Витязь и ястребица

(сказочная повесть, созданная из обрывка сна)

 

В хвойном лесу мягкими мхами стелилась тишина. Чёрные стволы, с севера облепленные голубовато-седым лишайником, поднимались высоко-высоко. Утренний свет просачивался через густые кроны и парным молоком рассеивался по низине.

Вскрикнула птица. Пронзительно, с надрывом, хрустнула ветка. Из серо-зелёной мглы, точно ошалелая, вылетела ястребица. Она пронеслась через просеку, через бугристый тракт, и солнечные длани скользнули по золотому оперению. На яркую вспышку громовым рыком отозвался собачий лай, и вторило ему человеческое улюлюканье.

Преследователи вынырнули из росистой пелены рассвета.

Едва шевеля левым крылом, ястребица приземлилась на сломанную сосну, которая треснула примерно по середине и повалилась на соседку, сомкнувшись с нею аркой.

Золотая птица замерла.

Лохматая чёрная собака, похожая на недоросля-медведя, выпрыгнула на тракт. Следом за ней из мшистой низины поднялись двое охотников.  Первый охотник, в коротком чёрном плаще, пропахший потом и пивом, держал чуть опущенный лук с тугой тетивой и в любой момент был готов вскинуть его и выстрелить. Спутанные дегтярные волосы и курчавая борода делали охотника похожим на пса. Смуглая, как у южных людей, кожа блестела от испарины и чуть отдавала синевой. За спиной висела полупустая походная сумка, из которой торчал лисий хвост – та единственная добыча, какую он успел изловить прежде, чем бросился в погоню за золотой ястребицей.

Его молодой спутник, в парчовом камзоле с вышитым гербом, придерживал рукоять меча. Медные волосы завитками падали на сосредоточенное лицо. Молодой витязь возвращался в крепость после ночной встречи с девушкой из соседней деревни, когда ястребица сверкнула в первых глотках солнца.

— Кажется, туда полетела.

— А, значит, к крепости летит, — нахмурился чернобородый. — Не беспокойтесь, князеч, мы изловим ведуньего прихвостня. И не таких ловили.

«Значит, уже близко! — подумала ястребица. —  Мне бы только отдохнуть немного».

Птица пряталась, взгромоздившись на слом ствола, в тени, где светило не могло её обнаружить.

Охотники приближались.

«Ах, нет. Если сейчас не полечу, то потом эти двое перекроют путь».

Собравшись с духом, ястребица расправила крылья и сорвалась с насеста. Солнечный пар вспыхнул янтарным дождём на перьях. Едва не упала в густой мох, но у самой земли выровнялась и взмыла в воздух, прорвалась через колючую паутину сосновых шапок и, поймав поток попутного ветра, устремилась к крепости.

Снизу донёсся горячий собачий лай, и слепой выстрел обдал ястребицу лишь тёплым дуновением воздуха.

Крепость на холме возвышалась над муравейником ремесленных посадов, заслоняла от утреннего солнца крестьянские срубы, а тень смотровой башни простиралась до середины колосящегося поля.

Птица влетела в распахнутое окно. Приземлилась на гладкий пол, чуть заскользила, царапнув когтями, потеряла равновесие и, взмахнув крыльями, вытянулась на мраморной плите.

Пустоту залы населяли суровые, потемневшие от скорби времени портреты умерших князей. Солнечный свет озарил их хмурые лица, и блики заиграли в давно уснувших глазах.

Прелестная девушка поднялась. Откинула с лица длинные волосы, покрытые золотой пылью. Оправила платье из невесомого голубого шёлка, похожего на небесное полотно. Взмахнула плащом, и точно синяя зажурчала река.

Девушка неуверенно поглаживала правой рукой вывихнутое левое плечо – единственную награду, которую мог дать старый ведун.

Хозяин приказал украсть у князя Тедерика – его спокойный сон. Пусть заснёт вечным кошмаром и никогда не проснётся! Для этого он приготовил пузырёк с зелёной выжимкой из крови мёртвого вурдалака и дал его деве.

Милосердного князя Тедерика ястребица знала ещё, когда тот был младшим князечем и служил отцу. Однажды в птицу попала случайная стрела, выпущенная юным Тедериком. Вместо того, чтобы отнести ястребицу кухарке, юноша вылечил её и отпустил в небо. Годы шли, ястребица томилась у ведуна, изредка отправляясь по разным его поручениям, а Тедерик возмужал, женился, похоронил отца, стал князем, справедливым и милосердным. За его правление не случилось ни одного восстания, и миролюбивый Тедерик смог уклониться от военных походов, чем спас от славной гибели многих мужей и отцов, и со всеми иноземными племенами решал полюбовно и бескровно.

Ведун-волколак уже трижды насылал мор и неурожай на земли Тедерика, но князь молился богам, деревянным и каменным, раздавал крестьянам запасы из княжеской кладовой. Трижды ведун насылал на город чудовищ и змеев. Но Тедерик выходил против них с одним копьём и побеждал. Трижды делал ведун великое заклятье, чтобы смертельная хворь сгубила князя, но хворь его не брала, ибо чисты были помыслы Тедерика и зараза к нему не липла.

Затаился ведун, притворился, будто покинул этот край, а сам зарылся в старые берестяные грамоты и листы выбеленной кожи, по краям покрывшиеся чёрной мошкой-плесенью, и нашёл! Нашёл рецепт такой беды, от которой старый князь уже никак не спасётся!

Испугалась тогда ястребица и спросила:

«А как же ты его отравить собираешься? Как ты к нему подберёшься?»

Призадумался.

«Конечно, я мог бы перевоплотиться, надеть маску, подобраться к нему… Но ведь меня могут схватить, тогда мне не закончить заклинания. Вот что, ястребица, сослужишь ты мне ещё службу».

«Да сколько же зла я принесу!» — горючими слезами плакала дева. Ведь князь Тедерик был отцом и благодетелем всех окрестных земель и поданные страстно его любили. Как же могла она погубить своего спасителя? — «Ах, нет, старый ведун, больше я ничего не сделаю по-твоему!»

Девушка вытащила из-за пазухи пузырёк. Если сейчас её увидят с зельем, то уж, конечно, сразу же пронзят мечом насквозь, а бесиво вдруг попадёт не в те руки и ещё больше бед сотворит!

«Лучше уж спрятать его пока».

Огляделась в поисках места, но в зале были только портреты да большой камин, который, наверное, давно не растапливали. Девушка попыталась откупорить пузырёк, чтобы вылить жидкость в пустое каминное жерло, но крышечку заело, тогда девушка спрятала пузырёк на высокой каминной полке, за небольшим орнаментным украшением, что гребнем увенчивало край полки.

«Теперь надо отыскать Тедерика и объясниться»

Из коридора донеслись одинокие шаги, и почти следом — грохот десятка пар ног. Дверь распахнулась, в залу ворвался медноволосый витязь, лицо его раскраснелось, а глаза горели азартом. Чернобородый ловчий с медвежьей псиной бесшумно проскользнули за ним. После ввалились дружинники, и, притоптывая, через узкие двери втиснулись любопытные бояре. Последние пришли на утренний совет у князя, но привлечённые шумом, примчались сюда.

— Держите ведьму! — пробасил главный ловчий.

Выхватив мечи, воины бросились к девушке. Та, как гонимая ветром позёмка, метнулась в сторону, взмахнула синим плащом, точно листопадом брызг, и поток воздуха поднял её к потолку.

Дружинники в отчаянии махали мечами. Кто-то метнул палицу, но промахнулся и попал в товарища.

Девушка едва держалась в воздухе. Всю ночь и вчерашний день она летела, лишь раз присев у реки напиться воды. Голова устало гудела. Тяжёлое тело тянуло в лапы разъярённой толпы. Она вновь повела плащом, и поток воздуха отнёс её к каминной полке. Выступ был широкой, как река в половодье, и воинам будем не с руки её доставать, и дева, прижавшись к стене, могла надеяться на пару свободных вздохов.

— Постойте! Я сам её поймаю! Разойдитесь! — медноволосый витязь взялся за меч. Каминная полка была чуть выше уровня его глаз. И единственное, что он мог сделать, это неуклюже тыкать мечом в попытках сбить с ног девушку-птицу, но та почти играючи перепрыгивала через клинок, как прыгают дети в забавах.

— Только позвольте мне всё объяснить! — взмолилась дева. — Я не причиню вам вреда.

— Ведьма! Тебя послал ведун! Так я пошлю ему назад твою голову.

— Да постой же!

— Что здесь происходит? — толпа, склонив головы, расступилась перед ветхостью седого князя Тедерика. Придя в приёмный зал, он удивился, что никто не явился на ежедневное собрание, кроме кудрявого отрока, тихого и скромного, как монахиня-затворница, который до ужаса боялся огорчить господина. Мальчик-то и рассказал князю, куда все делись.

— Стало быть, ты – Тедерик? Великий истребитель чудовищ? — спросила дева.

— Стало быть я, — со скрипом отозвался князь, щуря подслеповатые глаза. С лёгкой тоской птица улыбнулась. Как он обветшал! Как исхудал! Как висит на остром лице жёлтая, похожая на мешок, кожа.

— А кто, стало быть, твой сын, наследник, князеч Гантрам, о котором я столько слыхала?

— Я! — звонко отозвался медноволосый витязь и ещё раз попытался ткнуть птицу мечом. Та рассмеялась и взмыла в воздух, точно танцующая на ветру пушинка. И никто, кроме стеснительного отрока не заметил, как пузырёк с зелёным бесиво упал, покатился и замер на самом краю полки.

Девушка покачала головой. Слышала она о Гантраме, единственном наследнике, мать которого дала ему жизнь вскоре после победы Тедерика над третьим чудовищем и которая, подарив миру наследника, скончалась едва петух возвестил утро. Слышала дева о Гантраме, да не знала, что это тот медноволосый удалец, который любит навещать чужих жён, что это тот, кто сбивает чучел, которых крестьяне поставили распугивать ворон, что этот тот, кто отобрал у седого купца последний бочонок вина. А ведь умрёт старый Тедерик, пойдут на поругание его земли! И горько стало деве.

— А я буду звать тебя — Ганти, прекрасный витязь! — кружила под потолком дева. — Так слушай меня, Ганти. Если ты поймаешь меня, то буду я твоей женой.

— Ведьма – моей женой? — взбешённый Гантрам отпрянул. — Да я тебя на жаркое пущу, если поймаю! А из перьев твоих сделаю венок для моей лошади!

— Я буду твоей женой, Ганти, — бесстыдно дразнила его птица. — И рожу тебе трёх сыновей и трёх дочерей.

— Трёх дочерей? Где же столько приданого дня них взять? — старый князь перекрестился, шепнул беззвучно молитву языческому богу и в изнеможении опустился в руки бояр.

А дева-птица задорно кружила над витязем и бесстрашно опускалась так низко, что полы синего плаща задевали медные волосы.

— И три наши дочери станут королевами. Одна станет женой французского короля, другая — чешского, а самая младшая – норвежского.

— Врёшь, ведьма! — витязь, пылая злобой, тщетно подпрыгивая, пытался достать её мечом, но разрезал лишь пустоту. — Ах, нечистая! Лук мне! Скорее!

И ловчий охотно подал Ганти тугой лук, чёрный на изгибах, покрытый древний языческим письмом.

Дева-птица взмахнула синим плащом и полетела к окну. Витязь, стоя у камина, целился в неё. На секунду, прежде, чем обернуться золотой ястребицей, дева напоследок крикнула:

— Но всё это, Ганти, будет только, если ты сможешь меня поймать! Ещё ни одному человеку не удавалось меня схватить!

Витязь выстрелил: «Проклятая ведьма! Да чтобы я и не изловил тебя!». И чужой, непривычный лук вдруг звонко щёлкнул тетивой по лицу, Ганти отступил и врезался в каминную полку.

Ястребица выпорхнула в окно, взмыла к небу и потерялась в солнечном свете. А пузырёк с зелёной отравой покачнулся и упал с полки. Заколдованное стекло легко, точно скорлупка перепелиного яичка, разбилось о плечо витязя, и бесиво проворной ящерицей пробежало на шее и исчезло в ушной раковине.

— Отравлен! — переглядывались бояре и дружинники.

— Не уберегли! — упала ниц и запричитала старая кормилица.

— Лекаря! — слабо позвал князь. Кто-то поднёс к его носу нашатырь. — Лекаря!

— К идолам лекаря! — вопил наследник. — Коня мне! Коня! Я изволю эту тварь! Будет на костре жариться как тетерев!

Ганти вырвался из заботливых боярских рук, растолкал дружину, выбежал во двор, где конюх как раз расчёсывал гриву богатырскому коню.

— Ваша милость, — поклонился несчастный, но Ганти его оттолкнул, пришпорил коня и помчался прочь, распугивая безумным ликом горожан.

Витязь скакал на север, туда, где по слухам жил старый ведун-волколак и куда, без сомнения, улетела и проклятая тварь.

Через несколько минут следом выехал ловчий на могучем вороном коне, за ним прыжками бежал грозный пёс, а самым последним на тщедушной лошадёнке выехал отрок. Его никто ехать не просил, но мальчик чувствовал вину за то, что вовремя не схватил зелёный пузырёк, и не смел оставаться в крепости со старым князем, которого подвёл. «Я должен всё исправить!» — думал отрок.

Ганти не жалел коня. Медногривый рысак, весь в мыле, мчался так быстро, что искры вылетали из-под булатных копыт. Ганти нещадно бил шпорами, а сам низко припал к широкой лошадиной шее и, до боли сжимая поводья, думал: «Вот проклятая ведьма! Догоню! Изловлю! Распну на площади, а золотые её волосы пущу на кисточки для покрывал!»

Домчавшись до развилки, Ганти резко осадил коня. В какую сторону ни сверни, всё равно неминуемо придётся проехать через деревню. А в обеих деревнях Ганти успел бесстыдно натворить обид. В правой деревне он в пух и прах разбил в карточном бою купца, знахаря и винодела. В левой деревне разорил два крестьянских гнезда, полакомившись спелыми плодами – женой кузнеца и дочерью сапожника. Кузнеца, пожалуй, Ганти побаивался больше всех. У того была тяжёлая рука и дурной во хмелю нрав. Ганти поворотил коня направо, но остановился в нерешительности. Купец, знахарь и винодел уличили его в нечестной игре, проще – жульничестве. Ганти выигрыш не отдал, разгромил игральный зал, прыгнул в окно и убежал. А теперь, если поехать, пожалуй, могут потребовать долг.

«Да и как я собираюсь победить ведуна? Кажется, я ничего ж, окроме меча, не взял… А где я буду ночевать? Туфь, вот и поспешил… Проклятая птичья ведьма!»

Ганти обернулся. Дорога манила к крепости. Но Ганти знал, что если вернётся, то уже не сможет продолжить путь. Отец начнёт отговаривать, давить на жалость «пожалей мои седины, единственный сын!», потом окажется, что чего-нибудь нужного в дорогу нет, а как же выезжать тогда? Придётся остаться. Отец созовёт всех лекарей и знахарей, будет допытываться, серьёзно ли отравлен сын, и тогда несчастного Ганти будут пичкать горькими микстурами, полынными настойками, обвешивать амулетами, молиться идолам, иголками и хной рисовать на спине защитные узоры, парить, распаривать, мять суставы, давать рвотное, собирать и изучать рвоту, пускать кровь, ставить пиявок, а пиявки чёрные, скользкие и мерзкие, похожие на язвы. Да и товарищи могут засмеяться: «Что ты, Ганти – горячая голова, ведьмы испугался?» А тем временем, кто-то другой отправится в поход, убьёт ведуна, принесёт лекарство, славу себе всю заберёт, да что там говорить! Возьмёт да и женится на птичьей ведьме, а она ему и золото из тайных чертогов подарит, и крепость, и трёх сыновей! А Ганти будет валяться в постели под присмотром няньки и знахаря! Фы!.. Лучше уж так как-нибудь справиться. Авось, и ведун-волколак не такой страшный и могучий.

На дороге от крепости показались всадники. Вскоре Ганти узнал адский, похожий на жабье кваканье, лай собаки ловчего. Псина в последнюю неделю совсем от рук отбилась. Однажды ночью как завоет, всю крепость перебудила! Да так истошно выла, точно её кто-то резал. Пришлось тогда ловчему уйти жить в лесную хижину.

— Зачем явились? Я прекрасно могу справиться и с ведьмой, и с ведуном, — нахмурился Ганти.

— Охотно верю, княжеч, — ответил ловчий. Он ухмылялся в чёрную бороду. И если с утра, случайно встретившись с Ганти на просеке, он показался хмурым, злым и не выспавшемся, то сейчас его плохое настроение развеялось. — И всё же, княжеч, разве лишним будет свидетель ваших подвигов? Песни о вас потом сложат, былины. Да и путь к логову ведуна пролегает через лес. А кто знает леса лучше меня? Да и негоже, чтобы витязь сам себе добывал пропитание или обустраивал быт. А путь может затянуться. Тут мы вам и пригодимся.

— Ну раз так, то ладно, — согласился Ганти. — И куда стоит свернуть?

— Сдаётся мне, что река впереди после весеннего половодья ещё не вошла в берега. Пойдёмте в деревню по левой стороне. Там недавно построили новый мост.

 

В деревню всадники прибыли уже, когда у Ганти от голода сводило живот. Витязь попытался припомнить, когда он ел в последний раз. Кажется, это было случайно сорванное утром яблоко, и то Ганти его выплюнул после того, как увидел червивые ходы.

Ганти опасался, что в деревне его сразу же узнают и придётся разбираться с непокорным кузнецом. Но крестьяне и вовсе не приметили путников. Только плешивая, похожая на сморчок старуха попросила милостыню. Ганти послал её к чертям. Будет он ещё на всяких кикимор отвлекаться!

«Да как смеют эти смерды мне не кланяться? — хмурился Ганти, уже забыв опасения насчёт кузнеца. — Неужели я не заслуживаю почтения этих жалких клопов?»

Сразу за деревней серебрилась тихая змея реки. Из воды торчали покорёженные персты разрушенного моста. Крестьяне только начинали подвозить свежие брёвна.

Ганти хотел перейти реку вброд, но конь заржал и попятился. Жидкое серебро реки шевелилось, точно клубок гадюк.

— И река отравлена проклятым ведуном! — воскликнул Ганти. Солнце отражалось от воды и било в лицо. Витязь отвёл взгляд, но его не сразу покинуло ощущение, будто в глаза брызнули едким перцем. — Поедем верх по течению, там найдём переправу.

Но до самого вечера не нашли они места. Везде река была глубока и широка, или же узка, но так бурлила, что к краю берега опасно было подступить. И чёрные головешки сожженных мостов смотрели в небо пустыми глазами.

У Ганти болела голова. Казалось, одна из серебристых змей реки заползла через ухо, и теперь копошилась внутри, беспокойно елозила туда-сюда. Иногда витязь тряс головой, надеясь, что гадюка выпадет из уха. Боль отступала на несколько мгновений, а затем вновь щекотала раздвоенным языком. Ганти грустно усмехнулся, вспомнив, как кузнец, которого он обманул, проклинал его: «Ах ты, змеюка! А чтоб тебе глаза твои сородичи выжрали!»

— Смеркается, — сказал главный ловчий. — Сегодня нам реку не перейти. Вы, княжеч, ложитесь отдыхать. Мальчик, приготовь господину спальный мешок. Поспите, а я пока поохочусь.

Ганти почти свалился с лошади, грубо выхватил у отрока спальный мешок, завернулся в него и неожиданно для себя забылся беспокойным сном.

Он брёл по родной крепости, и портреты умерших предков протягивали к нему покрытые жидким золотом руки. Хватали за камзол, влекли к себе. И расплавленное золото сочилось с их худых червивых пальцев, падало, как гнилая плоть, обнажая серые кости, золото капало, капало, билось брызгами и звенело как проклятый пожарный колокол. Ганти вырывался, но стены вдруг сжимались, пространство вытекало как прозрачный белок из разбитого яйца, и руки из язвенного злата хватали витязя, тянули в стороны, и, когда кольцо предков совсем сжалось, витязь чувствовал, что внутри у него закипела переваренным супом зелёная кровь.

Ганти проснулся. Его бил озноб. Тяжёлая голова будто приросла к седлу, которое витязь подложил вместо подушки. Казалось, если пошевелиться, то мгновенно вырвет, и Ганти не шевелился. Он боялся искупаться в луже блевоты, ведь если об этом узнает кто-то из дружины!

Услышав рядом шаги, Ганти со стоном перевернулся набок, содержимое желудка рвануло к горлу. Ганти оперся рукой, поднял тяжесть тела и открыл глаза, тошнота покувыркалась и желчным комом упала обратно во чрево.

Мир расплывался. От костра исходили волны света.

— Покушайте, княжеч, — прозвенел ловчий. Говорил бодро, точно это он спал несколько часов, а витязь выслеживал добычу. От запаха жареного мяса Ганти мутило. Он выпил воды и пожевал кусок каравая, что нашёлся у отрока.

 

Золотая ястребица покружила над старой, всем казавшейся руинами, башней и, убедившись, что ведуна нет в логове, влетела в открытое окно.

Обернулась девой. Золотые волосы отпугнули тьму, и та, скуля, забилась в угол.

В золе холодного очага копошилась мышь, выискивая случайно затерявшуюся косточку, кусочек мяса или хлебную горбушку. В плошке засохла еда, брага на дне кружки покрылась беловатым пушистым налётом.

Плечо девы всё ещё болело. Левая рука безвольно висела вдоль тела. Чуть постояв, собираясь с мыслями, ястребица принялась за дело.

— Ну, где же ты? — перерыла сундуки ведуна, разворошила книги заклинаний, и из замусоленных страниц выпорхнул бражник, перевернула всю немногую кухонную утварь, долго копалась в сундуке с одеждой. Но не нашла того, что искала.

— Конечно, наверняка, взял с собой. Вот ведь я глупая! Думала, что переклюкаю его, а ведь это он меня перехитрил.

Дева давно уже жила в плену у ведуна-волколака, уж три великих князя успели смениться, трижды идолище поганое воздвигали, и трижды его жгли и отправляли вплавь по реке. А дева всё жила в плену у ведуна-волколака. Сначала дева не желала исполнять его поручений. Тогда злодей доставал из ларчика сшитую из кусочка василькового полотна птицу и тыкал в неё острым ногтем. И деве казалась, что это её пронзают раскалённым копьём. Так больно бывало ей, что соглашалась она выполнять все приказы ведуна. Но всё это время таила страшную обиду. Несколько раз пробовала улететь, и тогда в страшных снах огромный чёрный волк гнался за ней по облакам, настигал и раздирал в клочья, и когда она просыпалась, то всё тело горько саднило. И возвращалась к ведуну. А если удумывала вновь капризничать и не слушаться, то ведун бил и щипал игрушечную птичку. Понимала она, что ей не совладать с полонителем. Ведь только смерть его развеет злые чары и навсегда подарит ей покой.

— Ох, не вышло ничего у меня. Отравился-то молодой витязь. Я, конечно, хороша! Сыграла на его гордости и спеси, и он не угомонится, пока ведуна не убьёт. Да только жаль, что он отравлен. Может, мой мучитель его раньше погубит. Помочь бы витязу…

Долго дева перебирала вещи и, наконец, в сундуке с двойным дном отыскала волшебное зеркальце – стекло белое, точно затянутое молочной плёнкой, а оправа из горного хрусталя.

Вновь обернувшись птицей, полетела искать витязя.

 

Глубокой ночью на берегу реки тлел огонёк костра.

Ганти спал беспокойным сном, постанывая и ворочаясь. Ловчий спал тихо, улыбаясь, как налакавшийся сметаны кот. Пёс растянулся вдоль хозяина и беззаботно подставил звёздам поджарое брюхо.

Только отрок не спал и смотрел, как в глубоких водах реки отражаются белые фарфоровые осколки звёзд.

На другом берегу вспыхнул огонёк, точно солнце сошло на землю. И всё озарилось светом, мягким, точно сотканным из сусальной пыли и утреннего тумана, который нежно растекался над спящей рекой.

И когда свет упал в воду и затанцевал завитками морских коньков, отрок увидел золотые подводные камни. Он осторожно выполз из спального мешка и по гладким валунам легко, как птичка, перебежал на другой берег.

Ему показалось, что ночь там была темнее и гуще, точно вязкая сырость в подполе. Но свет разгонял эту тьму, а она скалилась в ответ, а подойти ближе не могла.

Там на поляне дремлющих цветов расчёсывала золотые волосы прекрасная дева, с павлиньими ресницами и острым носиком.

— Подойди сюда, не бойся, — ласково позвала она.

— Не могу. Ты – ведьма, я должен разбудить княжеча.

— Ну, помилуй, какая же я ведьма? Я только птица. Я тебе плохого не сделаю. Садись-ка рядом.

Мальчик сел рядом и стал смотреть, как гребнем проводит она по золотым прядям. Расчёсывала она одной рукой, вторая безвольно висела.

— Тебе, наверное, больно?

— Да, мне подбили крыло.

— А меня учили вправлять вывихи. Давай я тебе помогу, — сказал мальчик.

Мальчик подошёл ближе и коснулся девы-птицы. Она была холодной, как зимняя река.

— Не двигайся, — сказал мальчик.

— Ой! — вздрогнула девушка. Мальчик ловко вправил плечо.

— Спасибо, мальчик! — левой рукой лучезарная дева коснулась его головы и потрепала по волосам. — Ты хороший мальчик. Никогда не вырастай и не меняйся.

Мальчик сел рядом. Ему вдруг стало очень хорошо и тепло. От прекрасной птичьей ведьмы исходил приятный жар, точно от домашнего очага после долгого дня.

— А ты всегда была птицей? Откуда ты?

— Я из очень далёкой страны на востоке. За лесами, за горами, далеко-далеко… Мать моя была крестьянкой, а отец – ястребом. Вот и я наполовину птица, наполовину человек, — улыбнулась девушка. — Решил отец выдать меня замуж. Да мне жених не понравился, очень толстый, а ножки коротенькие, капризная я была и улетела от него. Тогда отец вновь выдал меня замуж, и я вновь упорхнула, едва мы спустились с горы. Нос мне его не полюбился, очень маленький, будто его и нет, и петь он не любил, и хотел, чтобы я ему землю помогала вспахивать. В третий раз меня выдали замуж. Стар и некрасив был супруг. Я над ним всё смеялась, смеялась, хватала его за тонкую сосульку бороды, а он возьми да и помри. Я и вернулась домой. В четвёртый раз меня брать замуж никто не хотел, хотя отец сулил за меня большое приданое. В сердцах он тогда сказал: «Непокорная! Отдам тебя замуж и без приданого за первого, кто захочет тебя взять. И не смей больше возвращаться. Чтобы духу твоего здесь не было». Я-то обрадовалась, думала, что никто не захочет брать меня. Да не тут-то было. В сырую ночь пришёл чёрный путник. Так я понравилась ему, что захотел меня в жёны, несмотря на мой скверный характер и никудышное приданое. Только он поставил перед отцом условие: я должна была цепь синюю надеть. Согласился отец, отдал меня замуж. Едва сошли мы с горы и удалились от отчего дома, как решила я бежать. Обернулась птицей, полетела, а проклятущий ведун возьми да и дёрни за невидимую цепь. И неведомая сила меня сжала и вернула. Улетела я во второй раз. Тогда услышала в голове его голос. Испугалась и вернулась. Уж очень холодный был у него голос. Голова, казалось, вот-вот расколется как скорлупка. Дождалась я безлунной ночи и улетела. Но ведун обернулся чёрным волком и по долам, по горам, по облакам мчался за мной, пока не поймал в пасть. Вот с тех пор я и в плену. Нет мне от него спасения! Только на твоего господина, на славного витязя Ганти, вся надежда!

Жалел мальчик прекрасную деву. Такая красивая и такая несчастная!

— А как победить ведуна?

— А для этого нужно, чтобы Ганти попросил мертвецов закалить меч в кровавом золоте. Только такое оружие и способно ведуна победить. И вот ещё что: убить колдуна нужно до третьего заката. Первый закат уже прошёл. Значит, два дня у вас осталось.

— Я передам ему.

— Отдай ему ещё зеркальце.

— А зачем зеркальце?

— А затем. Оно показывает истинную сущность вещей. Иди теперь.

— Постой. А что мне сказать ему, когда он спросит, откуда я это знаю?

— А ты ответь, что тебе синие воды реки нашептали.

 

Ганти не поверил в рассказ мальчика. Всю ночь он промучился кошмарным сном, где мертвецы с десницами из жидкого золота волокли его в темноту. И когда Ганти во сне смотрел на свои руки, то ему казалось, что они истончились и стали как отрезы паволоки.

Ловчий ругал отрока за то, что всякую чепуху мелет, и пытался отстегать хлыстом, но мальчик под вой собаки уворачивался.

От свиста хлыста, от визга у Ганти затрещала голова. Он опустился на одно колено.

«Нет… Я так не доберусь до логова ведуна… Так и умру на этом проклятом берегу…»

Ганти сделал усилие:

— Оставь его. Может, он и прав. Отведи на погост.

Ловчий нахмурился, но вдруг согласился. Его улыбка показалась Ганти плотоядной. Пытался вспомнить лица мертвецов из жуткого видения, но помнил лишь чёрные провалы вместо голов.

Ловчий ехал впереди. За ним Ганти. Иногда он украдкой посматривал в волшебное зеркало, но не видел ничего, кроме усталого человека, зеленовато-бледного, с опухшими глазами, и грязным ореолом над головой.

На старом погосте плющ цвёл на могильных камнях бледно-сиреневыми колокольчиками, рассыпанными по мхам точно росинки.

Дорожка к алтарю заросла мелкой травой, похожей на пихтовые шишечки. Вытесанные из камня идолы, лица которых были либо сбиты вражескими мечами, либо покрыты густым мхом, печально и незряче смотрели из пустоты.

— Вот видите, княжеч, тут негде закалить меч. Нам лучше не тратить время и вернуться к поискам переправы, — сказал ловчий.

Ганти не отвечал. Ему хотелось только одного — спать. Он не хотел проваливаться в кошмарный сон, он хотел уснуть хотя бы на мгновение без видений, без треска в голове, без преходящего ощущения тошноты.

— Вернёмся к реке, — настаивал ловчий.

— Нет, заночуем здесь.

Коней стреножили и пустили пастись.

Ганти лёг спать у подножия алтаря. Забытые божки возвышались над ним арочным сводом. И засыпая, витязь думал, что лежит под пологом.

Во сне вновь царапались мертвецы. На сей раз – те, кого в сражении убил Ганти. Старый Тедерик был миролюбив, но молодой княжеч охотно ездил в походы с дядями и их сыновьями. И вот теперь безымянные мученики тянули к Ганти покрытые засохшей кровью руки. Витязь пятился от них, отступал, падал. Земля вздыбливалась, взрывалась, разлеталась комьями, наружу вылезали усопшие ещё тех времён, когда незнакомое племя молилось забытым богам. Гниющим золотом были мертвецы. И златые капли, попадая на кожу Ганти, высыхали, скукоживались, стягивались и потихоньку поддушивали.

— Зеркальце возьми! — крикнул кто-то. И словно солнце блеснуло за чёрными тучами.

И точно – в зеркальце то не мертвецы его окружали, а чёрные звери, чудовища, похожие на сплетения змей и воронов, ранили его когтями и из открытых ран волчьими языками лакали молодую горячую кровь. Ганти чуть повернул зеркальце, и увидел, что заброшенные идолы скинули безликие маски и смотрели янтарными глазами, а из алтаря бил фонтан золотой крови.

Тяжело было Ганти, угольно-смоляные чудовища с червивыми провалами глаз хватали его клейкими лапищами, оплетали змееподобными телами, вдруг становящимися похожими на засахаренный мёд.  Но как из вязкого болота, Ганти вырвался из их объятий и упал на колени перед источником. Он погрузил меч в бьющий ключ, и старый, уставший от прежних войн, металл озарился светом далёких звёзд. Ослеплённые вспышкой, чёрные твари завыли, заржали, заклокотали, застрекотали, заскрежетали и отступили.

Ганти проснулся на рассвете. Голова не болела. Тошнота тоже не подкрадывалась. Только руки были покрыты царапинами звериных когтей.

Ловчий и отрок спали. Тогда Ганти притворился, что ему ещё снится кошмар.

Первым проснулся ловчий. Сквозь закрытые веки Ганти чувствовал, как тот подполз к нему, склонился и шумно втянул в себя воздух, вбирая и запах Ганти. От ловчего исходил холод, будто он не нежился всю ночь у костра, а спал на дне зимней реки.

Затем Ганти услышал удаляющийся хруст веток. Это ловчий пошёл проверять ловушки, расставленные вчера вечером.

Ганти потянулся к его мешку, но чёрный медвежий пёс зарычал и едва не укусил Ганти за руку.

 

Алые пальцы заката ласкали горизонт. А ведун всё не появлялся. Да и не появится уже… Он где-то на той стороне серебряной реки, через которую разрушены все мосты.

«Вот так бесславно я и сгину», — после полудня Ганти вновь почувствовал, как внутри зашевелился яд. Теперь чёрные тени с янтарными глазами не только ему снились, но он бредил им ими наяву. Мертвецы грязной жижей текли по земле, хватали за ноги коня, пытались уцепиться за стремена.

Только бы дойти. Только бы…

Гниющие тела обступили упавшего Ганти. Они царапали его и обливали золотыми слезами, которые шипели и испарялись, оставляя на коже ожоговые поцелуи. Шептали гулом ветра. Ганти стоял на коленях, опершись на закалённый в золотой крови меч.

— Я должен убить ведуна, — бормотал… Но закат уже скоро… никак не успеть… Сейчас, ещё минуточку, чуть передохну и поднимусь…

Чудовища ложились на него тяжёлым щитом, и Ганти склонялся всё ниже… Зачем я был так жесток к крестьянам?… превращусь в грязь… а запомнят только, как я кузнеца оскорбил…

— Это всё колдовство ведуна… Он должен вот-вот появиться. Ты смог, ты дошёл, — сквозь дрёму услышал Ганти чарующую музыку. Звуки  проникали вовнутрь, расширяли грудь и позволяя свежему воздуху ворваться. Витязь поднял пудовые веки: рядом с ним стояла лучезарная дева-птица.

— Ганти, он сейчас придёт за тобой. Ганти, вот он…

— А это ты, ведьма, — смутно думал княжеч. — Я тут из-за тебя, за тобой погнался, проклятая птица! Проклятая! Несносная птица! Раздразнила меня!

Ганти резко выпрямился, расправил богатырские плечи, сбросил как шелудивых котят чёрных чудовищ с янтарными глазами, в которых от ужаса застыли насекомые.

— Ну где твой хозяин? — Ганти замахнулся мечом.

— Да, давай убей, — дева-птица раскинула руки в стороны, — бей скорее. Мне жизнь давно не мила!

И уже хотел Ганти отсечь златокудрую голову, как оцепенел.

«Да разве это достойно витязя?»

И, развернувшись, обрушил тяжёлый удар на чернобородого ведуна, который стоял за спиной и тайком высасывал из него душу. Плотоядная улыбка сменилась гримасой кричащего ужаса.

Меч разбурил ведуна надвое, и тот рассыпался белым песком. Ветер поднял песок и унёс куда-то, где журчала река.

Ганти в изнеможении опустился. Из уха его выскользнула ящерка-отравительница и, просеменив лишь несколько пядей, сгорела в пепел. Ганти вдохнул полной грудью. Силы возвращались.

— Свободна! Свободна! — закричала дева-птица, сбросив синюю цепь. Она закружилась, затанцевала на поляне, усеянной звёздными цветами. Волосы её сверкали подобно солнечным лучам, а синей плащ напоминал беззаботную гладь реки.

— Стой! Куда ты? Ты обещала стать моей женой! — окрикнул её Ганти.

— Да, обещала! — обернулась девушка. — Но только если ты меня поймаешь, а ты меня не поймал!

— Стой!

Но дева взмыла в воздух. Приземлилась на ветку, рассмеялась, и смех её рассыпался золотой росой.

— Подойди сюда.

Ганти подошёл. Девушка наклонилась. И витязь уже почти ощутил её поцелуй на своих губах, как дева-птица вдруг отстранилась, расхохоталась и, оттолкнувшись от ветки, взлетела в небесную синеву.

— Свободна! Свободна!

— Я тебя поймаю! — крикнул Ганти. Ястребица сделала над ним круг и исчезла в звёздной вышине.

Только теперь Ганти заметил, что вокруг не было ничего, только островок изумрудной травы и шепчущие во мраке деревья. Ему сделалось тоскливо. Вместе с птицей исчез и солнечный свет, и тепло стало остывать.

Ганти посмотрел в волшебное зеркало, но не увидел себя. Отражалась только река, вдоль которой они путешествовали, отрок склонился над спящим витязем и, закрыв лицо руками, молился всем богам.

Тогда Ганти шагнул в зеркало.

— Вы проснулись, господин! Как я рад! Я так испугался, когда — представляете!  — ловчий просто рассыпался в песок! — затараторил мальчик.

— Это оттого, что он был ведуном. Пойдём домой, — и в голосе Ганти уже не было ни бравады, ни праздной весёлости, только глубокая грусть, точно части его осталась на звёздной поляне.

Шли домой.

Мальчик не сказал, что пока витязь спал, ловчий вскочил и, зарычав по-звериному, обернулся чёрным волком, размером с быка. И помчался волколак прочь. Но отрок не испугался, а поднял лук ловчего, прицелился и, не дыша, выстрелил. Стрела пронзила волка, и он повалился в серебряную реку времён. И как только воды скрыли его зловонное тело, то все проклятия рассеялись как дым.

Ещё отрок вытащил из сумки ловчего игрушечную птичку, и та из тряпичной вдруг превратилась в настоящую, поцеловала мальчика в золотые волосы и улетела.

Медвежий пёс ловчего виновато семенил за людьми и смотрел им в спины грустными глазами. Его оставили в псарне при дворе. И уж больше никто никогда не слышал, чтобы пёс подавал голос.

Когда добрались до деревни, Ганти сказал отроку:

— Ты возвращайся в крепость и скажи моему отцу, что я останусь в деревне.

— Но зачем, княжеч?

— Затем, что однажды я стану властителем этих земель, но прежде я должен стать достойным человеком.

Мальчик и собака ушли.

А Ганти остался в деревне и нанялся подмастерьем к кузнецу. Первым делом кузнец рассмеялся. Вторым делом – огрел Ганти тяжёлой рукой, затем позорно проволок по улице. Но Ганти смиренно нёс наказание. Тогда кузнец, продумав с полдня, взял его подмастерьем. Работа была тяжёлой, но Ганти не роптал. Над ним насмехались, он – молчал. Из соседней деревни приехали купец, лекарь и винодел, которых Ганти обманул в карты, и смиренный подмастерье работал на них бесплатно, пока не выплатил долг. Он охотно помогал и плотнику, и сапожнику, и старухе, живущей на краю деревни.

Каждую ночь Ганти засыпал под навесом на улице. Ему казалось, одинокая золотая звезда летает над ним кругами. Иногда во сне он искал дорогу на поляну, мечтая, что там его будет ждать ястребица, но тропинка всё время уходила в густую темноту.

Сначала почти каждый день, затем реже Ганти смотрел в волшебное зеркальце, но вместо своего печального отражения видел только смутную тень. Иногда мрачное облако казалась чуть плотнее, чуть чётче. А потом, через год или через пять, Ганти перестал смотреть в зеркало. Завернул его в тряпицу и убрал на дно мешка.

Старый Тедерик несколько раз присылал дружинников и просил сына вернуться, но тот не возвращался.

И лишь когда мальчик сообщил, что князь умер, тогда Ганти оставил кузницу и вернулся.

Став великим князем, Ганти женился на хорошенькой девушке, дочери воеводы. С нею он всегда был мил и учтив. Но всякий раз, во сне, он вновь встречал деву-птицу, похожую на разливающееся над озером солнце. Она смеялась, как журчит ручей, танцевала вокруг, как маленькая плеча, дразнила и манила. И когда Ганти казалось, что вот-вот их губы соприкоснутся поцелуем, он пробуждался, протягивал в тщетной мольбе руку и ловил лишь пустоту, точно перебирал случайно попавшуюся паутину. В оконном просвете неба видел улетающую золотую звезду.

В положенный срок тихая жена родила Ганти трёх сыновей, а затем трёх златокудрых дочерей, которые однажды стали королевами.

Отрок так никогда и не вырос, навсегда оставшись мальчиком, поцелованным потусторонним солнцем. После смерти князя Тедерика он забрал закалённый меч, медвежью собаку и ушёл в восточные горы.

Умер Ганти, когда его собственные сыновья уже покрылись седым инеем. Три ночи и три дня голосили по нему плакальщицы. Великую тризну справила о нём дружина.

Усталое богатырское сердце перестало биться во сне. И в белом свете Ганти увидел деву-птицу. Она протягивала к нему руки, и тонкие кисти были покрыты солнечной пылью. Ганти, молодой и прекрасный, опустился на колени, взял деву за руку, с трепетом, с каким впервые прикасаются к чужому телу.

— Теперь я, наконец-то, поймал тебя.

Два золотых ястреба полетели в растекающийся красной сусалью закат.