Навстречу шли редкие, дребезжащие фуры — видимо, с иммунитетными. Наша фура ехала в Кольцово; оттуда — самолёт до Калифорнии, а там рейс из Мохаве, и до свидания, Земля.
Бесконечная, плотная синева. Я выглядывал в окно, и мне казалось, что Алина смотрит на меня откуда-то сверху. Пекло страшно, так что, возможно, это были галлюцинации.
Судя по тесту, у меня оставалось чуть больше недели. Но верь теперь этим тестам.
***
Результаты пришли нам в один день.
— Два месяца с копьём, — медленно проговорила Алина, так напряжённо вглядываясь в экран, будто хотела прочесть там что-то ещё. — Ты?
— Полгода. — Голос прозвучал простуженно, хрипло. Алина оторвалась от ноутбука, развернулась ко мне вместе с креслом и закусила губу. Невнятно спросила:
— Ну что? Ждём билетов, или сразу выставляем на продажу?..
— Ждём, — твёрдо ответил я, и тут же пискнуло оповещение: пришла жеребьёвка. Сразу, на нас обоих, — мы ведь расписались ради этого месяц назад, чтобы можно было подавать совместный запрос.
Алина привстала; скрипнуло старое компьютерное кресло.
Я провёл пальцем по экрану, быстро пробежал глазами письмо, ища главное. Выдохнул:
— Успеваем. Вылет через месяц.
И упал на диван, чувствуя как сила разом вытекла, как воздух из шарика.
— Сделай мне чаю, пожалуйста, Линёнок…
***
Неделю перед отъездом нам пришлось обходиться без чая: мы ночевали в переполненной гостинице, а там нашёлся только кипятильник.
В первый вечер, посмотрев на ржавую спираль, Алина отвернулась, молча завернулась в одеяло. Я сел рядом и осторожно погладил между лопаток. Она дёрнулась и отодвинулась.
— Что такое?..
Алина пробормотала что-то из-под одеяла. Я закрыл глаза. Прошептал:
— Всё будет хорошо. Скоро уедем. Всё будет хорошо.
Она вздохнула — так, что приподнялось одеяло.
— Ну всё, всё… Не переживай…
Только как она могла не переживать? Все переживали: жизнь, если и не рушилась, то кардинально менялась — слишком, слишком резко. И мы-то с ней ещё оказались в числе счастливых: нам предстояло эвакуироваться прежде, чем мы превратимся в овощей.
Эвакуация. Овощи. Приюты. Критическая масса. Слова укоренились в обиходе почти полгода назад — когда всё только началось, и вокруг стояла страшная неразбериха; никто не знал, кто, когда, почему станет следующим. Одни просыпались и находили вместо соседей овощей. Другие — не просыпались, в привычном понимании этого слова, вообще.
***
И вот я ехал в эвакуацию. Кольцово, Калифорния, Мохаве, Ганимед — мы прибудем туда через сорок один день.
Попутчики — спустя сутки пути мы знали друг о друге почти всё — убеждали не думать об Алине. Те, кто слышали мою историю впервые, охали и соболезновали, но удивлялись редко: оказалось, тесты по ДМС путали только так. Но тут почти над каждым висела своя история, так что подолгу никто не сочувствовал. После судорожного, объёмного выплеска, рассказа о себе — синдром попутчика работал вовсю — люди замыкались. Большую часть времени в маршрутке висела тишина — тягучая, давящая, как небо над нами.
Я мельком оглядел пассажиров. Парочка в середине салона; многодетная семья, оккупировавшая заднее сиденье; все остальные — как я, одиночки. Удивительно ещё, что участвовать в жеребьёвке разрешили группами, чтобы не разлучать родных; удивительно, что вообще так быстро сумели наладить производство тестов, организовать эвакуацию… Представляю, каково сейчас тем, кто на Ганимеде: знать, что к ним прилетит такая орава, пытаться хоть как-то подготовить экономику, города… Первая партия прибудет уже послезавтра. Как быстро пролетел месяц; мы ведь с Алиной совсем недавно узнали дату собственного отлёта…
Пассажиры, все, как один, советовали мне забыть о ней — до тех пор, пока не будет новостей о лекарстве. «Поместил в приют, и ладно, — сказал на привале бородатый шофёр. — На сколько оплатил-то?»
Денег, вырученных с продажи квартиры, техники и всего остального, что только удалось продать в условиях повальной эмиграции, хватило, чтобы оплатить содержание в приюте на полгода. Я выбрал пакет «лайт» — стол, уход, ежедневный осмотр, медицинские манипуляции по необходимости… Пришлось подписать согласие на исследования: без этого ни в один приют не принимали. Это значит, на Алине смогут проводить эксперименты, если понадобится, пробовать на ней новые лекарства, пытаясь привести её в чувство. Но это ещё нескоро; все говорят, что проблема слишком нова, ещё до сих пор неясно, болезнь это, генетическое отклонение, влияние внешней среды… И если критическую массу, индивидуальную для каждого человека, ещё можно объяснить особенностями организма, то откуда берутся те, у кого к овощизму стопроцентный иммунитет?
Самое распространённое мнение — что это накопленные поколениями консерванты дали резкую массовую просадку иммунитета, и в организмах взбрыкнуло вещество, поражающее кору головного мозга. Снаружи кажется, что человек просто оцепенел; по-научному это называется вегетативный статус. Несколько дней, в самом начале, царил хаос — мы, наверное, навсегда запомним те золотистые, весенние апрельские деньки. А потом пошли исследования, оцепления, жеребьёвка — распределяли даты эвакуации, — тесты… Алинин тест показал, что при текущем уровне потребления она сможет находиться на Земле ещё два месяца. Но она превратилась в овощ через три недели. Чуть-чуть не дотянула до отлёта. Совсем чуть-чуть… Мне сказали, что её тест просто перепутали с чьим-то; даже предложили какую-то компенсацию. Помогли с определением в приют — Алину взяли вне очереди.
Но мне. От этого. Не легче.
Я не хотел лететь; меня уговорил глава центра тестирования, до которого я дошёл со скандалом; кричал так, словно это могло вернуть Алину.
***
Лекарство. Лекарство могло вернуть их всех, но если его не обнаружили за сотни лет существования парализованных пациентов — кто сказал, что его найдут сейчас? Хотя, конечно, теперь на это брошены все силы. И в колониях, и в лабораториях на Земле — там, где остались работать иммунитетные. Через полгода здесь вообще останутся только они — на должностях, которые не позволят захиреть планете. Сейчас иммунитетные проводят тесты, кто врачи и учёные — работают над лекарством, остальные — либо обеспечивают эвакуацию, либо заняты в приютах. Приюты, говорят, гребут огромные деньги: а что остаётся делать тем, кто улетает в эвакуацию? Хорошо, если вся родня в здравом уме и летит с тобой. Но если есть друзья, близкие, отцы, матери, дети, бабушки и дедушки, тёти и дяди, которые стали овощами? Тут всего три варианта: оплатить приют и улететь. Остаться и ухаживать самим. Бросить на Земле.
Овощи без присмотра умирают максимум за тринадцать дней. Тринадцать дней, треть пути до Ганимеда; туда прилетишь уже без всякого лишнего груза…
***
Они говорили мне: забудь Алину. Забудь о ней.
Я оставил её в приюте «Яблочный остров». Раньше это был дом престарелых, но в декабре его спешно переоборудовали под приём овощей. Куда дели стариков — не знаю.
Кровать, кресло, окно — а больше ей и не надо. Я навестил Алину перед отъездом, поудобнее усадил в кресле, пристроил руку на подлокотнике. Когда уходил — луч упал так, что показалось: моргает.
В горле вскипело, я бросился, схватил… Пустой, рассеянный взгляд. Не взгляд даже — просто два глаза, зрачки ровно посередине, бесцветная радужка — как у всех овощей.
Она сидела, чуть покосившись, тяжело привалившись к спинке кресла. Рука безвольно свесилась с подлокотника; все мои попытки устроить поудобней прошли даром… Тихонько позвал:
— Алин…
Она не шелохнулась, не обернулась, не вздрогнула. Как они могли перепутать тест? Если бы я знал, что осталось меньше времени… Я бы смог… нашёл бы…
— Это оболочка. Просто оболочка, — окликнула меня нянечка, вошедшая в палату с поилкой. — Иди, иди…
Алина, в розовом домашнем халате, продолжала молча смотреть в направлении окна; там начинало накрапывать.
Я вспомнил, как однажды мы бежали из магазина и попали под дождь; нырнули в незнакомый подъезд, она вытряхивала воду из туфель, мотала головой, брызги летели с волос… Потом распечатали пакет семечек и грызли, стоя под козырьком и глядя на лупившие с неба струи.
Вспомнил, как она выбирала платье для регистрации. Купила какое-то красное, совершенно не свойственное ей, и вдобавок — красные кроссовки. Скинула мне фото с подписью: свадебное платье и свадебные кеды. А когда пошли в ЗАГС, ещё и накрасила губы таким же, пронзительно-красным…
Вспомнил, как однажды проснулся, а она сидит в постели, замерла, не сводит с меня глаз и держит руку где-то у меня над грудью.
— Ты чего?
— Проверяю, дышишь ли… Спи, спи… Всё нормально уже…
Вцепилась в мою руку и легла между подушек. Даже во сне сжимала крепко-крепко.
…А они говорили мне: это оболочка. Говорили: забудь Алину. Забудь о ней.
***
Нас сгрузили в барак — сказали, ненадолго; уже к вечеру должны были развезти по общежитиям и выделенным квартирам. Изначально нам с Алиной предназначалась однушка; но за время пути они узнали, что я лечу один, и мне сказали, что квартиру отдали другой паре, семье с двумя маленькими детьми. Меня ждала комната в коммуналке.
Коммуналка на Ганимеде… Об этом ли мы мечтали, Алин? Говорят же: хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах.
Говорят же: хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах. Мне сделали повторный тест — обязательная процедура для всех вновь прибывших. Мой тест на Земле перепутали — как Алинин. У меня оказался иммунитет.
Осталось не так много денег, на обратный билет не хватало; я устроился разнорабочим на «Крытый фургон». Он вылетал на Землю следующим вечером.
***
Говорили, что подрабатывать в медотсеке сложнее, чем даже на кухне. Но я даже обрадовался, когда меня перевели туда. Больных было не так много — откуда им взяться на почти пустом корабле, летящем на Землю? Кроме команды, здесь были повара, разнорабочие и несколько пассажиров, которые по каким-либо причинам возвращались на родную планету. Может быть, выяснилось, что у них тоже иммунитет; на корабле я вновь услышал о том, что тесты, сделанные по ДМС, давали по два сбоя на сотню. Два сбоя на сотню — мы с Алинкой…
Так или иначе, я обрадовался, что меня перевели в медотсек. Хотел попросить у врачей успокоительных — всякий раз, как я думал о том, что делать, когда вернусь на Землю, внутри всё раскалялось, раскачивалось, вспыхивало… Самой простой мыслью было подать на центр тестирования в суд. Но какой суд там, в хаосе Земли? Да и что он даст?..
…Гладко выбритый, лысый и коренастый врач, больше похожий на братка, согласился дать мне таблетки, велел зайти после отбоя. Я пришёл. Но вместо спокойствия получил нечто совершенно противоположное.
— Конечно, адреналин. Я стою на том, чтобы базой был адреналин. Какой ещё компонент такой силы ты можешь предложить?..
Я узнал голос «братка». На какое-то время он замолчал, тяжело дыша. Видимо, разговаривал по служебной связи, по которой даже в полёте можно было связаться с Землёй. А может, говорил с кем-то с Ганимеда. Наконец собеседник, кем бы они был, умолк, и врач разразился:
— Да что ты брешешь! Какое лекарство? Не читал отчёт из Кащенко? Их уже ничем не вылечишь. Нет, ну если ты знаешь, как возвращать мёртвых, то конечно… Я тебе говорю — стимулятор. Да. Да, да, бесплатная рабочая сила! Помнишь, был такой сериал — «Восставшие» или «Во плоти», что-то такое? Там тоже из зомби делали рабсилу…
Снова молчание, одышка, скрип динамика. У меня ледяные катышки раскатились до кончиков пальцев; как будто кровь замедлилась. Услышал последнюю фразу, как через вату и рупор одновременно:
— Через две недели… Да, две, две. Я с тобой свяжусь. Но я улечу обратно через неделю максимум, я ж не так ты, не иммунитетчик. Да, надо, надо встретиться. С выпускного не виделись же? Позже? Ладно, в любом случае. Ладно, давай, давай, у меня тут должен больной прийти…
Он ещё не положил трубку, а уже открыл дверь. Я застыл на пороге, никак не мог справиться, переварить его слова. Он говорил об овощах? О ней? О моей Алине?..
— Заходи. На что жалуемся?..
***
Первое, куда я отправился, придя в себя в гостинице в Мохаве, — банк. Мы с Алиной всё-таки оставили на Земле кое-какую сумму; совсем немного, но без этого, подозреваю, было не обойтись. Нужно было только как следует всё разведать и понять, кому дать на лапу, чтобы вытащить её с «Яблочного острова». Кроме того, мне нужно было что-то… пистолет… кинжал? Порошок? От этих мыслей, как тогда, на пороге медотсека, цепенели руки. Уже на Земле я решил, что обращусь к тому же доктору: если у него есть выход на тех, кто в курсе, что лечение невозможно, наверняка у него найдётся и нужный препарат. Жаль, я не подумал об том сразу. Надеюсь, он ещё не улетел…
— О. Помню, — кивнул, увидев меня, «браток». — Вовремя успел. Сегодня вечером улетаю.
— Вы можете достать снотворное? — прямо спросил я.
Врач поднял брови и посмотрел с сочувственной иронией. Выдержал паузу. Наконец протянул:
— Я ещё на «Фургоне» понял. Ну-с… Двести тысяч.
Я вытаращил глаза. Ударило в голову.
— У меня нет столько.
— Есть. Чем-то же ты собираешься давать взятку приютской охране.
— На взятку есть. На лекарство… нет.
— Ну тогда до свидания. Мне ещё собираться…
— Сто! — резко произнёс я.
— Сто… — Врач побарабанил пальцами по ребристому облупленному столу, пожал плечами. — Сто… Ну хорошо. Но тогда смотри — дозу дам в обрез, чтобы ни грамма не пропало.
Он поднял половицу, достал плотный зелёный пакет, оторвал с каёмки скотч и достал маленький пластиковый пакетик. Отсыпал из него в банку, как для анализов. Я протянул руку, но врач покачал головой:
— Сначала деньги, потом стулья.
Я перевёл ему сотню и забрал баночку. Вместо прощания доктор нарочито невзначай уточнил:
— Ты же знаешь, да, что если тебя застукают, ты огребёшь?
— С чего бы? — грубовато отозвался я.
— Ну… Как бы тебе сказать. Это же убийство.
— Убить можно человека, не овоща.
— Ты разве не знаешь, что они всё понимают?
Я круто обернулся; сначала почувствовал по его тону, что эти слова должны вызвать бурю, сенсацию; и только потом понял, о чём они. До сознания суть доходила медленно, вязко, будто ядовитый газ прорывался со дна болота.
— То есть?..
«Браток» вытолкал меня за порог и закрыл дверь.
***
Я выкрал Алину из приюта. Боялся, что «Яблочный остров» окажется неприступным, как Бастилия, но всё вышло слишком просто. Главврач сразу, без всяких объяснений, только увидев деньги, понял, чего я хочу. Видимо, я был не первым, кто приходил с такой просьбой.
Охранник молча помог мне вынести Алину через служебный ход. Но только когда я отволок её за территорию клиники и усадил, прислонив стеной к бетонному забору, — отважился взглянуть ей в лицо. Она нисколько не изменилась, хотя прошло почти три месяца; глаза остались бесцветными и пустыми. Я вглядывался, силясь найти хоть отблеск понимания… Безнадёжно.
Достал наполненный шприц, снял колпачок. Снова посмотрел ей в лицо.
Никак не мог собраться с духом. Мимо нас изредка проскакивали машины; солнце садилось, горизонт казался черносмородиновым, с примесью крови. Пахло разогретой землёй, пыльной зеленью, гудроном, кислым, слежавшимся мусором.
— Алин? Алина?..
У меня не поднималась рука; одно движение — и я лишу её всего этого. А вдруг «браток» был не прав? Вдруг найти лекарство всё-таки возможно?..
Мысли, думанные-передуманные, заходили на тысячный круг. Что ждёт её, если она останется жива — в смысле, останется овощем? Неужели станет одной из армии безликих рабов?.. Но если всё-таки найдётся лекарство…
Я не учёный, не исследователь, не врач. Будь я хоть кем-то из них — мог бы оценить ситуацию, понять, может быть, придумать лекарство… Глядя в бездумное, пустое лицо, на скривившийся рот, с краешка которого тянулась тонкая струйка слюны, было сложно поверить, что она ещё жива.
Я снова поднял руку со шприцем.
— Алин? Алина? Алинка…