Дети луны

Город внизу походил на развороченное кострище: тут и там еще горели огни, но с каждой минутой их становилось меньше. Она не знала, как оказалась на горе, как покинула дом, и почему ей не холодно. Чувства и понимание происходящего вливались в неё слишком медленно, словно через забитую капельницу. Огни окон и фары редких проезжающих машин казались ей другими. Девушка не сразу поняла, что видит. Просто видит – видит хорошо и четко. Теперь это не было размазанными кляксами близорукого, всё обросло острыми углами и формами.

Где-то рядом, уже не в такой кромешной тьме, хрустнула ветка, кто-то тихо заскулил.

В свете луны меловая гора походила на огромный слепок из белых костей: словно безумный скульптор склеил огромное кладбище, присыпав его редкими кустами и травой.

***
Когда она зашла к маме в комнату, та мирно спала. Настолько умиротворенно, будто всё плохое уже произошло, будто она сама всё сделала за дочь. Девочка решила сбежать, но желания уже не принадлежали ей. Мама открыла глаза, лицо словно безмятежность:

— Так нужно моя хорошая. Я прожила очень, очень долгую жизнь, и чтобы ты существовала дальше, — она приложила руку к своей шеи, — просто сделай это… пожалуйста. Слишком долго…

Дочь сопротивлялась: вертела головой, впивалась пальцами в скользкий пол, кричала. Но шла…

***
Глубоко внутри она понимала, что это и есть причастие, что так необходимо, что её час пробил, и на этой горе она не одинока. И теперь никогда не будет…  Какое-то проникающее безразличие заставило её не бояться безмолвного тела у ног. Она смотрела не него без эмоций, ибо те выгорели совсем недавно. Наверняка в тот момент, когда она протащила через целый город свою мертвую маму: по немым улицам, по асфальту, освещенному засыпающими фонарями. До самой горы. Без усталости и без сожалений.

Она обернулась на звук и увидела, как совсем тощий паренек яростно рыл голыми руками. Рядом с ним лежало тело. Он не уставал и не сбивал рук. Просто копал яму, копал место для своего родителя, ибо теперь он заменит его. Парень выпрямился, глаза отразили бледность луны, словно кто-то подбросил серебряную монетку. А после, встав на четвереньки, завыл.

Она выла на луну вместе с ним. Вой был протяжным, скорбным и полным ужаса. Но постепенно ей становилось легче. Осознание того, что теперь она не изгой, что теперь она нужная – окрыляло, и заставляло её глаза по-настоящему светиться.