Я вижу

— Будет не больно. Обещаю, только не волнуйся.
— Хорошо, я готова, — протягиваю руки ладонями вверх. Холодный, едко пахнущий, ацетон льется на запястья, стекает по пальцам. Я доверяю ему, доверяю как никогда. Стоит ли? Чирк. Язычок огня лизнул мизинец, и руки вспыхнули. Как красиво! Жар ударяет в лицо, опаляя челку. Огонь капает на землю со стекающим ацетоном. Мгновение и тепло перерастает в жжение. Терплю. Больно. Стряхиваю руки, тушу их о джинсы.
— Здорово? – Кажется, в его глазах еще отражается пламя.
— Еще бы! — Смотрю на руки, слегка покрасневшие, на удивление холодные. Вдыхаю их запах. Яблоко и паленые волосы.
Мой друг пироман. И был таким, сколько я его помню. Сашка чудный, безумно робкий и добрый. Даже в школе над ним не издевались, потому что совесть не позволяла. Однажды, парень из параллельного класса ударил его так, что разбил нос. Только вот, увидев учителя, хотел убежать и врезался в, резко открывшуюся, дверь, разбив нос уже себе. Его друзья засмеялись, а Саша подошел с одноразовыми платками и сказал лишь: «Чего вы смеетесь, ему же больно! И это друзья?» Так что, да. Никто больше не издевался над ним. Но никто и не дружил. Саша не одобрял однобокую дружбу, так что сам не тянулся к людям. У него было нечто более важное. Его огонь.
Разводим костер на берегу, падаем рядом.
— Я могу сжечь весь этот лес, просто поднеся спичку к бутылке.
Его это забавляет. Знаю, что хочет и думает об этом почти каждую ночь.
— Зачем?
— Во славу сатане, конечно! — смеется. Чертова шутка, любимый его ответ. Нет, он не сектант и поклоняется демонам только в своей голове. Страшно, но мне нравится. Прыгаем через костер, радуется как ребенок.
— Родители считают, что мне нужен психолог.
— Будем честны, Саша, все вокруг считают, что тебе нужен не психолог, а психиатр и комната с мягкими стенами.
— Может и так, но сейчас я счастлив, спасибо, что не осуждаешь.
— Выбора не было, ты ведь поджигал меня. — Говорим о будущем, о нас, о вселенной.
— Говорят, если бы у меня было больше друзей, то не маялся бы дурью, — обнимает и мы прощаемся не на пару часов, а на несколько месяцев.
Да, было бы больно, знать, что родители считают тебя сумасшедшим. Хотя, кто знает, ведь психолог может облегчить эту манию. А что, если Саша просто боится потерять себя? Потерять свою жажду? И день за днем я все думаю и думаю о нем. Задуваю свечи на торте и думаю. Зажигаю газ на плите, думаю. Прикуриваю сигарету. Думаю. Каково это, гореть изнутри? Разве же одиночество сжигало его? Нет, он не был одинок. Мне кажется, огонь был для него чем-то большим, чем стихия. Сашка часто шептал, что-то вроде: «ты его видишь?» И я видела огонь, но он терпеть не мог такого ответа. Всегда злился и кричал, что я ничего не понимаю и не вижу. А что нужно было видеть?
Год выдался засушливым. По всей стране горят торфяники, а плохо затушенные костры стали новой чумой. Никого это не удивляет и не волнует. Когда мы успели стать такими беспечными? Когда перестали бояться?
Возвращаюсь домой через парк, вдали что-то трещит, вижу облако дыма. Проносятся пожарные машины и .. скорая? Не уже ли есть жертвы? Бегу туда, зевак уже целая толпа.
— Бедный парень.
— Чего бедный то? Неделю уже тут траву жжет, паразит. Мало досталось!
— Бог ты мой! Да где же мало то? Весь погорел, мальчишка.
— Страдать не будет, у него кофта загорелась, так даже с места не сдвинулся. Нормальный бы орать начал да на землю падать, а этот. Тьфу. Лечиться таким надо! В дурке!
Не уже ли? Сашка? Ожоговое отделение есть только в одной ближайшей больнице, нужно бежать туда, а ноги не слушаются, вязнут в воздухе, как в густом сиропе, и тянется время с каждым шагом.
Через час он умер. Сгорел, надо же. Он ведь так любил огонь. Словно в нем что-то живое, словно видел что-то еще, кроме пламени. Что же? Что-то, что позволило спокойно стоять в эпицентре пожара? Стать этим пожаром, брошенной спичкой. Не понимаю. Никто не понимал и это его погубило. То, чего никто не смог разглядеть, а может, не пытался? Саша показывал, жег руки и твердил, что я тоже увижу, если перетерплю. Все повторял, что боль в моей голове, а не в огне.
Холодный ацетон стекает с обожженного предплечья. Джинсы и песок вокруг уже вымокли в нем, но я открываю уже третью бутылку, лью содержимое на то, что осталось от рук. Пальцы не слушаются, обливаю и футболку. Пахнет яблоками и палеными волосами. Смогу ли я понять Сашу? Хотя бы теперь, разделить его страсть и узнать, что там, за порогом боли и страха?
Чирк. Нежное тепло разливается по обгоревшим пальцам. Жжется, я опять не смогу. Больно! Закрываю глаза и терплю, когда огонь цепляет одежду. Погружаюсь всем телом в это тепло, отдаю всю себя в слабой надежде исправить, увидеть. Я хочу понять тебя, Саша.
Боль отступает. Чувствую знакомую ладонь, гладящую мою пальцы.
— Нет, оставьте меня! – Я должна, еще немного. Жмурюсь все сильнее, стараясь спрятаться от прикосновений.
— Ты видишь его? – Голос Саши, открываю глаза, и слезы текут по щекам. Передо мной он. Сашка. Стоит, улыбается, словно сон наяву. Боюсь сказать, что он умер, боюсь отпустить и предать.
— Пойдем с нами? – За его спиной еще силуэты, сливаются вместе, как языки пламени.
Теперь я Его вижу. Тоже вижу. Тоже знаю и… горю.