Последний человек

Он вспоминал лето несколько лет назад, как они с его семьей ездили на речку, порыбачить. Тогда ещё дразнили его чайки, и даже был неплохой улов, он помнил радостную улыбку дочки, когда она подбежала со своим карасём к нему. Но на следующий день они проснулись, чтобы увидеть рыбу, опухшую, которую течением прибило к берегу. Очередной сброс химикатов с ближайшего завода. Максим до сих пор помнил вонь, которая тянулась с реки. И этот запах, как тень не покидал его с тех пор. Плёлся за ним попятам, напоминая, подговаривая. Что там то реки чистые? Там нет необходимости их загрязнять! И он забыл? Забыл, что его дочка уже там и его жена. Он что ли собирается их оставить? Но жена его уже оставила, ушла к другому цифровому мужчине. Дочка часто не разговаривает с Максимом, не понимая, почему ему так сложно решиться — прийти домой.

И в такие моменты Максима одолевала тоска, что-то внутри разрывалось на части. Он оглядывался на этот заброшенный мир, на эти невкусные консервы, на этот воздух, которым нельзя дышать, и не мог, не мог променять это ощущение жизни на что-то чего он не может почувствовать. На двумерную жизнь. Будет ли чувствоваться ветер на одежде? Будет ли он там просыпаться от того, что спал на слишком твёрдой земле? Он трогал стены зданий в городе, пинал пустую консервную банку, жадно вслушиваясь в звуки, когда та ударялась о камни. Звуки в цифровизации другие, они более приятные на слух, не такие буйные, не такие разные, раздражающие, не такие живые и непосредственные. Понятно, что использовались записи настоящих звуков при создании «Ответа», но все это отшлифованное, призванное сделать пребывание по ту сторону — комфортным. Максим не хотел комфорта. Он сам не знал, чего хотел, но, когда смотрел «Ответ», на жизнь там, она хоть и манила к себе яркими красками, у него была внутри мысль — этого он точно не хочет. Но воздухом не надышишься, особенно, через маску, и когда задыхаешься, если сделаешь глубокий вдох. Максима никто не ждал по ту сторону. Он, конечно, был знаменитостью. Грязным дикарем, который продолжал ещё какое-то время жить один на целой планете. И быть может он был даже богачом, у его аккаунта были миллионы подписчиков, в ожидании его прихода в мир иной. Но он их не знал, они для него ничего не значили. Он сидел в заброшенном аэропорту, жевал старый батончик, ковырял в задумчивости грязь пальцем на штанах. Последний человек на Земле. Максим с горестью улыбнулся. Он набрал цифровую дочь, поговорили, как обычно, про ее друзей, про школу, про университет, в который она мечтает поступить. Максим понимал, что в реальной жизни никогда бы не смог ей этого обеспечить, и что в реальной жизни, она, с ее диагнозом была бы давно мертва. Может она и мертва. Просто это говорит с ним программа. Может это все массовое самоубийство всего человечества? Он поднялся на второй этаж. Включил рубильник света. Здание окрасилось жалкими лучами оставшихся ламп. Мужчина отыскал капсулы цифровизации. Все внимание цифровых людей вдруг остановилось на прямой трансляции «Последнего человека», люди остановились в пробках, в очередях, в магазинах своего пиксельного мира в ожидании. Словно его решение поставит точку не только в его жизни, но и как-то оправдает их выбор. Максим зашёл в капсулу. Он написал что-то пальцем на пыльном стекле и вышел. Все в цифровом мире замерли (они могли себе это позволить, время там относительно). Одна камера следила за уходившим куда-то Максимом, другая уставилась на знак вопроса, который он написал на стекле. Вы не представляете какую бурю обсуждений создал этот его поступок. Появилось движение «Вопрос», и цифровые люди стали говорить о возврате в обычную жизнь, и достигать они это решили через отключение своих аккаунтов, своих цифровых версий. Но много более умных людей поняли, что это край, и обратного пути нет. И дальше, за отключением, не их жизнь на грязной земле, ведь они уже потеряли свои тела, они есть данные, а дальше просто ничто. Или все же рай и бог существуют?

Что случилось с Максимом? Он ушёл жить на остров, на маяк. Охотился, рыбачил, из цифрового общался только с дочерью, читал с ней книги, обсуждал поэзию. У неё когда-то не было выбора, они, ее родители, сделали его за нее. У него же этот выбор остался. Он по-прежнему ходил по берегу, чтобы почувствовать морской бриз на лице, услышать раскаты грома, запустить ноги в мокрый песок. И тогда он улыбался. И эта улыбка задерживалась на экранах цифрового мира чуть дольше, чем передовые новости.

Зря он тогда не оцифровался. Ведь его простые будни одиночества очень быстро закончились. Головные боли, на которые он так часто жаловался своей дочери, он все думал, что это из-за плохого питания или воздуха. Но правда оказалась куда более страшной. Однажды ему снился сон, он лежал у себя в маяке, на неудобной, жесткой кровати, и ему снился кошмар, огромное чудище с щупальцами залезло к нему в маяк, снесло стол в сторону, так что тот разбился вдребезги. Подползло на своих мягких щупальцах, как осьминог, окутало его спящего, так что слизью пропиталась вся его одежда, и вонзило свои конечности ему в глотку и в глаза. Он сразу проснулся, и головная боль вонзилась шилами с новой силой, так что ему было тяжело дышать и думать. Его тошнило, ощущение, что что-то только что было в горле и пробивало себе путь к его желудку, Максима не покидало. Руки тряслись, даже после третьей сигареты он не мог унять свои нервы, кофе не помогал, да, и кофе в этом постапокалиптичном мире был – одно название.

— Не начинай, — сказал он Сирене, своей дочери по телефону.

— Да, я просто хотела заметить, что тут кофе лучше.

— Ага, цифровой.

— Ты можешь быть дутым и угрюмым сколько угодно, все равно когда-нибудь решишься сюда заехать.

— Заехать, это говорят с возможностью выехать, а в нашем случае – это остаться, — продолжил на автомате их давний спор Максим.

— Да, я знаю. Но все равно папочка, пока там есть машины цифровизации, я за тебя спокойна.

— Мне надо идти, — Максим отключил связь.

Он вызвал к себе дрона, того самого, которого он прогонял на ночь, чтобы тот хотя бы его спящего не транслировал на весь цифровой мир. Дрон, как птица, шугался этого угрюмого человека, но в настройки залезть позволил, после того, как Максим его шваброй уговорил. Записи не было. Этот покалеченный дрон таки не снимал его. Да, это, наверное, был кошмар, не могло же быть такого по-настоящему, убеждал себя Максим. Но какое-то совершенно дрянное чувство его не покидало. Он решился прогуляться к городу.

Воздух в городе был такой же мерзкий, с привкусом тухлятины, такой плотный, что после нескольких даже неглубоких вдохов приходит неприятное ощущение сытости. Как шар заполняешься непонятно чем. На улицах на первый взгляд было тихо, кроме кое-где бродящих диких животных, в принципе как обычно. Ему нравилось наблюдать за живностью, которой удавалось в этом мерзком мире жить. Был густой туман, с пылью в воздухе, какие-то частицы, словно горелой бумаги, витали вокруг Максима. И тут он заметил пса, не одичавшего, которые наедались огромными крысами и сходили с ума, а просто тихо скулящего пса. Максим свистнул. Между ним и псом было всего шагов двадцать. Вот, это было бы неплохо – тоже компания как-никак. Что-то радостное теплое было внутри у Максима при виде этого животного. Пес навострил уши и посмотрел на Максима в нерешительности. Мужчина уже потянул руку к сумке, чтобы достать какой-нибудь дичи, он с собой брал сушенное мясо чаек. Но тут за псом появилась огромная тень, до боли знакомая тень, так что головная боль с тройной силой ударила Максима по затылку. Он схватился за голову, и в ужасе смотрел как монстр из его снов плелся к собаке.

— Беги!

Собака – не дура побежала, но только для того чтобы упереться в другого такого же монстра, который не стал церемониться и просто выстрелил своим щупальцем и пронзил маленькое худое песье тельце насквозь.

Максима тошнило, перед глазами все расходилось в разные стороны, он выстрелил из ружья, конечно, он его с собой брал – на всякий случай. Но этот случай был далеко не всяким. И пуля просто проскочила в чудище, как в желе, совершенно не нанося никакого видимого вреда. И тогда Максим побежал. Спотыкаясь, не находя в себе никаких сил, задыхаясь от противного застойного воздуха, и прислушиваясь как плавно, как у себя дома – скользили чудовища. Интересно, дроны успевают снимать этот ужас на их родных улицах? Максим показал средний палец пролетающему дрону. Можно представить какие там рейтинги теперь у его прямой трансляции «Последнего человека».

К черту маяк, он туда не успеет добежать. К черту этого «Последнего человека», Максим чувствовал всем нутром, что он не ровня этим непонятным сбесившимся осьминогам, и он как самый настоящий человек или трус — этого он решить еще не успел, задумал оцифроваться, пока есть на это шанс. Мертвый папа ничем не поможет его дочери, а вот цифровой – еще долго будет шиковать с этих прямых трансляций. Только бы добежать, думал Максим.

Итак, ближайшие капсулы цифровизации, как это не было бы драматично – в том самом аэропорту. Он туда добрался хоть и со страхом, но без чудищ. И правильно, они его ждали на втором этаже прямо возле капсул. Вот незадача. Никакими сверхспособностями он не обладал. Пули были обычные, с такими монстрами – все равно, что резиновые. До ближайшей капсулы ему добежать – всего шагов пятнадцать, но перед ним стоял один монстр, и еще двое по бокам. Ну, Максим, как в боевиках девяностых (2090-х) решил идти напролом. Он отстреливался по сторонам, когда пули кончились – резал перед собой ножом, щупальца хватали его – отбрасывали в сторону. Жалили, так что горело все тело, вонзались в живот, и даже одна животина его поглотила, но он не останавливался – какая-то безумная мысль была у него в голове сильнее, ярче, чем головная боль. Он, конечно, не Рэмбо, и если покоцанный, но сможет нажать на кнопку цифровизации, то у него есть шанс – быть невредимым на той стороне, увидеть, быть с дочерью. Ну, и как достойный отец в любом рассказе, он разорвал изнутри это чудище и пробился к капсуле, дверь захлопнулась за ним, оставляя обезумевших, покалеченных осьминогов-монстров за стеклом со знаком вопроса. Максим сразу свалился на пол, оставляя след крови на двери, в каком-то полузабытьи он нажал на кнопку цифровизации.

Максим проснулся в более светлом мире, ярком, солнечном. Все было вокруг легко, ощущалась свобода. От этой теплоты вокруг его чуть не стошнило. Сирена, дочка, шутила, что это все его угрюмое настроение, и ему надо привыкнуть к идеальному миру, где любое несовершенство – заранее запрограммировано. Она улыбалась и наливала ему вкуснейший кофе в его первое утро на Новой земле. Максим встал из-за стола, так как ему и вправду было дурно. Он поплелся в туалет. Разве он не должен быть здоров в этом мире? И на этой мысли рвотные потуги стали невыносимы – и после нескольких мучительных порывов он выплюнул в раковину что-то скользкое, живое, что тут же проскользнуло в трубу. Он посмотрел на себя в зеркало, и выругался, все это было слишком похоже на очень старый сериал. Его лицо было бледным, синие круги под глазами. Он умылся и вышел к дочери, им было, о чем поговорить. Он старался не замечать головной боли.