Когда фонарщик проснется

Все началось с цыганки. Молодая, неопрятная, она бесцеремонно согнала с сиденья парня в наушниках и уселась рядом. Ася отодвинулась к окну, пытаясь сосредоточиться на чтении. Цыган она не то чтобы боялась, но как-то не испытывала к ним доверия. Возможно, сказывались детские воспоминания: бабушкины методы воспитания сводились в основном к одному – напугать малолетнюю внучку так, чтобы остаток дня она сидела смирно и не доставляла проблем. «Цыгане украдут» была одна из любимых бабушкиных страшилок.

— Девушка, дай копеечку, помоги на хлеб беременной! – задумавшись, Ася не сразу поняла, что неприятная соседка обращается именно к ней. – Дай, девушка, не отворачивайся.

Ася отодвинулась еще дальше, почти вжавшись в стекло. Ей вдруг стало страшно, почти как в детстве, и это несмотря на полную маршрутку и белый день на дворе. А цыганка все не умолкала.

— Так что скажешь, девушка, не будет у тебя копеечки?

— Нет, не будет,– ответ получился тихим, но решительным. – И отстаньте от меня, пожалуйста.

Цыганка глянула еще раз – нехорошо, внимательно. А потом, наклонившись к самому Асиному уху, вдруг прошептала:

— Ты сказала, я услышала. У тебя не будет, у меня не будет. У меня не будет – и тебя не будет.

С этими словами она резко поднялась и стала пробираться к выходу, все еще бормоча скороговоркой: «у меня не будет, и тебя не будет», оставив Асю в полном оцепенении.

Из маршрутки выходила на ватных ногах, сама не своя от недавно разыгравшейся сцены. Неудивительно, что зацепилась рукавом за какой-то торчащий штырь, резко дернулась, освобождаясь. И только стоя на остановке, поняла: пострадала не только куртка, но и браслет, который она носила не снимая с тех пор как сделала – первая работа, главный оберег. Нитка порвалась, затейливо подобранные бусины разлетелись в разные стороны. Собрать их не представлялось возможным – по проспекту неслись машины, так что от любимого украшения у Аси осталась лишь разорванная нить и четыре бусинки, чудом избежавшие гибели под колесами автомобилей. Потом она заметила пятую, опасно лежащую на краю ливнестока, спасла и ее. Всхлипнула, покачала головой и пошла дальше, изо всех сил пытаясь выбросить из головы недавний инцидент.

Несколько недель спустя Ася шагала по асфальтовой дорожке вдоль озера, упорно глядя под ноги. Да, кроссовки совершенно разбиты. Новые, что ли, купить? А, ладно. И так сойдет…

Мимо с восторженным визгом пронеслась стая дошкольников. За ними озабочено семенили бабушки, уговаривая драгоценных чад не бежать так быстро. Вечернее небо отражалось в перламутровой воде, детские голоса звенели над озером с какой-то особой победительной силой, деревья уже встречали весну первой нежно-зеленой дымкой листвы, а воздух был таким ароматным, что хотелось замереть на месте и пить этот воздух до тех пор, пока хватит дыхания. А потом, возможно, умереть…

Стоп, сказала она себе. Умирать мы пока не станем, до этого еще не дошло. Похоже, последние слова Ася произнесла вслух, потому что одна из бабушек посмотрела на нее с явной опаской и поспешила в погоню за внуком, неодобрительно качая головой: ходят тут, дескать, всякие, детскую психику травмируют.

В прошлой жизни Ася посмеялась бы над этим происшествием, но не сейчас. Мыслей не осталось, сил – тоже. Ее еще кое-как хватало на то, чтобы монотонно переставлять ноги, заставляя себя шевелиться. Смысла в этом, конечно, не было. Вообще, в последних днях смысла было явно мало, и на мир она смотрела будто бы сквозь пыльное стекло.

Такого количества неудач, неурядиц и неприятных происшествий с ней не случалось никогда. Как оказалось, порванный браслет был всего лишь первым звеном в цепи. Проблемы навалились разом. Заказчик отказался платить, потом в магазин, куда она несколько лет сдавала на реализацию свои украшения, нагрянула налоговая, и ей пришлось объясняться с проверяющими, потому что свой договор она, конечно же, давным-давно куда-то подевала. Затем было несколько падений на ровном месте и, как следствие, несколько безнадежно испорченных вещей. Потом, непонятно каким образом, Ася ухитрилась сильно порезать руку, что было особенно неприятно, поскольку означало полную невозможность продолжать работу над последним заказом. Но самое ужасное случилось шесть дней спустя. От нее ушел Пашка.

Они были вместе еще с универа, последний год снимали «двушку» на двоих, хотя, по правде говоря, Асин вклад в обеспечение совместного быта был скорее эстетическим, чем материальным. Но Пашке, казалось, было все равно. Он смеялся и предлагал не заморачиваться, говорил, что любит ее просто так, а потом прижимал к себе так крепко, что у Аси перехватывало дыхание. «Мой рыцарь» — обычно говорила она. «Да, я такой» — соглашался Пашка, а потом целовал ее, и то, что происходило между ними потом, можно было описать разве что в рыцарском романе для взрослых. Ася была счастлива. Много лет Пашка был в ее жизни той самой каменной стеной, за которой так удобно смеяться над житейскими проблемами, и вот, внезапно, стена дала трещину.

Собирая вещи, он благородно пытался ее утешать: мы, дескать, совершенно разные люди, с абсолютно противоположными взглядами на жизнь, поэтому то, что он сейчас уходит – вполне закономерно.

Ася молча сидела за кухонным столом, придавленная внезапным осознанием того, что ее Рыцарю, оказывается, жилось с ней не так чтоб уж очень хорошо. Абсолютно противоположные взгляды, ну надо же…

Он нервно складывал в чемодан рубашки и говорил все громче и громче, явно раздосадованный ее внезапной немотой. В обычном своем состоянии Ася способна была разговорить и камень, а сейчас просто сидела и молча смотрела в знакомое до последней черточки лицо, не в состоянии сказать ни слова. Только поглаживала пальцами забинтованную руку, а в ушах звенело: «у тебя не будет, у меня не будет… у меня не будет – и тебя не будет».

Дальше все происходило как в дурном сне. Пашка, некрасиво сморщившись, заявил, что все ее проблемы происходят  исключительно из-за полного неумения разбираться в жизни. Вместо того, чтобы после универа устроиться на нормальную человеческую работу, Ася плюнула на диплом и занялась идиотскими украшениями, кому, они, спрашивается, нужны в наше время? А ее жалкие заработки – просто оскорбление для любого нормального человека. У них в инвестиционном фонде уборщица больше получает! А уж ее дурацкая манера выражаться, оказывается, вообще доводила его до белого каления. Особенно это ненормальное прозвище «Рыцарь». Потому что он – не рыцарь, а деловой человек. Финансовый аналитик, между прочим. А никакой не Рыцарь! Не Рыцарь он!!!!

Пашка орал о том, что он – не рыцарь, с каким-то злорадным упоением, и вот тут-то Ася вышла из себя. Причем, в буквальном смысле – на дальнейшие события она смотрела будто бы со стороны, наблюдая откуда-то сверху, как девушка, чье отражение она каждый день видела в зеркале, медленно встает из-за стола, подходит к Пашке вплотную и с размаху отвешивает ему хлесткую пощечину. А потом, глядя в его ошеломленное лицо, обзывает своего бывшего Рыцаря финансовым аналитиком и выскакивает из квартиры, хлопнув дверью так, что в коридоре осыпается штукатурка.

Следующие несколько часов Ася провела в гостях у соседки, благо, отношения у них сложились приятельские. Там, под ненавязчивое журчание телевизора, она пила чай, заедая его плюшками, которые всегда считала изумительными, а сейчас даже не чувствовала вкуса. Просто машинально жевала, и механически кивала головой, не пытаясь вникнуть в сложные соседкины житейские перипетии.

Когда она все-таки решилась вернуться в квартиру, Пашки там уже не было. Асин бывший Рыцарь увез все свои вещи, зубную щетку и любимую тряпочку для протирки стекол. Ключи он благородно оставил внизу у консьержки, о чем сообщил в гневной прощальной записке. Но последней каплей стало не это. Уходя, Пашка разбил Асину любимую чашку. Сложно сказать, вышло это у него случайно или ей назло, но, глядя на пестрые осколки, Ася в первый раз за этот бесконечный вечер всхлипнула, а затем и разревелась, как плачут маленькие дети – громко, отчаянно, беспрестанно утирая слезы рукавом.

Как ни странно, относительно спокойную ночь Асе обеспечили соседкины плюшки. В том смысле, что она, даже не чувствуя ни вкуса, ни наслаждения от еды, умудрилась сжевать какое-то невероятное их количество и теперь физически ощущала, как плюшки в ней преобразуются в подкожный жир, удобно устраиваясь по всему телу. Ася беспокойно ворочалась в своей, внезапно ставшей одинокой, постели, вяло думая, что теперь-то уж точно придется сесть на диету. А утром мир обесцветился.

Всю следующую неделю после Пашкиного ухода в ее жизни ничего не происходило. Точнее не так —  в ее жизни происходило НИЧЕГО. Оно накрыло Асю с головой, взяв ее в оборот решительно и жестко. Поглотило без остатка, со всеми потрохами и жировыми плюшечными последствиями. Ася не могла работать – проклятая внутренняя пустота издевалась, то сдавливая грудную клетку, то застилая глаза, то вытряхивая из головы редкие мысли. Рука все еще болела, сроки горели, нужно было срочно заканчивать заказ, а она никак не могла собраться. Стоило подойти к рабочему столу, как в ушах начинало звенеть, а на глаза наворачивались слезы. Кстати, осколки чашки так и валялись в кухне на полу. Что ей мешало их убрать – неизвестно.

Телефон молчал, серые дни были бесконечными, ночами она просыпалась в холодном поту. Снов своих Ася не помнила, но не сомневалась: ничего хорошего ей сниться не могло – с такими-то пробуждениями. Потом она подолгу сидела на подоконнике, уткнувшись лбом в стекло и глядя на бледную весеннюю луну. В квартире что-то тихо потрескивало и шуршало, а ей все слышалось: «у меня не будет, и тебя не будет…»

Поводом для выхода из дома – первого с Пашкиного ухода – стала необходимость пополнить запасы кофе. Кое-как причесавшись, Ася натянула джинсы и футболку, влезла в старые кроссовки, накинула куртку и, мельком глянув на себя в зеркало, удивилась даже не столько своему бледному отражению, сколько самому факту того, что она еще может где-то отражаться – по ощущениям, от нее давно уже осталась одна блеклая тень.

Кофе она так и не купила, слишком поздно сообразила, что забыла взять кошелек. Возвращаться домой не хотелось, вот она и придумала эту прогулку вдоль озера. И теперь шагала, не глядя по сторонам, пытаясь отогнать от себя навязчивое «…и тебя не будет».

Мой конь притомился, стоптались мои башмаки.

Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры?..

Из чьего-то открытого окна зазвучала старая песенка. Асина мама часто ставила кассету с этой записью, она вообще трепетно относилась к бардам, так что эти строчки Ася помнила наизусть, и теперь прокручивала в мозгу знакомое и когда-то так любимое:

 

— Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки,

  До Синей горы, моя радость, до Синей горы…

 

Незаметно для себя она подошла к дамбе. Ненадолго задумалась: можно пойти домой, а можно перейти на другую сторону. Интересно, который час? Прозрачное небо потихоньку темнело, солнце садилось за лес, прячась в темных ветвях деревьев. Повернувшись спиной к домам, Ася медленно зашагала на другой берег.

Под соснами собирались тени. На лес быстро наползала темнота, и Ася поежилась. Конечно, можно было бы вернуться, но строчки о Синей горе почему-то не давали ей покоя, подталкивая вперед. Над озером стелился туман, а с берега весело подмигивал костерок. Впервые за эти долгие дни в девушке проснулось любопытство. Она взглянула на вечернее небо. «Ничего ведь не теряю. Маньяков в этом лесочке сроду не водилось, а даже если и найдется один – какая теперь разница» Она слабо улыбнулась – надо же, не разучилась еще – и пошла на свет.

— Приветствую!

У огня сидел сосед с шестнадцатого этажа – тихий пьяница по прозвищу Танцор. Как его звали на самом деле, Ася не знала. Встречаясь изредка в лифте, они вежливо здоровались, и этим их общение ограничивалось. Тем не менее, уходить не хотелось, и Ася, собравшись с силами, решила поддержать светскую беседу.

— Добрый вечер. Хорошо здесь, правда?

— Совершенно с вами согласен, – он сидел на бревне и жарил хлеб над огнем. — Куда путь держите, барышня?

— До Синей горы…

 

Слова вырвались непроизвольно, изумив ее саму. Но еще больше Асю удивил напряженный, внимательный взгляд собеседника.

— Рановато вы как-то, не сезон ведь еще. Или случилось что? Хотите? – с этими словами он протянул девушке ломтик хрустящего жареного хлеба.

И в этот момент Асю как будто прорвало. Давясь слезами, она рассказала о цыганке, о бывшем Рыцаре и долгой череде неудач. О том, что нет никакой возможности сосредоточиться на работе. Что жизнь совершенно не радует, а любимые кроссовки окончательно порвались. О своих недавних страхах, шорохах в квартире и неубранных пестрых осколках на кухонном полу.

Он слушал молча, потом чуть подвинулся, освобождая место на поваленном бревне, давно превращенном отдыхающими в импровизированное место для сидения.

— Да, понимаю. Вы посидите немного, я скоро.

— Куда вы?

— Не бойтесь, посидите, здесь хорошо, тепло…

 

Соскользнув с бревна, он легкой походкой пошел по тропинке, постепенно растворяясь в темноте. А ведь он, и правда, танцевал когда-то в известном ансамбле, вспомнила Ася, отсюда и прозвище. Что же с ним случилось потом? Зачем он здесь в этот вечер? Костер становился выше, прошлогодние сосновые иглы потрескивали, выстреливая золотыми искрами в темнеющее небо. Как под гипнозом, Ася послушно сидела, уставившись на яркий огонь и чувствуя, как все вокруг неуловимо меняется. Ветер о чем-то тихо переговаривался с соснами, совсем низко над головой прошелестела крыльями неизвестная птица. Лес наполнился тихими голосами – не враждебными, скорее, умиротворяющими. Вдруг почудилось: прямо сейчас ее разглядывают десятки дружелюбных глаз, давая понять, что все плохое скоро забудется.

— Ну как, полегчало? – Танцор подошел к ней так же тихо и незаметно, как до этого исчез.

— Да, немного, — Ася с удивлением поняла, что сказала сейчас чистую правду. – А куда вы ходили, если не секрет?

— Какой же тут секрет, Фонарщик опять разоспался* [здесь и выше по тексту – отсылки к песне Булата Окуджавы «Ночной разговор»], будить пришлось. Раз уж к Синей горе народ пошел, значит вот-вот сезон начнется.

— Шутите?

— Ничуть. – Он улыбался, но смотрел все так же серьезно и пристально, и глаза на его темном обветренном лице светились золотым огнем. – Удачно ты меня здесь обнаружила, а то ведь еще неделю-другую побыла бы в таком состоянии… Сам не знаю, смог бы я тебе тогда помочь или нет. Везучая ты, Ася, вот что я тебе скажу.

— А что… — она замялась. – Что это было вообще?

— Резонанс. Помнишь еще, что это такое? Нет? А я вот в школе физику любил, сейчас поверить сложно, – он помолчал, потом продолжил. — Ты за собой никогда раньше странного не замечала? Слишком уж сильно на тебя пустые слова подействовали, не должно так быть. Будто бы подтолкнули тебя легонечко, а ты и рухнула, впервые такое вижу, хотя и слыхал, что так бывает.

— Нет вроде бы… я никогда ничего такого…

— И даже когда обереги свои плетешь? – от его улыбки дышать становилось все легче. – А браслет починить почему не додумалась? Глядишь, и не загнала бы себя так далеко.

 

Что-то невидимое погладило ее по щеке – легонько, нежно, будто бы желая утешить, и Ася снова всхлипнула.

— Это какая-то магия?

— Какая ж тут у нас может быть магия, — усмехнулся Танцор. – Тоже мне, нашла Гэндальфа Серого. Нет, не магия это, обычные чудеса.

— Обычные?

— А какие ж еще. Мелкие такие чудеса, микрорайонные… Мы стихиями не повелеваем, мироздание не тревожим, а так, чудесим понемножку – хорошего человека утешить, душу потрепанную подлатать. Из темноты на свет вытащить, хлебушком, опять же, угостить. Бери, кстати, не стесняйся.

 

Над лесом взошла первая звезда, и Ася подняла голову, не в силах оторвать взгляд от манящего света.

— Так вы и есть Фонарщик? – спросила и замерла в ожидании ответа, почти задыхаясь от отчаянной потребности в чуде.

 

Некоторое время Танцор молчал, глядя на девушку. В его золотистых глазах отражался синий свет далекой звезды.

— Можно и так сказать. Но знаешь, Ася, каждый из нас сам себе Фонарщик, просто некоторые слишком крепко спят, бывает, что и всю жизнь не просыпаются. Тебя вот разбудили – грубо, неприятно, чуть не угробили. Я тебе помог сейчас немного, дорогу осветил, теперь не заблудишься. А если что опять случится – сама знаешь, где свет искать. Так что иди, не бойся. Ничего плохого с тобой уже не произойдет. И браслет не забудь починить, слишком уж ты у нас натура чуткая.

 

— Спасибо вам! — Ася улыбнулась — широко, искренне, и вдруг, совершенно неожиданно для себя расцеловала соседа в обветренные щеки. – Так я пошла?

— Бегите, барышня, — и он, махнув рукой напоследок, снова занялся своим костерком, тихо посмеиваясь в усы.

 

Через несколько дней Ася сидела на лавочке у вечернего озера, глядя на огонек, все так же мигающий на другом берегу. На душе было легко и свободно, руки привычно нанизывали бусы на шелковую нить, работа спорилась, страхи и неприятности остались в прошлом.

Мимо, всхлипывая, прошла девушка. Черные потеки туши на лице, дрожащие губы, неуверенная походка – симптомы были слишком знакомыми, и Ася не смогла остаться в стороне.

 

— Присядьте пожалуйста. Что с вами?

Девушка замотала головой, будто бы отгоняя назойливое видение, но все-таки опустилась на скамью. Продолжать расспросы Ася не решилась, только улыбнулась сочувственно.

— Понимаю. Не поверите, сама на прошлой неделе была в таком состоянии.

 

Девушка подняла на нее красные от слез глаза.

— И что?

— Да вот, полегчало, как видите. И знаете, я, кажется, могу вам помочь. Дайте, пожалуйста, руку.

 

Девушка смотрела недоверчиво, но руку, все-таки протянула, и Ася ловко застегнула на тонком запястье только что сделанный браслет.

— Вот. Носите, и все у вас будет в порядке.

— Вы… откуда вы знаете?

 

Ася посмотрела вверх, поймала взглядом синий свет знакомой звезды, и, стараясь удержать в себе это сияние, сказала, глядя в чужое заплаканное лицо:

— Это сложно объяснить. Но Фонарщик уже проснулся, а значит, все будет хорошо.