце, губешки так и ходят ходуном, — вот и победи ведьму! Сможешь?
— А вот и смогу!
— Давай-давай!

Плитки дорожки — тоже оранжевые, — так и мелькают перед глазами Элис, пока она бежит домой, прижав к себе книгу. Подумаешь — ведьму победить! Вон, в книжке все написано, надо только взять на кухне спички…

— Элис, ты еще не замарала новое платье? — едва завидев ее, кричит из гостиной мама. — Будь хорошей девочкой, малышка, слышишь?

Элис кивает. Конечно, она будет хорошей. Избавить город от ведьмы — лучше дела и не придумаешь, верно? Это такое хорошее дело, что и пятно на платье искупит, и еще на дополнительный кусок пирога хватит.

Спустя полчаса они с Питером уже стоят у покосившейся ржавой изгороди старой вдовы. Дом миссис Меллоун такой же серый, как и она сама — ни одного яркого пятна. Элис неодобрительно качает головой и старательно оранжевым мелком вырисовывает на блеклой стене плюсики. Она толком не понимает, зачем все это нужно, но так ведь сказано в книжке, а за спиной топчется смущенный и напуганный Питер. А потому показать, что она не знает, что делает — нельзя. Мальчишки — они такие, сразу уважать перестанут…

Первый огонек вспыхивает с тихим шелестом, похожим на шепот или треск листвы — Элис заворожено смотрит, как огонь облизывает серые стены, как становится выше, ярче. Огненные языки, что лижут развалину дома миссис Меллоун — тоже оранжевые и красивые, они пляшут и потрескивают, но кто-то вдруг оттаскивает Элис в сторону:

— Девочка, обожжешься!

Огоньки красивые, оранжевые, прямо как комбинезоны пожарных, которые, как муравьи веточку, тащат огромный шланг. Шланг шипит, весело обрызгивая огонь, но суетящиеся вокруг люди почему-то не радуются. Обрывки разговоров долетают до Элис сквозь треск огня, и она недовольно хмурится:

— …Вторую неделю жара, сразу схватилось…
— …Со смерти мужа неходячая почти, задохнулась дымом. Мертвую уже выволакивали…

Элис хмурится, высматривая хоть на чьем-то лице признаки одобрения — но, увы. Почему? Почему?! Люди должны радоваться и плясать, когда горит ведьма, так сказано в книжке! И последним аккордом на секунду в толпе мелькают испуганные глаза Питера и приложенный к губам палец — тс-с-с!..

Элис топает ножкой: вот оно как! Взрослые люди пишут взрослые книжки, чтоб обманывать детей — только и всего.

— У-у-у, глаза бы мои вас не видели… — Бурчит девчонка, и бегом бросается прочь. Зажатая в детском кулачке погасшая спичка — черная, обгорелая и жалкая, как дом миссис Меллоун, с которого пожарные уже сбили почти весь прекрасный оранжевый огонь.

Элис кидается лицом в листву и втягивает воздух сквозь зубы. Подумать только: она, чтоб спасти всех от страшной ведьмы, не побоялась пожертвовать своим новым платьицем, а они!.. Надув губы, девчонка садится и достает из кармана уже порядком помятый и давно остывший пирог, тихо вздыхает. Все-таки, пирог и теперь вкусный, приятно оранжевый, как апельсины и тыквенные леденцы. Да и листья, на которых девчушка так удобно уселась — мягкие и теплые. Нет, долго злиться у Элис решительно не выходит. Подумаешь! Ведьмы-то теперь нет! И Питер не скажет, что она трусиха.

Элис победно смеется, впившись зубами в мякоть пирога, и довольно жмурится. Все-таки оранжевый — и правда цвет счастья, не так ли? Может быть, покойная миссис Меллоун и поспорила бы с этим, но, увы. Это Элис победила, и это Элис, а не страшная ведьма доживает до этого вечера.

***

Оранжевый — действительно цвет счастья. И когда ночник в спальне Элис отбрасывает на стены теплые янтарные блики, укутавшейся в одеяло девочке становится так уютно, так хорошо, что она мурлычет себе под нос только что сочиненную песенку. Элис весело напевает про маленькую и отважную героиню, победившую злую колдунью, и гордится собой до крайности.
Только вот мама, когда приходит поцеловать, как обычно, дочку перед сном, выглядит озабоченной и усталой. Садится на край кровати, поправляя одеяло, и улыбается вымученно.
— Мама! — ахает Элис и кидается ей на шею, зарываясь лицом в огненно-рыжие волосы. — Мама, что случилось?
Теплые руки обнимают Элис и укладывают обратно в постель:
— Спи, малышка, — шепчет мама. — Спи, не думай про это. Я так, из-за старой Меллоун расстроилась.

Радость Элис как ветром сдувает. С чего это вдруг мама — и горюет по этой старухе?

— Ну-ну, Элис! — мама грозит пальцем, и глаза у нее сердито темнеют. — Нельзя так говорить, тем более сейчас. Ты ведь хорошая девочка, верно?

Элис забивается под одеяло, недовольно надув губы: она-то, конечно, хорошая девочка. Она ведьму победила! Просто так, задаром, даже лишнего куска пирога не получив. А мама все продолжает, промакивая глаза краешком платья:

— Помню, как-то раз я к ней спросить забежала, может, помочь чем. Все-таки, пожилой человек. Да и соседка, не чужие, поди. А она все отмахивается, и в руки мне корзинку сует. Я домой пришла, открываю — а там и овощи, и фрукты… Да не слушай-ка ты меня, малышка, не забивай голову.

Мама смаргивает слезы, заставляя Элис кипеть от злости. Ну как тут не злиться? Впрочем, ее тут же осеняет: а может, мама заколдована? Да, так и есть! Дождавшись, пока закроется дверь, Элис лезет в запрятанную под подушку книгу и нетерпеливо теребит пожелтелые страницы. Где-то тут уж точно написано… Вот оно!

«Ведьмы,» — говорится в книге, — «растят в своих огородах ядовитые травы для страшных зелий». Теперь-то уж все предельно ясно: никакие это были не овощи, а самые настоящие колдовские травки. «Бедная мама, бедный папа!» — думает Элис, сворачиваясь под своим теплым одеялом. Но ничего, она их обязательно расколдует. Вот завтра с утра и начнет. С этой мыслью девочка и засыпает, прижав к себе книгу.

Как там говорят в сказках? «Утро вечера мудренее»?

«Дверь ссохшегося гардероба тоскливо скрипит, открываясь. Здесь все теперь пропитано тоской — а как иначе? Такая уж судьба у вдов и вдовцов — доживать свои дни в опустевшем доме. Прислушиваться, а ну как раздадутся привычные шаги или кашель в соседней комнате?
Молодые — о, молодые бы испугались, приди к ним мертвецы. Но что терять ей? Ей, старухе, что зажилась на свете? Да, не испугалась бы она встречи со своим стариком. Не один десяток лет вместе прожили, чего бояться? Эта мертвенная тишина — страшнее любых привидений.
Морщинистые руки мнут выцветшую ткань. Столько лет платье пылилось в шкафу, что из ярко-апельсинового стало ржавым. И зачем берегла? Куда? В гроб в таком наряде не ляжешь. Отдать, что ли, кому на перешив? А помнится, платье это благоверный-то ее на праздник притащил, последние деньги потратил. Ох уж и ругалась тогда на него!.. Сейчас, эх, сейчас умнее была бы… Впрочем, все так думают, когда уже поздно.
Она бредет на улицу, едва переставляя отекшие ноги. Дома-то все мерещится ей давно вынесенный гроб, дома душно, горько, невыносимо и тихо до зубовного скрежета. Так что уж лучше делом себя занять — тогда и не так тяжко будет. Вон, опять же, грядки не вскопаны, яблоки созрели. Старик, бедняга, очень уж джем яблочный уважал, вот и насадил деревьев. Да. Многовато уродилось в этом году, одной не съешь, беззубым-то ртом. Ну, так соседям раздать можно, у них и детишек полно.
Бегают, хохочут вон, за оградой. Они-то со стариком так детей-внуков и не нажили. От ребячьего шума горько и тревожно становится на сердце — и чего так разгалделись? И писк этот — жалобный, прямо по сердцу… Она бредет к забору, щурит подслеповатые глаза и ахает.

— А ну брысь! — Почти рычит, бросаясь к столпившимся ребятам. Те кидаются врассыпную, бросив свою жертву — огненно-рыжий пушистый комок, перепачканный грязью.
— Ох, как же это… — шепчет она, сжимая в ладонях тщедушное тельце. — Что же творится такое…
И пушистый комок, открыв заплывший глаз, издает задушенный писк…»

Элис вскакивает на кровати с заполошно колотящимся сердцем. Жмурится на янтарные лучики солнца, пробивающиеся сквозь занавеску, и сердито поджимает губы. Вот ведь вредная ведьма! Сниться вздумала! Нет, этого Элис не потерпит — она вскакивает с кровати, торопливо натягивая платье. Мама, услышав топот на лестнице, кричит что-то вдогонку, только вот Элис некогда вслушиваться. Оранжевые листья мелькают у нее перед глазами, точно огненные всполохи.

Она мчится, раскидывая ногами листву, торопится — сама не знает куда. А мама ведь говорила не бегать, говорила под ноги смотреть. Говорила! Видимо, не всегда взрослые только и делают, что обманывают детей. Что-то рыжее, как всполох огня, бросается девочке в ноги, и вот уже Элис летит носом в листву. На уже не таком и новеньком платье — грязь и кровь с разбитых коленок, и глаза щиплет. Больше от обиды, чем от боли, честно сказать. Элис упрямо жмурится: она же ведьму победила, как теперь после такого можно разреветься посреди улицы?

— Мяу? — а вот и виновник ее неудачи! Рыжий котище, настоящий бандит, щурит на девчушку зеленые глаза. Смотрит, будто понимает чего.
— Ты чего под ноги кидаешься? — обиженно шипит на него Элис почище любой дворовой кошки. Кот в ответ только презрительно поводит разорванным ухом. — У, какой ты здоровенный!

Она шарит по карманам в поисках хоть чего-нибудь съедобного и досадливо поджимает губы. Вот растяпа-то! Так торопилась, что даже на кухню не забежала! Вот бы сейчас тот вчерашний пирог — можно было бы и с котом поделиться, с нее не убудет. Элис не жадная.

— Нет у меня для тебя ничего, – бурчит она почему-то смущенно. — Иди давай, кыш! Ну, кыш!
— Вот забава — с кошкой болтает! — раздается за спиной полный насмешки голос. — Это ж ведьмы Меллоун котяра, да?

Заслышав слово «ведьма», Элис резво оборачивается. Да уж, единомышленник у нее оказывается так себе: дядя Джозеф, после прихода которого мама зачем-то каждый раз пересчитывает ложки и вилки, и протирает ручки дверей салфеткой. Он сидит на скамейке, баюкая в руках, как ребенка, красивую, отливающую янтарем бутылку. Элис опасливо поглядывает — странный он все-таки, этот дядя Джозеф — но так и не может сдержаться:

— Ведьмы?
— Ведьма она и есть! — хохочет тот. — Вот как-то постучался я к ней, денег, говорю, займи по-соседски, подкрепиться. Так нет же. Чуть метлой меня не огрела! Ведьма!..

У Элис победно загораются глаза. Вот оно как все складно! Все так горюют из-за старухи Меллоун, потому что не знают, какая она была злая! Дядя Джозеф так голодал, что даже решился у ведьмы попросить помощи, а она его прогнала. Хотя все знают, что надо друг другу помогать. Даже маленькой Элис это понятно.

— А Вы были очень-очень голодный, да? — зачем-то уточняет она. В ответ дядя Джозеф яростно кивает. Он проводит ребром ладони по шее и клятвенно шепчет:
— Неделю во рту ничего не было!

Уж теперь-то Элис знает, что делать. Надо всего-то навсего пойти к сгоревшему дому старухи и найти еще доказательств, что она была злой ведьмой. А потом рассказать всем, обязательно-обязательно рассказать! Вот тогда-то они поймут, какая Элис молодец, и даже Питер зазнаваться не будет!

Девочка бежит к обгоревшим развалинам — благо, что идти недалеко. Рыжий кот почему-то увязывается следом — на отдалении, будто вовсе не при делах, но оборачиваясь, Элис каждый раз натыкается на его внимательный прищур. Не по себе от этого как-то, да еще и в сон тянет от жары. Ночью ведь выспаться так и не получилось, у, вредная ведьма! Ничего страшного не будет, если присесть вот тут, в тенечке, где на закопченном кирпиче еще виднеются оранжевые плюсики… Можно и книжку пока что полистать…

Элис строит серьезную мину и вчитывается в разбегающиеся от жары перед глазами строки. И тут же, словно по волшебству, находит то, что нужно. «Ведьмы», — говорит книга, — «Часто заводят себе фамильяра. То есть животное, что служит проводником в общении с нечистой силой. Чаще всего в фамильяры себе ведьмы выбирают летучих мышей, жаб, сов, кошек»…

— …Кошек! — Элис наставительно поднимает вверх указательный палец, и снисходительно смотрит на вылизывающегося неподалеку кота. — Слышишь? Я теперь все про тебя знаю! Ты — фамильяр!

Кот только щурится, не снизойдя до ответа, и девочка машет рукой. Что с ним разговаривать, с ведьминым-то прихвостнем? Но строчки перед глазами все сильнее расплываются, рябят… Воздух такой душный, и глаза слипаются…

«У Хозяйки теплые руки, холодные ноги, костлявые колени. На этих коленях лежать неудобно, зато, если все же лечь — Хозяйка гладит и чешет за ухом. Это хорошо.

У Хозяйки тихий голос, как у котенка, но она воркует, напевает, словно мурлычет. Словно она тоже кошка. Она зовет есть, наливает теплого молока. Хорошо.

Иногда Хозяйка долго-долго сидит в своем кресле. Ноги у нее совсем холодные, и она радуется, если обвить их, согреть. Тогда она говорит-мурлычет больше обычного, а потом все-таки встает и зовет обедать. Это тоже хорошо.

Хозяйка говорила громко-громко тогда, в первый раз. У нее по лицу бежали капельки воды. Было плохо, больно, хотелось пить. Лизнул. Воды на лице Хозяйки стало больше. Но невкусно, солено. Молоко — лучше.

Теперь Хозяйка совсем не кричит и все дольше сидит в своем кресле. Это плохо. Хорошо — когда Хозяйка выходит погреться на солнышке на крыльцо. Можно забраться к ней на колени и греться тоже.

А сейчас Хозяйка боится. Жарко. Очень, очень жарко. Плохо. Надо бежать! У Хозяйки холодные-холодные ноги. А когда ноги холодные — надо согреть. Прижаться боком, чтоб она встала, чтоб позвала с кухни. Чтоб было хорошо.

Хозяйка отцепляет от себя. Почему? На ее лице снова капельки, а руки — теплые. Хозяйка встает, качается на своих холодных ногах, как слепой котенок. Хорошо, встала.

Но она идет не к двери. Распахивает окно, прижимает к себе. Много, много капелек, падают на шерсть. Хозяйка мурлычет что-то и бросает в окно, в гущу кустов. Жарко. Жарко, щиплет нос.

Хозяйка?…»

 

Элис распахивает слезящиеся как от дыма глаза, и первое, что видит — застывшего на покосившейся ограде кота. Рыжая шерсть топорщится, светится на солнце, будто не кот это вовсе, а какой-то огненный зверек.

— Чего ты ко мне пристал! Чего вы вообще ко мне пристали?! — чуть ли не плачет Элис и хватает первый попавшийся под руку камень. Бросить его, к счастью, не успевает: котище молнией исчезает в кустах, почуяв опасность. У, вредное животное!

Нет, думает Элис, так не выйдет. Придется идти на уступки. В одиночку с ведьмой все-таки справиться не получается, а значит, нужен помощник. В конце концов, у отважных рыцарей же были верные оруженосцы? Так и быть, уж она поделится с Питером капелькой славы. Только совсем чуть-чуть, чтоб нос не задирал!
Питер обнаруживается возле своего дома, только вот радоваться приходу подруги он как-то не спешит. Роет носком и без того грязного ботинка землю, и губу нижнюю выпячивает. Ну, тут уж думать нечего, обиделся! Ишь, какая неженка! Ничего, Элис не гордая. Друг все-таки, хоть и мальчишка.

— Ну, чего дуешься? — ворчит она, хватая Питера за рукав. К удивлению Элис, тот дергается, словно от удара, и пятится от нее. Даже бледнеет, того и гляди — в воздухе растает. — Да ладно тебе! Ничего, что ты струсил, я тебя прощаю!

Как ни странно, такой королевский жест Питера совершенно не радует. Он испуганно морщится — вот-вот расплачется! — и делает еще шаг назад:

— Не хочу я с тобой дружить. — блеет мальчик слабеющим голосом. — Это неправильно. Все говорят, что тетя Меллоун была просто бабушкой. Не надо было так делать! Она теперь мертвая. А ты… А ты…
— А я — что?! — бледнея от ярости, наступает на него Элис. Предатель! Она-то была готова разделить с ним славу! — А? Что?!
— Ты… ты… — Почти уже шепчет Питер, и неожиданно выкрикивает: — А ты — ведьма!

Элис отшатывается, неверяще уставившись на бывшего — теперь это уже ясно — друга. Вообще, надо бы врезать ему за такое, очень надо. Обычно за Элис бы не заржавело — она и с мальчишками покрупнее дралась, но сейчас девочка настолько поражена, что не может и слова вымолвить.

— Сам ты ведьма! — невпопад рявкает она и бросается куда глаза глядят. Опавшие листья огненным вихрем взметаются за ее спиной.

Оранжевый — цвет счастья, но Элис перекручивает от ярости, пламенеющее летнее небо словно падает на нее, давит. Ей же, в конце концов, всего семь лет, и вот так раз — весь мир оказался против нее! Злые слезы щиплют расцарапанные щеки девчонки, когда она бросается в объятия матери:

— Питер — дурак! — рыдает Элис, зарываясь в рыжие пахнущие выпечкой кудри лицом. — Самый настоящий дурак!

Но мама, последнее ее прибежище, не спешит успокаивать хнычущую дочку. Она отстраняет Элис за плечи, смотрит строго и испытующе:

— Малышка, скажи мне честно, — вот какой голос должен быть у этих «инквизиторов», про которых написано в книжке. Тут любая ведьма что угодно расскажет. — Тебя видели возле дома вдовы Меллоун вчера. Скажи, ты точно никак не связана с пожаром? Ты не натворила чего-нибудь плохого, Элис?

Последний бастион рассыпается на камешки прямо на глазах у Элис. Мама — даже мама — и та против нее! Взвизгнув, девочка отскакивает, комкает подол безнадежно испорченного платья, и воет в голос:

— Неправда! Неправда! Я вам всем покажу! — она захлебывается криком и заканчивает на хрипе. — Покажу вам!..

Мама что-то кричит вдогонку метнувшейся по лестнице Элис. Кричит — и безнадежно опускает руки.

— Вот увидите… Увидите… — рычит себе под нос девчушка, срывая с себя грязные лохмотья, оставшиеся от прекрасного морковного цвета платьица. — Я всем покажу!

Она ныряет в кровать, как в спасительное убежище, хотя за окном еще полыхает янтарный закат, и скрючивается под одеялом, задыхаясь от слез. Даже мама — и та предала! Ничего, ничего, они все увидят… Вот только отдохнуть немного — и Элис им всем так покажет!

«Глупые, глупые, противные предатели! Все эти взрослые, которые пишут дурацкие книжонки — у-у-у, что она с ними сделает! Они еще будут умолять, чтоб Элис их простила. Приползут, попросят защищать от злых ведьм. А она рассмеется погромче, вот так:

— Ха-ха-ха! — хохочет Элис. Яростное веселье вспыхивает у нее где-то в животе, поднимается выше, к горлу. — Ха!

Нет. Нет-нет, можно еще лучше. Девочка бросает хищный взгляд на книгу в своих руках и внезапно швыряет ее об стену. Точно, как же она раньше не додумалась? Мало будет отказаться помочь этим глупым людишкам. Подлые и глупые предатели, лгуны последние! Они заслужили кое-чего похуже.
Пусть боятся ее, Элис. Пусть дрожат от страха. Ведьма? О да, она будет ведьмой — страшной, злой ведьмой. Будет насылать проклятия или чем там еще занимаются ведьмы. Да, да, проклятия.
Элис смотрит по сторонам и снова заливается смехом: в огромном тяжелом зеркале она видит рыжеволосую красавицу с яростным взглядом — та повторяет каждое ее движение, и до девчонки доходит:

— Да это же я! Как замечательно!

Она поворачивается то одним, то другим боком, любуется острым ведьмовским профилем, пока это дело ей не наскучивает. Это, думает Элис, еще успеется, а вокруг полно другого интересного. Она кидается к книжному шкафу, наугад достает один за другим пыльные, зловещего вида тома, раскрывает их и тут же швыряет на пол — не то.

— Питер, Питер… — мурлычет Элис себе под нос. — Ты будешь первым. Я сделаю так, чтоб у тебя отвалился твой длинный нос!

Не найдя ничего стоящего, она падает в потрепанное кресло, разгоряченная и всё-таки довольная. В голове — сотни планов: где, кому, как. Все ответят, все. Предаваясь приятным до дрожи замыслам, Элис кусает ногти — ее почти что разрывает от злорадства и энергии.

— Хотели ведьму? — хихикает она, покачиваясь взад-вперед. — Получите!

Рыжий кот таращится с каминной полки, но Элис больше не испытывает к рыжему вестнику ненависти. Она теперь — ведьма, а ведьма просто не может бояться, правда? Может быть, даже удастся сдружиться с котярой? Всё-таки, одной в темной хижине жить будет скучновато.

— Ведьма, теперь я — ведьма!.. — заливается Элис смехом, вскакивает с кресла и кружит по комнате, хватая то одно, то другое, и тут же бросая обратно: половине вещей она и применения-то не знает. Ничего, научится. О, сколько всего она сделает!..

За окном на секунду мелькает чья-то рыжая шевелюра. Топот детских ног по садовой дорожке заставляет Элис замереть. Что маленькие поганцы забыли возле ее дома? Надо будет как следует наказать их, чтоб не совались лишний раз.

…Это гарью пахнет, или ей только мерещится?

Кинувшись к двери, Элис тут же отшатывается: языки пламени отбрасывают ее назад, опаляя лицо. До сих пор колотившееся от восторга сердце заполошно трепещет в груди — теперь уже от ужаса. Она бросается к окну, но внезапно вспыхнувший ковер преграждает путь. Вбок — тяжелое кресло вырастает на дороге огненной баррикадой. Ведьма мечется между оранжевыми языками огня, скуля, как загнанный в ловушку зверь. Настоящие, не иллюзорные искры пляшут в рыжих волосах.

— Нет! — Визжит Элис, от отчаяния кидаясь из стороны в сторону. Пламя уже лижет подол платья.- Нет, я только начала, я еще не успела…

Пол под ее ногами вспыхивает, словно политый бензином, и с треском обрушивается. И последнее, что видит ведьма, падая во тьму — танцующие на стенах оранжевые блики».

 

Говорят, оранжевый — цвет счастья. Вот только не все, что окрашено в оранжевый, приносит счастье.