В юном месяце апреле…

За стеной полого памятника колхознице раздался летучий шорох. Бесчисленное множество сфер из нестабильного материала, оснащенные собственным модулем исполнения и передачи команд, соприкасаясь друг друга в броуновском движении, приближались к монументальной скульптуре.

— В юном месяце апреле…

Звук песни донесся до моих ушей даже через толщу металла. Масса всегда выходит на поиски выживших, запуская эту песню. «Троянский конь» позволяет мне оставаться незамеченным, но все может измениться.

Масса приближается, нестерпимый шелест становится все ближе, порой можно различить мерзкие поскрипывания.

— В старом парке тает снег…

Динамик имеется в каждом шарике массы, поэтому песню поет весь рой. Когда звучат следующие слова, ужас, обычно, одолевает меня. Сжавшись в комок, я изо всех сил зажмуриваю глаза, беззвучно шепчу «уходи, уходи», и слушаю, как сотни тысяч шариков, перемещаясь по воздуху среди руин офисных зданий и торговых центров, распевают одну и ту же песню охоты. Охоты на тех, кто ее сочинил, вложив в нее чувства и смысл. Жизнь не лишена иронии.

— И крылатые качели начинают свой разбег…

Когда звучит эта строка, рой массы начинает пульсировать, скручиваясь в спираль, образуя грозную мечущуюся воронку, потом резко вздымается вверх, и, подобно коршуну, обрушивается на землю. Шорох становится нестерпимым, сердце бешено колотится. Что-то может пойти не так в любой момент. Если «троянский конь» потеряет связь с серверами, логика машин тут же отыщет брешь в своей идеально выверенной линии поведения.

— Детство кончится когда-то…

Кажется, звук начинает стихать. Похоже, масса отдаляется от памятника, в котором я нахожусь в данный момент.

— Ведь оно не навсегда…

Эти слова доносятся до меня издалека. Сегодня рой довольно быстро миновал улицу, на которой находится постамент. Это странно, обычно поисковые машины могут кружить здесь подолгу, напевая песню. Они словно чувствуют подвох, но не могут понять, в чем он заключается, и впустую кружат вокруг человеческих памятников, некогда прославлявших величие их идей.

Теперь мы вынуждены прятаться в былом величии, в своих идеях. Спокойные времена закончились. Каждый раз, когда я пытаюсь вспоминать об этом, становится тоскливо. Теперь уже вряд ли что-то получится исправить. Слишком мало сил, их буквально хватает, чтобы продолжать спасать свою жизнь.

Иногда Мариnnа, возглавляющая наш мышиный отряд, начинает разговоры о том, что следует мыслить более глобально, что окопная возня не приведет нас к победе, а бегство и укрытие стало для нас рутиной. Все эти пафосные глупости. Но никто, похоже, не воспринимает ее всерьез.

— Говорит памятник 238-К, как слышно, прием?

Для того, чтобы сообщение дошло до адресата, необходимо время. Порой ждать приходится долго, прежде чем услышишь нечто вроде «говорит памятник 113-А, на связи, ждите дальнейших распоряжений», или просто «как дела?». Но последнее приходит от Женька, и подобное расходование электроэнергии считается непростительной роскошью.

Мы проводим вялую перекличку и приступаем к своим делам. Рой перемещается дальше, на безопасное расстояние, а это значит, в моем распоряжении есть час сорок пять. Самое время взять ранец, дополнительный мешок и сделать вылазку.

Я дожидаюсь, когда стихнут последние шорохи массы, затем разгерметизирую памятник. Фильтры, встроенные в шарик, могут уловить запах на значительном расстоянии, а оптика способна идентифицировать фигуру человека за километр. Еще бы, ведь это ее главная цель!

Специальные поведенческие модули эффективно отличают взмах птичьего крыла от взмаха руки, прыжок кошки от человеческого шага, и даже покачивание манекена на ветру от живого человека, стоящего неподвижно. Они знают о нас слишком много. Мы сами поведали им всю подноготную. Кто мы, из чего состоим, о чем думаем, что для нас важно.

Я смотрю на экран рации, мерцающий зеленым, в правом верхнем углу пульсирует пиктограмма «Е». Отлично, связь появилась. Вне памятника, или, как мы их иногда называем между собой, «штабика», прием сигнала становится гораздо лучше в силу отсутствия экранирования, но на улице рацию лучше держать выключенной.

До земли небольшое расстояние. Миг, и ботинки приземляются на серый бетон. Я оказываюсь прямо под юбкой у колхозницы. В этом есть некоторая неловкость и монументальность.

С неба капает мелкий дождь. Интересно, куда направился рой: вверх, или продолжает слоняться между разрушающихся городских зданий? Отдаленный крик развеял мои сомнения. Масса отыскала несчастную жертву.

Спрыгнув с пьедестала на брусчатку, я иду вдоль невысокого забора, затем перепрыгиваю в разросшиеся кусты и теряюсь среди пышной растительности. Покинув пустынный парк, выхожу на старенькую улочку. Отсыревшие дома молчаливо взирают на меня черными окнами. Растрескавшийся асфальт бугрится, из некоторых кочек проглядывает поросль. Через какое-то время природа возьмет свое, дорожное полотно съежится, превратится в отдельные глыбы посреди зеленых полян.

Я редко бывал в этой части города до того, как все началось. За семь лет строения не сильно уступили в вечной схватке со временем. Старым советским постройкам не привыкать бросать вызов годам и десятилетиям. С одним лишь отличием: теперь некому за ними ухаживать, поэтому следы энтропии будут проявляться все явственнее.

Неожиданный звук заставил меня подскочить на месте. Позади скрипнула петлей распахнутая настежь дверь одного из подъездов. Я моментально отскочил в сторону, прижался к холодно шероховатой стене и превратился в слух. Ну же, давай.

Мгновения сменяли друг друга, но ничего не происходило. Похоже, пронесло. Масса редко перемещается в пространстве в единичном экземпляре. Увесистая сфера, пусть и нафаршированная невиданными человеку технологиями, вряд ли будет представлять серьезную опасность. Даже десять таких шаров можно вывести из строя, приложив смекалку. А вот когда эти шары сбиваются в миллионный рой, масса приобретает характер стихии. Что можно противопоставить шторму?

Дверная петля в очередной раз томительно скрипнула, хлопнув об косяк. Темный зев подъезда, скрывавшегося за ней, таил угрозу.

Что-то во всем этом не вызывало доверия. На улице стоит тихая погода, ветер не дует, с чего бы двери скрипеть и хлопать?

Выждав немного, на цыпочках продвигаюсь дальше, нельзя подолгу оставаться на одном месте. Стараюсь издавать как можно меньше шума. В рюкзаке повизгивает рация, вылавливая в воздухе необрезанные, скрытые частоты.

На асфальте красуется стрелка, нанесенная синей краской. Направление указывает на подземный переход, спуск в который виднеется на перекрестке с ржавым светофором. Кто ее оставил? Краска совсем свежая.

В группе сопротивления не принято информировать своих членов подобным образом. Я помню всю систему знаков и кодовых фраз, мы каждый раз сверяемся, чтобы не допустить ошибки, которая может стоить жизни, и там точно нет синих указательных стрелок.

Выглядываю из-за угла на перекресток, выглядящий, как и все остальное здесь, заброшенным, застывшим. Время проверить переход еще есть. Смысла идти по квартирам я не вижу. За последние несколько дней улов по жилищам оказался весьма скудным: пара металлогидридных аккумуляторов, еле держащих заряд, один теплый плед и термос. Неоправданный риск, хотя, конечно, пригодится во время длительных отсидок.

Ходят слухи, что за границей города ничего нет, причем, в прямом смысле, поэтому скарб приобретает определенную ценность. Жаль, что его весь нельзя утащить в памятник. К тому же, в последнее время, за исключением сегодняшних криков, мне не встречались живые люди. С кем вести обмен вещами? Рою они не интересны.

Задержав дыхание, рывком перебегаю от угла здания до спуска в переход. В нос ударяет запах сырости, снизу веет холодом. Отступать поздно, я на открытой позиции. Прятаться здесь негде, поэтому придется идти вниз – туда, где не ловят радиочастоты.

Напоследок оглядываюсь назад. Пасмурное осеннее небо, покинутые дома, крошащаяся брусчатка. Все это кажется таким уютным и привычным по сравнению с холодящей чернотой перехода. Кажется, где-то неподалеку слышен едва различимый шорох.

Недолго думая, ставлю ногу на ступеньку. Передвигаться надо как можно тише. У каждого шарика массы очень острые датчики улавливания звука. Стоит по неосторожности хрустнуть веткой, сильно стукнуть каблуком ботинка, и один из миллионов представителей роя уловит раздавшийся звук.

Ботинки у меня с каблуком из упругого материала, стука при наступлении на поверхность практически не издают. Ткань костюма также не издает посторонних шумов, шорох практически не слышен.

За время коротких вылазок я научился двигаться как ниндзя из старых боевиков. Тело сделалось пластичным, организм перестроился под изменившиеся обстоятельства. Иногда, испугавшись чего-нибудь, с удивлением для себя, делаю практически бесшумный прыжок с отскоком и разворотом.

Время, чтобы вернуться в «штабик» есть, – успею спуститься и осмотреть подземку. В самом деле, что тут страшного? Почему я раньше, за все время, пока исследую территорию вокруг памятника, ни разу не спустился в переходы? Ведь их много в округе. Метро в городе, конечно, нет, но сеть подземных переходов была развита неплохо. До того, как все произошло.

Темнота, в которую я осторожно спускался, пугала. Сердце заколотилось, когда  понял, что лестница закончилась и мне предстоит исчезнуть в этом распахнутом зеве.

Миг, и темнота обволакивает меня со всех сторон. После дневного света я словно оказываюсь в шахте, в угольном забое. Не видно ни зги. Непроизвольно протягиваю руки вперед, размахиваю ими перед собой. В один момент ребро ладони соприкасается с чем-то твердым и холодным, пройдя по касательной.

С трудом подавив в себе крик, снимаю рюкзак и нащупываю в нем фонарик. Заряда аккумулятора надолго не хватит, но и в полной темноте блуждать точно нельзя. Щелчок кнопки и сноп света выхватывает пространство под ногами. Резко поднимаю освещение выше, прямо перед собой. Фонарик освещает рыцарский доспех, стоящий на крепком постаменте. Сзади к позвоночнику приварена труба, обеспечивающая устойчивость конструкции.

На нагрудных латах доспеха виднеется надпись синей краской: «гаплогруппа, не похожи на на…»

Желание исследовать подземный переход дальше остается все меньше. Напульсник делает три вибротолчка, напоминая, что прошло еще полчаса. Осталось сорок минуй до возвращения роя. Вернуться к постаменту желательно за 5-7 минут до наступления этого времени.

Свет причудливо переливается по выпуклостям и неровностям доспеха. Левая рука торжественно воздета вверх. Ноги неестественно сжаты в коленках, практически не соприкасаясь с поверхностью. Фигура застыла в странной, наполовину пафосной, наполовину нелепой позе, одновременно, словно бы пытаясь подпрыгнуть и взлететь, воздев при этом левую длань для приветствия.

Бегло осмотревфигуру, убеждаюсь, что никаких других надписей на ней нет. Первый страх постепенно проходит, уступая место любопытству. Луч света бродит по стенам подземки. Старые вывески с поблекшей типографской рекламой, какие-то «наскальные надписи», нанесенные работниками жилищно-коммунального хозяйства, мусор, раскиданный по углам.

Впереди, на отдалении, обнаруживаю истлевшее тело, застывшее в неестественной позе. Похоже, женщина спасалась от преследования. Кожа обтягивает кости и остатки сухожилий. Каштановые кудрявые волосы скрывают череп, покрытый пепельным пергаментом остатков эпидермиса. Рука вытянута прямо перед собой. На женщине было зеленое пончо и длинная широкая юбка. Ткань практически истлела, в некоторых местах зияют проплешины.

— Куда она ползла? – шепчу себе под нос. Почему эта несчастная так стремилась в темноту?

Слева от меня с потолка капает вода. Стук капелек похож на метроном: кап-кап-кап. Я навел луч света в поисках лужи, но обнаружил желоб, по которому капли под небольшим наклоном стекали вдоль линии стены в канализационное отверстие, закрытое массивной металлической решеткой.

Куда идти? Прошло еще три минуты. Если не выдвинусь в ближайшее время, рискую не успеть вернуться к памятнику до следующего прохода массы. Оставаться здесь в момент, когда сотни тысяч пластиковых шариков прощупывают каждый неэкранированный метр поверхности, было чистым самоубийством.

Луч фонарика начинает моргать, напоминая, что старый аккумулятор вот-вот разрядится. Похоже, это знак, что пора заканчивать осмотр. Твердо решив, что вернусь сюда при первой же возможности, щелкаю выключателем и остаюсь в полной темноте. Теперь это уже не вызывает природный страх. Глаза немного привыкли к отсутствию природного освещения, стали видны очертания некоторых предметов. Вот, по направлению к выходу тускло поблескивает металлом доспех, виднеется угол, за которым начинается освещенная лестница наверх, по которой я спускался.

Тело несчастной женщины скрывала непроглядная чернота. Странная особенность: там, где она нашла свое последнее успокоение, мрак словно сгущался, разглядеть что-либо без фонарика было невозможно.

Я забежал по лестнице, огляделся, и двинулся обратной дорогой. Небо заволокли плотные низкие тучи, сделалось пасмурно. То и дело на лицо попадала мелкая водяная пыль.

Путь  назад занял гораздо меньше времени, но я все равно успел в самый последний момент. Вынырнув из кустов и забравшись на постамент прямо под заветный подол колхозницы, я увидел, как в квартале от меня из темно-синей тучи, нависшей над домами, опустился темный смерч роя. Бесчисленное количество сфер снова наводнило улицы опустевшего города, безраздельно властвуя среди ветшающих руин.

— Это еще что такое? – я подпрыгнул, подтянулся и исчез под подолом юбки, захлопнув за собой дверь.

В юном месяце апреле…

 

— Мариnnа, прием! – шепчу я, дождавшись, когда сигнал снова появится.

— Представьтесь по форме! – голос доносится до меня вместе с треском помех.

— Нет времени! Я видел, откуда появляется рой.

— Просто перемещается и все, летает по заданной корректируемой траектории, – раздался уверенный голос Мариnnы после некоторого ожидания.

— Они прячутся в облаках! Я сегодня припозднился и забрался в «штабик» в самый последний момент. Они не просто летают по улицам, командир!

— Что ты говоришь? В облаках? Не может этого быть! Масса всегда приближается, паря на небольшом расстоянии от земли. Ты что-то напутал.

— Нет, говорю же тебе!

— Не занимай мощности сигнала, памятник 238-К!

— Подожди! Ты видела, откуда сегодня вернулась масса?

— Нет.

— Когда ты, или кто-то из твоих наблюдали нашествие роя?

-Не знаю. – в голосе Мариnnы появились нотки обеспокоенности. – Может, пару дней назад… мы приглядываем за этим, ведем наблюдение. Подожди, у меня сразу несколько памятников на связи, да…

Канал отключился. Буковка «Е» на экране дисплея подсветилась красным, оповещая, что сеанс завершен. Через некоторое время квадрат, окаймляющий ее, подсветился синим, – это означало, что связь снова налажена.

За экранированными стенами лил дождь, дул ветер, кружил в поисках людей рой. Я задремал, несмотря на то, что был очень взволнован.

Пять вибротолчков заставили меня открыть глаза. Часы показывали, что прошло больше часа. Настало время подкрепиться. В рюкзаке отыскалась шоколадка в вакуумной упаковке, из категории «без срока годности». На вкус она оказалась отвратительной, но это еда. Запив изжогу и горечь жидкостью из термоса-кружки, я покрутил колесико поиска каналов на блоке рации. Устройство ответило привычным жужжанием и потрескиванием.

— Чем занят, 238-й? – веселый голос Женька всегда поднимал мне настроение.

Пальцы перестали крутить колесико, зафиксировав плавающую частоту на удержание.

— Кушаю.

— Слышал, наши закидывают информационный пост новыми сводками?

— Нет.

— Кто-то видел, как рой выходит из-под земли.

— Не может этого быть! – я очень ясно представил себе темноту подземного перехода, как из нее за каждым моим движением терпеливо наблюдает масса.

— 116-А заявил, что рой появился из стены. Прямо из штукатурки и кладки, спрятанной за ней. Причем, по его словам, шарики не проламывали себе путь, а словно бы вылепились из стены, забрав ее материал.

— И он остался жив? – чувствуя, как внутри все холодеет, спросил я.

— Рой не тронул его, представляешь? Он очень напуган, но решил, что это хороший знак, и завтра хочет попробовать не забираться в «штабик», когда наступит время охоты.

— Глупость…

— Подключись к общему каналу, много ребят говорят, что охота подходит к концу, и масса, вроде как, меняет свою стратегию.

На экране рации загорелась пиктограмма экстренного вызова.

— Общий канал, примем, ребята, всем перейти на общий канал, — раздался голос Мариnnы.

— Женек, — на душе у меня было неспокойно, — напоследок…

— Ну?

— Что такое гаплогруппа? Не знаешь?

— Без понятия, если честно. Пошли в общий.

 

— Штаб на связи, как слышно?

— Слышим тебя.

— Слышно отлично.

— На связи…

— Ребята, все, кто только что подключился, у нас хорошие новости.

В эфире царит напряженное молчание, изредка перемежаемое потрескиванием в динамиках.

— Похоже, охота массы подходит к концу.

— Почему? – раздается чей-то робкий вопрос.

— Не знаю, может, оставшиеся ей больше не интересны? Даmmир считает, что задачей охоты было сократить число выживших до определенного числа, и что теперь оно достигнуто… Не знаю.

— Может быть, это новая уловка, командир?

— Не думаю, — задумчиво сообщает Мариnnа после некоторого раздумья. – 238-й сообщил, что рой прячется в облаках. Если это правда, получается, что масса всегда следила за нами. Просто после окончания времени охоты она возносилась к небу, а мы, прячась по укрытиям, этого не видели.

— Рой всегда уходил по заданной траектории, — раздался ворчливый голос пожилого Гоshи.

— Суть не в этом. Если масса знала, где мы прячемся, она могла прикончить каждого, но убивала только тех, кто не спрятался за отведенное время. Получается, ей было нужно, чтобы мы выполняли определенное действие. Она нас учила.

— Мы все прекрасно помним, как погиб 96-й, — встревает Женек, – его сгубило любопытство. Он остался снаружи после наступления времени охоты. Масса разобрала его, преобразовала в шарики.

— Откуда в нашем городе столько памятников советской эпохи? – спросил 145-И.

— Да, и почему все они полые внутри? – добавил 201-С.

— Девять миллиардов человек, я предлагаю всем нам не забывать эту цифру. Именно таково количество жертв, столько уничтожила масса, – злобно заявил Гоshа.

— Масса появилась из-под земли, из наземных объектов, с неба. – Мариnnа старалась сохранять спокойствие. Женщина понимала, что беседа легко может превратиться в перепалку. – Она всюду. Единственное место, где мы можем спрятаться, в объектах, прославляющих прошлое.

— Мы и так это знаем, скажи что-нибудь новое!

— Ребята, кто-нибудь помнит, когда были построены эти памятники? И кто их строил?

— Тот, что в парке, с колхозницей, всегда здесь стоял, — я включился в общую беседу. – Бабушка водила меня сюда совсем маленьким, мы бегали вокруг постамента, играли в прятки и догонялки.

— Хорошо, а тот, что на Новой?

— Пионер с горном?

— Да.

— Кажется его возвели… черт, не помню! Столько всего было, как-то за этими событиями все потерялось.

— Вот именно, — ехидно усмехнулся Гоshа. – Ты не помнишь, я не помню, а кто помнит?

Эфир замолчал.

— Кажется, их возводили позже, уже в 21 веке.

— Но какой в этом смысл? Это тоже самое, что ставить памятник Калигуле, ордынскому воину или иному историческому персонажу. Кто в здравом уме будет украшать весь город памятниками ушедшей эпохи, которая закончилась?

— Не помню когда, но рискну предположить из-за чего. Мне кажется, это ностальгия.

— Если ты скучаешь по детству, когда ездил на папиной весте, будешь ли ты содержать парк из тысячи бензиновых агрегатов из чувства тоски по прошлому?

— Не знаю, я не уверен…

— Ты вообще ни в чем никогда не уверен, 201-й. Если честно, я начинаю сомневаться в тебе. Где, говоришь, находится твой памятник?

— Сквер на Глинко.

— Стойте, там никогда не было монумента!

— Что у тебя за скульптура? – голосом следователя, ведущего допрос, продолжил Гоshа.

— Щурящийся на солнце комбайнёр, прикрывающий глаза ладонью.

— Что, вместе с комбайном прямо?

— Нет, — растерянно отозвался 201-й.

— Такие памятники вообще ставили?

— Так, ребята, давайте прекратим этот бессмысленный допрос. Все мы долгое время знаем 201-го, да и потом, — резонно заметила командир, — в чем нам его подозревать? В том, что он работает на противника? Насколько мне известно, это невозможно, но даже если это так, под подозрение попадаем все мы, без исключения.

— Я тут вот что подумал, — отозвался доселе молчавший 29-З. – Сколько из нас хотя бы раз виделись в живую? За все время, пока мы держим связь, многие ли пожали друг другу руку?

Волна молчания снова накрыла эфир. Положение спасла Мариnnа.

— У меня двухместный памятник, мы со 116-м постоянно находимся на смежной территории.

— Хорошо, — не унимался Гоshа, — а помимо своего хахаля с кем еще ты виделась?

Старик играючи перешел незримую черту, за которой субординация уже ничего не значила. Вмиг рассыпались, исчезли мотивирующие лозунги, призывы сплотиться, выполнять поставленные задачи.

— Кто за то, чтобы исключить 14-М из общего канала?

— Да нет, не надо.

— Он ничего такого не спросил, я против.

— Мы тут все на нервах…

— Хорошо, — стараясь сохранять спокойствие, согласилась командир. –Сегодня после окончания охоты мы со 116-м попробуем не забираться в памятник. Если все получится, сразу сообщим.

— Мариnnа, — спросил я, держа перед собой лист с именами членов отряда.

— Да, что у тебя?

— Почему некоторые буквы и звуки в наших именах пишутся на английском языке?

— Ты хотел спросить только это? – голос командира звенел от напряжения. – Вечно задаешь бессмысленные вопросы. Я не помню, слишком много всего было, ну пишем так, и все. Как-то само по себе получилось, английский был тогда популярен, до начала всех событий.

— Кто-нибудь знает, что такое гаплогруппа? –подал голос Женек.

— Это определенный признак, от предка, приобретаемый им в процессе мутации, который унаследует популяция, — ответил Гоshа. – Например, был какой-то первый шарик роя, который начал охоту на людей, а потом стал рассылать прошивку с директивой охоты другим шарикам, и они приняли данный гаплотип и установили.

— Ого! Ничего себе, а ты откуда знаешь?

— Вообще-то я генетик, до начала событий работал в зеленоградском НИИ, в отделении кибергенетики. Мы в лаборатории занимались проблемой самостоятельной цифровой эволюции. Помню, статью написал, «естественное не программируемое развитие первично заданных признаков в искусственно созданной виртуальной среде».

— Спасибо, 14-й, судя по тому, что творится снаружи, вы добились успеха.

— Конец связи.

— Конец связи.

— Конец связи.

 

Время охоты подходит к концу. Вся электроника заряжена, рюкзак собран. Как только наручный датчик подаст сигнал, я покину памятник и направлюсь в переход. Возможно, обратно уже не вернусь.

Подумав об этом, я окинул свое тесное жилище взглядом, и понял, что не буду по нему скучать. Сколько здесь прячусь? Пять, может быть шесть лет? Сейчас уже и не вспомнить, столько всего было. Единственное, в чем уверен – в «штабике» я не с самого начала событий.

Тогда где я был до этого? Почему меня не уничтожил рой? Вне постаментов спасения от массы нет, она поглощает и перерабатывает все живое. Кто-то из ребят, не помню кто, говорил, будто видел ворону, но никто в это не поверил. Сказки, чтобы подбодрить остальных, не более. А как выглядит ворона?

Не помню…

Птицы, они ведь летали стаями, по небу. Сейчас по небу несутся только тучи, а за ними на землю взирает рой. Он скрывается там до обозначенной поры, затем, включив свою любимую песню, закрутившись острием, обрушивается вниз, и начинается охота. Это я хорошо помню.

Кем я был до начала событий? Кто я?

Мой позывной 238-К, монумент под названием «колхозница». Скульптура женщины, застывшей в пафосной позе. Суровое лицо уверенно всматривается вдаль, подбородок надменно приподнят, одно плечо выставлено вперед. В позе заметен пластический излом, придающий образу одновременно грацию и величие. Длинная юбка раздается во все стороны. Именно из-под нее я всякий раз вылезаю после окончания охоты.

Моя спасительница, глядя куда-то в светлое будущее, словно помогает мне, выискивая «врага».

За последние несколько дней я нашел две изношенных аккумуляторных батареи, кусок тряпки, бывший некогда пледом и мятый термос, тронутый ржавчиной на месте вмятины.

Как меня зовут? Моего друга зовут Женек, и это имя пишется без букв из другого языка. Командира зовут Мариnnа, старого ворчуна, оказавшегося генетиком на передовом оборонном предприятии, Гоshа, а меня?

Не помню, да разве все и упомнишь? Надо вернуться в темный переход и пройти его до конца. Это имеет значение. Пройти дальше скелета той несчастной, изучить стены.

Масса приходит из-под земли.

Рой спускается с небес.

Они появляются прямо из предметов. Любой куст, забор или стена может оказаться ими. Наверное, следует быть осторожнее.

Тень падает на ладонь, и я вздрагиваю. Рука в порядке, некоторое время остервенело тру ладони, словно муха, чтобы почувствовать их тепло.

Вибротолчки сигнализируют, что можно покинуть убежище и выйти наружу. Рюкзак, фонари, термос с водой, несколько шоколадок «без срока годности». Мы правда это ели раньше? Неужели в рационе людей не присутствовало ничего, кроме воды в термосах и шоколадок в блестящей серебристой обертке с непонятными иероглифами. Как странно, я ведь сам жил тогда, почему же этого не помню? Хотя, кто сказал, что должно быть что-то еще? Раз разум не помнит, значит, не было.

Какой смысл цепляться за прошлое? Оно не защитит от охоты. Прошлое позади. Командир поверила, что охота подходит к концу, но вдруг она ошибается? Так или иначе, скоро все станет известно. С наступлением следующего цикла Мариnnа либо выйдет на связь, либо останется в прошлом.

Спускаясь вниз, к люку, я поймал себя на мысли, что ни разу не видел нашего командира, не знаю как она выглядит. Что ж, если она права, и рой действительно больше не тронет нас, тогда мы все сможем познакомиться воочию. Обязательно встречусь с Гоshей и обсужу с ним свою находку. Может быть свожу его в переход, покажу то, что удалось обнаружить.

Прыжок, ноги приземляются на постамент. Оглянувшись, нет ли поблизости массы, закрываю люк и двигаюсь короткими перебежками, стараясь не задерживаться на открытой местности. Путь к переходу занимает еще меньше времени, чем в прошлый раз. Такое ощущение, что он всегда был рядом, маячил за углом.

Нагруженный рюкзак упирается в спину, в боковом кармане потрескивает рация. Это нарушение правил безопасности, рой может засечь незарегистрированную волну. Но какой смысл держать ее выключенной, если масса может быть повсюду?

Позади меня хлопает подъездная дверь. Оборачиваюсь, пусто. Перебарываю волнение, и медленно иду посмотреть, что послужило причиной хлопка. Ржавые петли тоскливо завывают, возвращая полотно в исходное положение. Темный подъезд, из которого веет сыростью и запустением, все как обычно.

— Здесь есть кто-нибудь? – вопрошаю я пустоту, опасаясь услышать ответ.

Мгновения пролетают, и я понимаю, что тишина является единственным ответом на мой вопрос. Здесь никого нет, и, может быть, никогда не было.

Перекресток, перебежка, темнеющий зев перехода. Не раздумывая сбегаю по ступенькам вниз.

На лбу у меня фонарик, закрепленный эластичной повязкой. В руке еще один, помощнее. Если повезет, заряда батареи хватит на полчаса или чуть больше. Неподалеку от ступенек в темноте поблескивают латы. Освещаю силуэт и ныряю в непроглядную темень.

Некоторое время даю глазам привыкнуть к отсутствию естественного освещения. Запах высохшей канализации нагоняет уныние. Гранитные плиты под ногами пошли волнами, их стыки разошлись, в некоторых местах массив растрескался и выпирает наружу осколками. В прошлый раз я этого не заметил.

Иду вперед, освещая дорогу перед собой. Всюду, где парит по пыльному воздуху луч света, обнаруживается разруха и запустение. Вот тело несчастной женщины, ползшей в темноту. Не останавливаясь, двигаюсь дальше.

— Ребята, прием! – рация взрывается треском и шорохом. – Ответьте кто-нибудь!

Молча иду вперед, превратившись в слушателя.

— Они появились с неба, прямо из тучи! Огромный рой! Он летит прямо на меня, словно с цепи сорвался! Меня кто-нибудь слышит?

— Я слышу, прием, говорит Мариnnа! Мы возле своего постамента, на нас тоже что-то движется. Скорость умеренная, есть предположение, что масса не настроена враждебно, оставайтесь на связи, прием.

— Говорит 29-З, дверь подъезда исчезла прямо у меня на глазах. Дорогу перегородила туча шариков. Они парят в воздухе и ничего не предпринимают. Словно бы изучают меня.

— Это 14-й, ребята. Я был неподалеку от своего памятника, метрах в тридцати и то и дело на него поглядывал. С минуту назад он превратился в массу прямо у меня на глазах. Это что же получается… Прием… При…

Подошва наступает на осколки битого стекла. Похоже это бутылка. Останавливаюсь, прямо передо мной, метрах в двадцати из темноты видна противоположная стена. На мелкой коричневой плитке конденсат, капли стекают по гладкой поверхности.

— Масса прямо передо мной. Я протягиваю ей руку. Что-то происходит, ребя… — голос командира резко прерывается шипением. Ее устройство покидает общую группу.

Это тупик. Круг света выхватывает небольшой рисунок, подхожу к стене и изучаю послание из прошлого, оставленное неизвестно кем. На плитке нацарапан крупный шар, от которого в разные стороны исходят стрелочки, ведущие к шарикам поменьше. Над большим шаром нацарапано одно слово: «гаплогруппа».

Чуть поодаль изображен рой маленьких точек, некоторые из которые напоминают крошечные шарики. Любой из них в десятки раз меньше фигуры из первого рисунка. Подбираю ржавый гвоздь, и царапаю над вторым рисунком: «не похожи на нас».

Стоит мне начертить последнюю букву, как рука выпускает гвоздь. Он со звоном падает на плитку. Вслед за ним на холодный пол падаю я. Конечности скручивает в судорогах, дыхание останавливается.

— Ты здесь? – раздается голос Женька, голос из другого мира.

Руки бессильно скребут бугристую плитку, фонарик откатился на метр в сторону. Я лежу на боку и трясусь от боли и спазмов. По кисти пробегает тень, пытаюсь смахнуть ее, сбросить с себя, но она не отскакивает. В испуге приподнимаюсь и срываю с себя рюкзак.

— Они поглощают, а мы перестраиваемся, кажется, так все работает, — с усмешкой рассуждает голос Женька. – Они устанавливают директивы, а мы отскакиваем. Они преображают то, что было нами, а мы откусываем новую материю. Но вот вопрос – что делать, когда нечего станет откусывать? Когда материи не останется? Земля ведь не бесконечная. Живая материя на 99,9999999999999 процентов переработана в массу, установившую директиву. Оставшаяся часть – это мы, но микрокосм имеет планку физического взаимодействия. С каждым новым отскоком мы становимся на шаг ближе к пустоте, которая является основой всего. Близок тот день, когда, захотев в очередной раз откусить от материи, наши зубы клацнут, ухватив безликую пустоту. Тогда нечего будет преобразовывать. Мы имитация жизни и сопротивления, но у мироздания существует предел, который почти достигнут.

— Говорит командир сопротивления, — Мариnnа снова врывается в общий канал. – В юном… месяце… апреле… Всем, срочно! В юно…

— Я даже статью издал… — голос Гоshи звучит неестественно, с надрывом, — «передача основных признаков гаплогруппы от первоисточника ко всей популяции в рамках моделируемого эксперимента в закрытом цифровом пространстве».

— Но что-то пошло не так, — шепчу я, — всего хорошего, Гоshа.

— Рад был познакомиться…

— Взаимно, Женек. Напоследок, не скажешь, как меня зовут?

— 238-К, и это твое предназначение!

— Спасибо, увидимся в следующем цикле.

— Если он будет, — радостно добавляет Женек, и покидает общий канал.

Судороги и спазмы постепенно стихают. Первым делом осматриваю тень, прилипшую к кисти. Черный треугольник пульсирует, ходит волнами, словно полуденное марево. На один миг мне кажется, что прямо внутри моей руки роятся миллионы крошечных шариков.

Не может этого быть. Отвожу руку в сторону, навожу на нее луч света. Правая рука исчезает, превращаясь в поблескивающую серебряную пыль, состоящую из множества роящихся сфер. Затем частицы снова собираются в исходное состояние, образуя кисть.

Делаю вдох, и при вдохе рука снова распадается. Выдыхаю, и шарики превращаются в руку. Сердце бешено колотится. Все, что я знаю, это то, что у нас нет гаплогруппы. А у них есть, и она не похожа на нас. Если мы найдем что откусить от пространства, совсем скоро запустится новый цикл, и бесконечные зацикленные догонялки, в которых ведущий всегда догоняет преследуемого, начнутся с несколько измененными стартовыми условиями.

Так будет, пока есть от чего откусывать, и пока есть гаплогруппа. А больше я ничего не знаю.