Пережившая человечество

I

На плоской вершине утеса лежал человек. Зоркие глаза с острым хищным взглядом, глубоко запавшие на изможденном лице, всматривались вдаль. Почти бесконечная пустыня, раскинувшаяся перед ним, умаляла его размеры, делая его похожим на жука, облюбовавшего большой камень в жаркий полдень. 

 

Она долго ждала. Долго пыталась оправиться. Долго мучилась. Но теперь Её мучения подходили к концу, и этот жук, это ничтожное существо было последним из мучителей. Последняя женщина уже ушла. Она знала, что скоро всё закончится и для последнего мужчины. Сколько Ей пришлось перенести; уничтожить всё, что было Ей дорого, всё, что вышло из Её лона. Сколько Она оплакивала своих прекрасных детей, ушедших в небытиё из-за одной паршивой овцы в стаде. Но скоро, скоро, скоро все будет кончено.

 

Там, где некогда мчались потоки, вспениваясь на камнях и игриво подбрасывая в воздух капли, теперь лежала выжженная равнина; там, где раньше шумели кронами леса, тихо переговариваясь с начала времен, теперь были жесткие сухие сорняки, напоминавшие живое существо не больше, чем его напоминает камень; там где раньше бродили стада как моря, теперь не было ничего, только редкие ящерицы пробегали по пескам, очерчивая животами неглубокие ямы. И эти потери были Её платой за свободу.

 

Ей пришлось как мифическому человеческому Икару приближаться всё ближе и ближе к Солнцу, создателю и разрушителю жизни. Страдая и скрипя своим железным нутром, веками Она сужала свой круг вокруг сияющей Звезды, радостно иссушающей Её поверхность. Первыми погибли Её редкие дети, маленькие юркие белозубки, не живущие нигде, кроме экваториальной части планеты. Затем начали погибать хитиновые малыши, насекомые, редкие, трудолюбивые муравьи. И это тоже была Её плата за свободу. 

 

Но паразит хорошо приспосабливается практически к любым изменениям. И люди приспосабливались. Их эволюция проходила медленно, гораздо медленнее, чем необходимо; но они придумывали всё более и более изощренные приспособления. Кто-то, разумеется, в слабости своей уходил из наиболее жарких городов, напоминающих теперь не города, а скорее развалины ада, в которых небоскребы стояли как памятники уходящим Её хозяевам, а улицы дымили черными курильщиками. Но остальные, сильные, наглые, с суровыми лицами и жаждой терзать Её плоть, оставались. Над своими головами, над городами, пылающими огнем, над воздухом, дрожащим и плавящимся, они возводили стеклянные купола, изолирующие всё живое, защищающее их от душной любви Солнца. Ей пришлось подходить ближе, еще ближе; и тогда города их, покрытые пузырями, лопнули в одночасье. 

 

Она ликовала недолго — при всей своей отвратительности люди не были глупы. Они оставили свои города и ушли на север, к полюсам, бросив каменные своды, мосты, фабрики, небоскребы и дворцы одним лишь юрким ящерицам, а дороги и проспекты только ветру, гоняющему в одиночестве перекати-поле. Каждый по отдельности, очень может быть, не хотел оставлять комфортную жизнь, но общая масса ушла, и те немногие, кто сопротивлялся исходу ушли за ней или погибли. Короткая жизнь человека давала ему преимущество: через несколько поколений они и не помнили, что когда-то их предки жили не там, где они живут теперь. Они не интересовались ничем, кроме собственного благополучия, ради которого продолжали истреблять своих сородичей и все живое вокруг. 

 

Все уже и уже с каждым годом, с каждым веком, с каждым тысячелетием делала Она свой круг. Все ближе и ближе приближалась Она к своему огнедышащему прародителю, всё жарче и жарче становилась поверхность планеты. Всё больше и больше Её детей погибало во имя свободы. Пружина, сжатая единожды не могла оставаться в бездействии, и, распрямляясь, захватывала новые территории, превращая их в безжизненные пустоши. Люди продолжали уходить на север, всё дальше и дальше; они оставляли великие города извечному ничто. Мировые столицы, возвращенные Ей быстро становились лишь отголоском, лишь памятником Её рабству. Здания, возводимые десятилетиями разрушались за дни. Дикие травы, разбивая дерево и бетон, оплетали строения, столетиями стоявшие нетронутыми; сухой воздух выбивал стекла из окон, заносил песком и пылью картины, каменные статуи, изящную мебель — все то, что совсем недавно было так дорого человечеству.

 

Люди, суетливые и беспокойные, как чаинки в чашке, покорные воле ложки, расплескались по оставшимся живыми равнинам. Их ученые мудрецы, столько лет изучающие Ее жизнь, не могли ни объяснить, как пришла жара, ни тем более сказать, закончится ли она когда-нибудь. Люди вынуждены были уходить все дальше к полюсам. Они быстро забыли о земледелии, потому что почва стала суха и безжизненна и долгие года выводимые злаки и травы ушли; так она потеряла своих однолетних детей, длинные тонкие стебли которых столетиями покрывали землю, а колосья тянулись к ней, тяжелые и пухлые от зерен. И это была Её плата за свободу. 

 

Человечество сопротивлялось, в злобе своей и скудоумии; оно так долго привыкло жить с комфортом, беря от Неё все, что долго не могли осознать происходящее. А когда осознали начался пир во время чумы, но Она знала, что и ему придет конец. Пока что они пировали, танцевали на своих костях и жгли костры из картин и книг, может быть, единственного, что хоть как-то оправдывало их существование. “Ничто не истинно, и все дозволено” — цитировали они Уильяма Берроуза, забывая о другой его цитате: “История этой планеты — это история идиотизма, подчёркнутого несколькими дебилами, которые выделились на общем фоне как гении”. Человечество вырождалось тем сильнее, чем больше отрицало свое вырождения, а Она ждала. Когда-то давно также ждала Она появления своих детей, теперь же ждала их смерти. Ожидание превратилось для Неё в наиболее естественное состояние, не терзающее, не раздражающее Её: время давно ничего не значило.

 

Сорок девять человеческих столетий, пролетевших для Неё как один миг, жарких и душных, возвратили их к истокам, сделали их похожими на обезьян. Паникующие, голодающие, озлобленные люди забивались в пещеры и норы, уходили все дальше на север, а некоторые — кто успел — все дальше на юг, в Антарктику. На смену государствам, правительствам и науке пришли общинно-родовой строй, хаос и религия, темная и душная, как весь мир вокруг. Кто-то требовал покаяний, кто-то дани, но большинство новоявленных пророков вещали о грядущей кончине света. Они приносили человеческие жертвы, устраивали оргии; кто-то закрывался в деспотичных общинах. Человечество планомерно шло к своему концу, но ликовать Ей было еще рано. Её ожидание продолжалось.

 

Те немногие, кому удалось обособиться в небольшие общины на берегах Арктики и Антарктики еще продолжали жить, брать от жизнь больше, чем им было нужно и доить Её. Полюса теперь обладали климатом мягким и здоровым, дающим людям возможность в какой-то степени возродить былое земледелие — совсем не в тех масштабах, но те и были нужны. Эта новая жизнь была не такой, какой была жизнь их далеких предков: почерневшие от Солнца, сморщенные, с детства старики; вся их жизнь была подчинена одному — поиску пищи и её пожиранию. 

 

Она ждала, с наслаждением наблюдая угасание своих рабовладельцев, всё ближе и ближе приближаясь к Звезде. Постепенно и север обезлюдел, и только Антарктика продолжала давать пристанище роду людскому. Эти новые люди, этот новый народ, единожды потеряв культуру и связь между поколениями, не пытался восстановиться — с настороженностью они относились к морю, не искали знаний, и наслаждались жизнью в той мере, в которой могли. Древние предания о науке, культуре, о городах, когда-то бывших очагами цивилизации, давно исчезли в этих племенах, и даже легенд от них не осталось, даже мимолетных видений. А она ждала, ждала неуклонно и верно, и все уже и уже затягивалась веревка на шее человечества.

 

Ближе и ближе сияла Звезда, под чьими лучами вода постепенно испарялась, все мельче и мельче становились моря и океаны, все больше и больше вымирали населяющие их существа. Люди, чья жизнь измерялась всего лишь годами, не замечали этого вымирания и мельчания, а вода все отступала и отступала от берегов, обнажая ветрам и Солнцу поверхность, миллионами лет лежавшую под вуалью. 

 

Она все ждала, и пришел тот день, когда с планеты исчезли последние моря. Вода, величайшая драгоценность для оставшихся в живых, сохранялась только в глубине земли, старых колодцах, горных пещерах. Человечество продолжало вымирать, пока наконец на поверхности некогда цветущей планеты не осталось всего несколько сот человек, живущих по ночам, когда зной спадал, и ползающих по земле, точно звери.

 

Так они существовали, в пещерах, огрызаясь на солнечный свет, питаясь корнями, оставшимися в живых насекомыми и редкими ящерицами, иногда не пренебрегая и каннибализмом — понятия морали и нравственности давно претерпели такие изменения, что попади какой-то прошлый мудрец в настоящий момент, с ужасом он бы упал замертво. Она чувствовала, как всё меньше и меньше оставалось их на земле, как все больше и больше костей появлялось там, где недавно жили. Человеческий источник, забивший многие тысячи лет назад в сердце Африки теперь затухал в пещерах Антарктиды.

 

II

 

Она чувствовала как умирала последняя женщина. Старая, немощная, сморщенная как обессиленная земля, не видавшая дождей уже много лет. Она умирала долго, цепляясь за жизнь крючковатыми пальцами, шамкающими беззубыми деснами, полуслепыми глазами. Она была сильна даже для своего возраста, и по сравнению со многими другими прожила долго, очень долго, столько, сколько большинство давно уже не жили. Она видела много, пережила многих, и те, к кому она приходила, умирали, а она шла дальше. Но теперь умерла и она. Последний мужчина смотрел на старуху в растерянности. Много лет они были связаны: она старела рядом с ним, а он взрослел рядом с ней. Раньше были и другие — тоже женщины — но их давно уже не было. 

 

Ей это было не важно. Женщины, мужчины, дети и старики — все они были не более, чем люди, и скоро их уже не будет. Скоро последнее человеческое существо перестанет существовать. Она ждала. 

 

Последний мужчина был один, но не знал, что он один. Он вышел из хижины, затворил за собой дверь — о жалкая любовь к частной собственности, зачем ты нужна теперь? — и ушел в горы, искать таких же как он. Она знала, что никого больше нет и совсем скоро, когда вся тяжесть одиночества навалится на человека и придавит того к земле, наступит долгожданная выстраданная свобода. Мужчина шел и шел, иногда переходя на неровный бег; шел как муравей, медленно но верно, перевал за перевалом, иногда падая от усталости. Наконец он упал и замер. Дрожь надежды прошла по Её телу, но тут человек шевельнулся. Он спал, тяжелым сном, полным кошмаров из-за духоты и обезвоживания. 

 

Палящая звезда, нависшая над землей, постепенно зашла за горизонт, отправившись раскалять другую часть планеты. Последний человек на земле проснулся, и, не раздумывая, почти тут же бросился бежать, как можно быстрее, падая, поднимаясь, цепляясь руками за камни, загребая воздух заплетающимися ногами. Она знала, что у него нет воды — он надеялся найти её за горами, у других людей. 

 

Он шел всю ночь, но горы всё вставали и вставали перед ним, не позволяя подойти ближе. Тяжело и сгорбленно к полудню он достиг ближайшей горы, и там упал на спину, спрятавшись в тени камня. Через несколько часов полузабытья он вылез на камень, чтобы посмотреть на окружающую его землю.

 

На плоской вершине утеса лежал человек. Зоркие глаза с острым хищным взглядом всматривались вдаль, по хозяйски осматривая владения. Последний человек встал и пошел дальше. Его мучила жажда, он не видел воды уже много часов; обезвоженный и голодный вторую ночь он провел в бреду, расцарапав себе руки до крови. 

 

На следующий день он шел уже медленнее, иногда только срываясь на бег. Жажда подгоняла его. Он жалел, что пока старуха была жива, он не спросил у нее о том, как хранить и носить воду — ему казалось, что такое знание вряд ли когда-нибудь пригодится. Иногда он галлюцинировал: тогда на встречу ему, из-за камней внезапно выходили люди, здоровые, молодые, с гладкой кожей, под которой живо перекатывались налитые силой мышцы, а в руках у них были огромные сосуды с водой. Люди окружали его, говорили с ним, смеялись, а потом поднимали сосуды над его головой и начинали поливать его горячей колючей водой; и тут он приходил в себя, понимая, что всего лишь упал, и ветер хлещет его песком по лицу.

 

Она наблюдала, как он преодолел последний рубеж, радостно хрипло вскрикнул, увидев каменные лачуги, притаившиеся под боком горы. Захлебываясь от восторга и почти умирая от жажды он побежал со всех ног, ближе, ближе, ближе! На пороге ближайшей к нему лачуги он застыл, впиваясь взглядом в темноту дома, а потом завыл как смертельно раненый зверь и упал, катаясь от горя по земляному полу. Рядом с ним, сгорбленный и пожелтевший от времени сидел, привалившись к стене, человеческий скелет. А больше вокруг никого не было — даже ящериц, даже насекомых. Ничего.

 

Последний мужчина, готовый пить собственные слезы и кровь, умирал от жажды и горького осознания своего одиночества. Он был последним человеком на планете и это знание придавливало его к земле хуже жажды и голода. Опьянев от горя, шатаясь и скрипя то ли костями, то ли струнами души, он бродил по этому давно погибшему городку, памятнику некогда существовавшему виду, возомнившему себя богами.

 

Она ждала. Держась руками за стены, периодически падая, последний человек на земле приближался к своей гибели. 

 

Мужчина издал радостный вопль, похожий скорее на предсмертный выкрик, и ринулся к зияющей в земле дыре, огражденной камнями. Качаясь, трясущимися руками он потянулся к заржавленной цепи, чтобы поднять с её помощью воду — мутную, отвратительно пахнущую, но всё-таки воду.

 

Легкая дрожь снова прошла по её телу, и, будто откликнувшись на эту дрожь, старая кладка колодца тоже дрогнула, рука мужчины соскользнула с камня; и практически сразу, без криков, без шума, последний человек на земле упал в недра планеты и умер. Мутная вода сомкнулась над ним за мгновение, похоронив человечество за несколько секунд. 

 

Через столько лет рабства Она наконец-то была свободна. Ей пришлось потерять всех своих детей, всё, что у Нее было, свою собственную жизнь ради этой свободы. До Солнца, огненно-любящего Солнца, сжигающего Её в прах, оставалось совсем недолго. Скоро она вернется в лоно, из которого вышла, и никогда больше не будет существовать, как и Её дитя и мучитель.

 

Так быстро сгорела жизнь, так недолго существовал этот юный детский вид, еще недавно снедаемый страстями и творящий безумие и красоту. Так быстро ушел шепот листьев, шорох ночных зверей, ясные звездные ночи и теплые летние дожди; ушли метели и снега, ушли шапки снега, спящие на полюсах бесчисленное количество лет; ушли громкие истории и великие идеи, картины, написанные в приступах вдохновения и музыка, льющаяся через край души. Все постепенно съедало Солнце, возвращая прах к праху.

 

Солнце было так близко, что Её твердое нутро, когда-то плотное, теперь плескалось лавовыми потоками, отвечая на энергию Звезды. Жар, разливающийся по Её телу, убивал все чувства, всё, кроме Её свободы.  Медленно, неторопливо планета Земля приближалась к своему концу.  

 

И это была Её плата за свободу.