СТРЕЛОЧНИК

А вы знаете, большинство людей крайне примитивны. Почему? Ну хотя бы потому, что не хотят сами знать, что происходит в обществе, а сознательно и охотно доверяются любому внешне понравившемуся им поводырю, кормящему их красивыми заведомыми сказками. Ещё почему? Потому что предпочтут собственное благополучие общей безопасности. А ещё потому, что испытывают постоянную потребность выказать своё, как правило, мнимое превосходство над другими.
Наиболее безобидная, и даже полезная вариация этого стремления выражается в тренировках, учебе и прочем познании. Иначе говоря, в возвышении над окружающими. Наименее безобидная, для тех, кто не в состоянии претворить предыдущий вариант, проявляется в принижении остальных, при этом оставаясь самому на том же, мягко говоря, примитивном уровне.
А те, кто наряду с бездарностью ещё и трусоваты, придумали способ уязвления остальных в форме комплиментов, советов и прочей псевдозаботы. «Ах, какой вы бережливый! — говорит такой типаж, — Я заметил, что вы носите один и тот же костюм уже с десяток лет, а он всё равно как новый! Только старомодный, да и всё… Ну, это для вас уже не так важно, в вашем-то возрасте…»
Существуют широко известные охотничьи и рыбные самоутверждения, к которым я с детства равнодушен. И уж непременно всякий раз можно услышать от коллег о том, что они уже давно обнаружили, что в лесах «пошли белые», и что у них в доме уже не один мешок этих самых грибов и насушен, и сварен, и зажарен, и чуть ли не в музее выставлен. Когда в один день я услышал подобные сентенции подряд три раза, подумалось, что, наверное, действительно пора достойно ответить этим злопыхательным доброжелателям. А ответить им можно только исключительно делом. То есть истинными или мнимыми дарами леса.
В общем, если повезёт с погодой, ближайшее воскресенье было запланировано под визит в лес. У меня было несколько постоянных мест. Впрочем, кому я вру? — мест было, собственно, два. Одно ближнее, другое дальнее. Ближнее было слишком известным среди горожан, чтобы именоваться «местом». И ожидать от него чего-то большего, чем пара сыроежек, пропущенных толпами гуляющих грибников, было трудно.
Второе место было посерьёзнее. Чтобы добраться до него, надо было ехать на машине около сотни километров по трассе, затем ещё по грунтовке минут пятнадцать и только потом идти за добычей. Зато и виды на неё были нешуточными. Этот лес изобиловал всеми видами лесных ягод и грибов, и если попасть там в нужное время и нужное место, где «пошли» определённых видов грибы, то радости твоих врагов не будет предела.
Отборные грибы сами собой наполняют одну корзину за другой, заполняют собой все свободные ёмкости, включая бейсболку и карманы, и не отпускают тебя из леса до самой темноты. В результате ты, измотанный добычей, полный тоскливой радости притаскиваешь домой гору этого добра, весь вечер думаешь, что со всем этим делать, а затем всю ночь напролёт чистишь, моешь, жаришь, паришь и развешиваешь на сушку.
В общем, на следующее утро понедельника, к полному удовлетворению коллег, вместо тебя на работу приползает твой двойник — мятое, невыспавшееся существо на негнущихся ногах, вопящее о своём вчерашнем грибном счастье. Тем самым передавая эстафету слабоумия очередной жертве из состава коллектива. Пока этим не переболеет всё ближайшее окружение.
* * *

Воскресенье началось было удобно для меня и неудобно для моих планов — моросил мелкий противный дождик. Но его хватило в лучшем случае на полчаса и он не смог отменить неизбежное. Пришлось нехотя вставать с уютной кровати, с досадой выключать воскресный телевизор, сочащийся всякой дрянью как торт долговременного хранения, и облачаться в «костюм делового лесного человека».
С этого момента день был потерян неотвратимо, поскольку возвращаться было равносильно тому, как если бы человек купил за большие деньги снаряжение дайвера, прошёл бы сложное обучение на платных курсах, а потом бы неожиданно решил вдруг заняться вышиванием крестиком.
Во время езды погода менялась так же часто, как и дорога. То солнце и ровный асфальт, то дождь и ямы — не зевай! — то ямы и Солнце, и наконец, дождь, но относительно ровно. Ехал и думал: «Зачем еду? И что дома не сидится?» И вот знакомый съезд на грунтовку, традиционная вечная лужа приветствует меня и мою машинку потоком грязи: кто чем богат, тем и приветствует!
За год, что я здесь не был, деревья немного подросли (или мне так кажется), а я совсем не изменился. Как мне, разумеется, тоже кажется.
Несмотря на довольно таки глухой и плотный лес, заблудиться в этой местности было довольно затруднительно. Потому что она как шахматная доска была расчерчена ориентирами. С юга на север через каждые пару километров лес пересекали тропы, протоптанными такими же сумасшедшими, как и я, кому дома не сиделось. А с запада на восток почти параллельно трассе и друг другу тянулись линии человеческих коммуникаций. Во главе которых стояла, собственно, трасса, по которой я сюда и приезжал.
Километра через три лес пересекала высоковольтная ЛЭП, придающая пейзажу фантастичность. Ещё через пару километров пролегали остатки старой узкоколейки, по которой когда-то из больших далёких болот маленькие, почти игрушечные вагончики везли добытый торф, лес и всякие другие узкоколейные грузы из множества деревень, сел и рабочих поселков. Были и пассажирские вагончики, в которых ехали совсем не игрушечные люди. А ещё через пяток километров лес заканчивался, упираясь в пустынный берег огромного водохранилища.
То есть дальше чем на десять километров от трассы уйти было просто невозможно. И если ты ненароком выходил на этот пустынный берег, то это означало только одно, что тебе-дураку ещё брести и брести десять километров от берега точно по перпендикуляру.
Я поставил свой полуджипчик на привычное ему место возле овражка и отправился привычным лесным маршрутом. Наглые борщевики, уже зная, что я их всегда срубаю своей металлической лыжной палкой без кольца, не рисковали произрастать прямо возле тропы, а недобро косились на меня из-за канавы.
Я привычно пересек большой ручей и начал считать свои добрые дела. Их было несколько. Вот упавшая поперёк тропы осина, перепиленная мною лет пять назад. Вот крепкая, как из цемента, сосна, над которой мне пару лет назад пришлось пыхтеть не менее двух часов с топором и пилой попеременно. Вот ещё один завал, до сих пор щерящийся обрубками своих сучьев-щупалец, с которыми я вёл поединок.
Не люблю просто обходить завалы, протаптывая малодушные тропки, это недостойно. Тропа так тропа, и она должна быть свободной.
Причуда? Может быть. Но как без таких чудаков как я? Так бы все и лазили под стволами, чертыхаясь. Иногда думалось: а вот ведь, никто и не знает, что это именно я освободитель троп. А то ещё и наоборот, пройдут мелкие обыватели мимо моих добрых дел, да ещё и ухмыльнутся. Дескать, и не лень кому-то было забесплатно потеть на общее благо!.. Ну и пусть щерятся, мне всё равно. Зато всем хорошо. Гады, конечно, ну да что ж поделать?
* * *

Ну что, посмотрим, чем меня в этот раз порадует мой лесок! Ягоды есть, как всегда. Но они немного позже станут намного крупнее. Ещё не их время. Сегодня я за грибами. Слышишь меня, лесок? — За грибами!
Понятное дело, лес сначала предлагает товар попроще: одинокую чернушку или пару фиолетово-малиновых сыроежек. Не угодно ли? Нет, отвечаю, лесок, так дело не пойдёт, давай показывай более солидный ассортимент, так сказать, для постоянных клиентов!
Вот и ЛЭП со своим характерным потрескиванием. Значит, пять кило уже отмахал. В этот раз дойду только до узкоколейки и обратно. Дальше — ни-ни, и не думай!
Корзина становилась всё полнее, а её тяжесть грибы увеличивали в арифметической прогрессии, а километры — в геометрической. И вот наконец насыпь с остатками шпал — бывшая узкоколейка. На её солнечном склоне всегда было полно земляники, и часто можно было повстречать ужей и гадюк, охотившихся за лягушками из ближайших болотцев, канав и речек.
Обычно, побродив по насыпи и вокруг неё, подивившись на остатки бревенчатых ещё мостков над трубами, пропускавшими под насыпью речушки, я отправлялся в обратный путь. Однако в этот раз изменил обыкновению. Во-первых, часы показывали, что до времени привычного поворота назад оставалось ещё около часа; во-вторых, что называется, распогодилось. Солнышко, лёгкий ветерок, птичье щебетание — всё это настраивало на то, что можно было предпринять что-нибудь дополнительное.
И я решил просто пройтись по насыпи в каком-нибудь направлении. Чисто из любопытства. Посмотреть, куда она ведёт. Разумеется, не скрою, что был в этом замысле и ностальгический подтекст. Во мне ещё сохранились детские воспоминания о том, что на окраине города, неподалёку от бабушкиного дома, где я проводил каждое лето, как раз проходила конечная часть этой узкоколейки. И я ещё помнил эти игрушечные тепловозики, которые урча, позвякивая и поскрипывая тянули за собой либо платформочки с лесом, либо вагончики с торфом, а то и два-три зелёненьких пассажирских вагончика. Может, я ошибаюсь, но, кажется, даже один мини-паровозик был.
Сходство с игрушками усиливалось тем, что каждый тепловозик, как правило, был своего цвета и редко были два одинаковых. Один синенький, и жужжал как швейная машинка, другой коричнево-красный и урчал, третий, черненький, позвякивал — кубики да и только.
Скорость у этих настоящих игрушек была невысокой и парни постарше, без труда догоняя эти составчики, катались на них до покатого песчаного склона. Дальше было нельзя, потому что начиналось место, где игрушечные составчики встречались с самыми настоящими, большими. При этом часть путей была двойного назначения — обычная широкая колея с третьим рельсом посредине.
И вот передо мной, спустя много-много лет, то самое место, откуда приходили к нам эти составчики, где они вовсе не казались игрушечными, а напротив, по сравнению с местными, даже самыми большими грибами выглядели гигантами, с которыми были вынуждены считаться даже лоси, сравнимые с ними по размеру.
Я посмотрел влево, вправо, особой разницы между направлениями не увидел, и, не раздумывая, пошел туда, куда понесли ноги. А понесли они меня в левую сторону, в сторону города от моей знакомой просеки.
Кое-где встречались ещё вросшие в землю шпалы, из которых порой торчали костыли, удерживавшие когда-то снятые рельсы. То попадется штабелёк запасных шпал, приготовленных на замену, так и не дождавшихся своего часа. Я шёл, мысленно ощущая себя локомотивом, поскольку видел тот же пейзаж, что наблюдал машинист этой швейной машинки на колёсах.
Насыпь была ровной, небо синим, а встречный ветер создавал полную иллюзию того, что я двигаюсь с той же самой скоростью, с какой когда-то, постукивая, побрякивая, покачиваясь, повизгивая и толкаясь, катились здесь добрые разноцветные вагончики из моего далекого детства. Всё это настолько отвлекало от насущного, что я даже ни разу не взглянул на часы. А если бы я на них посмотрел, то увидел бы, что я иду по насыпи уже более полутора часов.
* * *

Насыпь, плавно изогнувшись, ушла в перелесок, и я с удивлением обнаружил, что начал всё чаще и чаще спотыкаться о шпалы. Но не потому что устал, а потому, что эти самые шпалы стали попадаться всё чаще и чаще. Потом и вовсе на них появились сначала отдельные, а потом и сплошные ржавые рельсы. Сначала они были по одному, то слева, то справа, затем перешли в кривую непрерывную колею, которая, однако, становилась всё ровнее и прямее. Это меня поразило.
Посмотрев на часы, я понял, что мне уже давно пора бы возвращаться, но повернуть назад — это было уже выше моих сил. Тем более, что, к моему изумлению, на рельсах обнаружились сначала еле заметные, а затем всё более отчётливые блестящие следы, какие бывают только от железнодорожных колёс.
Этого совершенно никак не могло быть, но поверхность рельсов отчётливо поблёскивала в лучах уже заходящего солнца, косо пробивавшегося через верхушки деревьев. индикатор мобильного телефона показывал хоть и слабую, но всё же устойчивую связь. Это внушало некоторую безопасность.
Как часто бывает в таких случаях, когда находишься на пороге неизведанного, логика поступков становится несколько иной. В таких случаях следуешь инстинкту охотника, с той лишь разницей, что добычей является не дичь, а тайна.
И я пошёл к ней навстречу. Корзину с грибами я машинально нёс в руках, но она стала уже инородным телом, и если бы её сейчас кто-то мягко взял из моих рук, то я бы этого совсем не заметил, и даже не замедлил бы шагов. Теперь я уже давно шел не по насыпи, а по самой настоящей узкоколейке с ровно лежащими рельсами, тускло блестевшими в сумерках заката.
Ветерок заметно посвежел, потянуло вечерней прохладой. Запахи стали острее, стрекотание кузнечиков всё громче. Дорога сделала ещё один плавный поворот, теперь уже налево, и по обеим её сторонам тянулся сплошной высокий тёмный лес. Стало жутковато.
Странно, но я даже ни разу не подумал о том, что если рельсы, между которыми я шагаю, имеют свежие следы колёс, то можно невзначай угодить под поезд, ну или под то, что по этим рельсам ходит.
«Куда ты идёшь?!» — настойчиво вопрошал мой рассудок, — «Даже если там, куда ты придёшь, тебе ничего не угрожает, подумай, как и когда ты будешь возвращаться, безумец!» Однако оппонирующий ему внутренний голос резонно возражал: «А что, разве есть выбор? Через час наступит полная темнота, до машины не меньше трёх, а то и четырёх — если по темноте — часов ходу. Так что, уважаемый, остаётся тебе только одно — шагать и шагать вперёд. Ведь куда-то эти рельсы всё равно должны же привести!»
Мне показалось, что вдали мерцает тусклый огонёк. Я прищурился — огонёк не исчез. Более того, с каждой новой сотней шагов он становился всё отчётливей и ярче. Было ясно, что это не мираж. Но если это не мираж, тогда что это могло быть?
Я шёл и шёл, и вот наконец световая точка окончательно оформилась в висящую на столбе лампочку, слабо освещавшую небольшой деревянный перрончик. Самый настоящий. За ним можно было разглядеть маленький аккуратный вокзальный домик. Всё остальное поглощала ночная темнота.
На перроне стояла одинокая фигура в фуражке, лица было не разглядеть.
Кузнечиков почему-то совсем перестало быть слышно. Я осторожно поднялся на перрон и медленно приблизился — доски даже не заскрипели. Я сделал несколько шагов к фонарю, сапоги глухо обозначили моё присутствие. Голова в фуражке медленно повернулась в мою сторону, но человек ничего не сказал. Он продолжал неподвижно стоять под лампочкой со старым металлическим абажуром образца многих десятилетий назад и молча наблюдал за мной, казалось бы, безо всякого интереса.
— Добрый вечер,- сказал я ему единственно возможную в таких обстоятельствах фразу.
— Ага, — послышалось в ответ. Голос был спокойный, какой-то пустой, лишённый всяких эмоций. Если бы он исходил не от человеческой фигуры, то можно было бы подумать, что с вами разговаривает робот.
Повисла пауза. Странная фигура не выказала никакого стремления к дальнейшему общению.
— Простите, а когда будет следующий поезд? — задал я дурацкий, но вместе с тем логичный вопрос.
Голова под фуражкой слегка повернулась, за козырьком блеснули два глаза, лампочка тускло осветила щербатый рот.
— Следующий поезд будет двадцать четыре года назад в тринадцать десять, — ответила фигура, по-прежнему не проявляя ко мне ни малейшего интереса.
— А что это за станция, и почему я о ней ничего не слышал? — спросил я.
Человек, если это был человек, пропустил эти слова мимо ушей и никак не отреагировал. Это начало меня тяготить. Я отошёл от странной одинокой фигуры и осмотрелся. Деревянный перрончик был удивительно ухожен, подметён и даже сохранил следы краски. Над центральным входом маленького вокзальчика была крупная надпись: «66 км». Это было всё, что можно было разглядеть в круге неясного света, отвоёванном у темноты небольшой тусклой лампочкой.
Логическое мышление понемногу стало возвращаться, но ничего хорошего оно с собой не несло. Кроме осознания происходящего. А оно не сулило пока ничего хорошего. Я находился ночью, один, на полустанке давно не существующей узкоколейной железной дороги. Передо мной стоял некто, похожий на призрак дежурного по станции. Всё.
В довершение всего мой мобильник показал полное отсутствие сигнала. «Затерянный во времени…» — пронёсся в голове типовой оборот из фантастики.
— Прохладительных напитков не желаете? — послышалось от фонаря, — Имеются в продаже.
— Что?! — Растерянно и даже, скорее, испуганно спросил я. — При чём тут напитки?!
— Вот и я думаю, что ни при чём… — Ответила фигура и, повернувшись, сделала в мою сторону несколько шагов.
— Не подходи! — заорал я, — У меня нож есть!
Фуражка вздрогнула, фигура отступила в темноту и исчезла. Наступила жуткая тишина. Старый фонарь покачивался на проводе, заставляя комок света беззвучно топтаться на месте. теперь стало не просто страшно, липкий смертельный ужас охватил меня со всех сторон, и я, не разбирая дороги, ринулся прочь от этого места.
Несколько минут я продирался на ощупь сквозь чащу, потом упал на землю и прислушался. Сердце бешено колотилось, липкий пот заливал глаза. Я заполз под какую-то еловую ветку, прижался спиной к стволу и то ли заснул, то ли, что точнее, потерял сознание.
* * *

Очнулся я от мерного звука пилы. Утреннее солнце щедро заливало теплом и светом изумрудную зелень лета, полевые цветы мирно колыхались на ветру. Я сидел, скорчившись, под лапами могучей старой ели на тёплой хвое, не понимая как я сюда попал.
Постепенно в памяти всплыла фуражка на фоне тусклого фонаря и это воспоминание, особенно в сочетании с утренней летней идиллией, ещё раз обдало меня ледяным ужасом прошлой ночи. «Что это было? Где я? Что делать?» — застучало в моей голове. Я, не поднимаясь, осмотрелся. Это был обычный ельник в смешанном лесу, сквозь который просвечивало ослепительно синее небо. И в довершение всего, как прихотливое издевательство над абсурдностью ситуации, прямо перед моим убежищем красовался совершенно бесполезный огромный белый гриб.
Несколько минут я, не шевелясь, прислушивался и оглядывался. но ничего кроме обычного летнего леса вокруг меня не было. Только этот шершавый звук пилы невдалеке «Ж-ж-жи — ж-ж-жи!»
Мне ничего не оставалось как тихонько выползти из своего елового хостела и, крадучись и постоянно оглядываясь, пойти на этот звук.
Расстояние между мной и пилой сокращалось не быстро. Во-первых, потому что я скорее крался, чем шёл. А во-вторых, потому что нас разделяли плотные заросли ивняка. Я двигался со смешанным чувством желания добраться таки до источника звука и страхом перед повторением ночного происшествия.
Наконец чаща стала расступаться, и сквозь ветви показались знакомые очертания станционного домика. Я присел и начал очень осторожно подкрадываться ближе, пытаясь понять, что передо мной, прежде, чем я буду кем-нибудь обнаружен.
Пила периодически замолкала, сменяясь стуком падающего отпиленного куска дерева и вновь возобновляла свою однообразную песню.
Поскольку этот звук доносился примерно из-за правой стороны станционного домика, я прокрался к левому от меня краю перрона, перемахнув одним прыжком через рельсы и, крадучись, подобрался к строению. Вокруг никого не было. Совсем никого. Только пила продолжала издавать свои царапающие звуки.
Когда я максимально осторожно выглянул из-за угла станции, моим глазам предстала совершенно мирная и обыденная картина. За станцией был разбит большой основательный огород, а возле калитки самого обычного вида мужик пилил доски ножовкой.
После некоторых колебаний я решился выйти из-за здания. Мужик перестал пилить и насторожённо посмотрел в мою сторону.
— Ты чего? — громко спросил он.
— Ничего… — ответил я.
— А чего людей пугаешь по ночам?
— Кто кого пугает — это ещё разобраться надо, — примирительно сказал я, — А что это за место?
— А вам зачем?
— Ну как «зачем»? Чтобы знать где нахожусь, чтобы, наконец, выйти отсюда.
— Так иди, кто мешает?
Мы помолчали. Я почувствовал неловкость за то, что было ночью.
— Простите, конечно, но, может, Вы всё же объясните мне, куда я попал? И кто Вы.
Мужик медленно подошёл ближе. На нём был чёрный то ли костюм, то ли комбинезон, явно очень старый. Под ним давно и прочно пожелтевшая майка.
— А кто тебя знает, ходят тут всякие… Орут, бегают…
— Так ведь напугал ты меня, я думал, что в кошмар какой-то попал, фантастический. то ли в закрытый объект какой, с психами. Напитки какие-то!..
Мужик коротко смеханул, сверкнув щербатым ртом, и сразу умолк.
— Так всё правильно. Пойдём, покажу.
Мы зашли в, если можно так выразиться, вестибюль вокзальчика. Такие я видел только в старых фильмах. Два ряда жёстких откидных стульев — такие были в советских кинотеатрах, больницах и казённых домах, в углу большой фикус в кадке, а рядом с ним какой-то старый большой шкаф, оказавшийся допотопным автоматом с газировкой.
— Что, неужели работает?! — удивился я.
— А что ему сделается? Если включить — работает.
— И газировка есть?!
— А что ей сделается, есть. — С гордостью сказал мужик. — Только он под такие монетки рассчитан, которых уже, почитай, тридцать лет нету. А ты-то как сюда забрёл? Грибники и прочий люд сюда не ходят — для этого надо специально километров двадцать по насыпи переться. А тебе чего тут надо?
— Да вот, всё шёл, да шёл по путям, думал, куда они выведут?
— Никуда они уже не выведут. — Жёстко сказал мужик и пошёл обратно во двор.
Я последовал за ним. Мужик снова принялся пилить.
— Может, у Вас есть двуручная пила? — спросил я, — Вдвоём бы попилили, удобнее, да и быстрее.
— Ну, есть… — буркнул тот, сходил в стоящий рядом сарайчик и вынес оттуда ухоженную и хорошо заточенную двуручную пилу.
Вообще всё тут было хоть и очень старым, но очень заботливо ухоженным. Ничего не торчало, не висело клочьями и не валялось где попало.
Мы распилили за пару часов всё, что было для этого предназначено, несколько брёвен, ствол старой берёзы, кучу разнокалиберных досок.
— Ладно. Пойдём теперь чаю попьём — предложил мужик и повёл меня в боковые помещения станции, где он, судя по всему, жил.
На вешалке я сразу увидел знакомую фуражку, которая в темноте была чёрной, а на деле оказалась старой железнодорожной фуражкой с красным, выцветшим от времени верхом. Такую и раньше, да и сейчас, носили дежурные по станциям. На столе стоял заслуженный советский радиоприёмник и гораздо более поздний, но всё равно устаревший телевизор.
Мужик согрел на небольшой печке чайник, бросил в него горсть сушёных трав и мы стали ждать пока содержимое чайника превратится в чай.
Через несколько минут комната наполнилась приятным травяным духом. Я достал из карманов немного конфет, упаковочку печенья, в общем, традиционное содержимое карманов грибника, и мы напились чая.
— Корзину потерял… — заметил я.
— Не потерял, а бросил, — уточнил мужик, — Она у меня в чуланчике стоит. Обратно пойдёшь — забери.
Мы вышли на перрон и сели на лавочку возле крыльца. Выключенный фонарь молча стоял на прежнем месте.
— Ничего не понимаю, — искренне сказал я, — Этой дороги нет уже много лет. Откуда же эта станция?
— Дороги нет. А станция осталась. Платформа «Шестьдесят шестой километр».
— Так рельсов же с обеих сторон давно уже нет! Почему же они здесь есть?
— Всё просто. Сначала разобрали рельсы со стороны города. Потом почему-то прекратили. Тот ли деньги кончились, то ли ещё что. А потом оказалось, что к оставшимся рельсам не подъехать никак, ни на чём. Так и бросили. И с другой стороны та же история. То есть сняли на металлолом то, что можно вывезти, то, что ближе к дорогам, а этот участок разобрать выйдет дороже, чем сам металлолом. Так и осталась станция.
— А Вы что же тут делаете?
— Живу, как видишь.
— Один?!
— Один.
— А зачем?
— Зачем, зачем… А ты вот зачем живёшь, знаешь? Не думал?
— Так Вы и были начальником этой станции?
— Нет. Отец мой был. Всю жизнь на железке проработал. Сначала машинистом, потом вот тут. Он тут с матерью моей и похоронен, — махнул он рукой куда-то за спину.
— А Вы что же? Учились? Семья?
Мужик помолчал, глядя перед собой.
— Тут раньше не только станция была, — вместо ответа сказал он, — Тут рабочий посёлок был. Мы по этой узкоколейке с детьми в школу в соседний посёлок ездили, её и закончил. А потом…
Мужик замолчал. Он даже не курил. Просто молчал.
— Потом развалился леспромхоз, — нехотя заговорил он снова, — Люди стали уезжать. Сначала один дом опустел, затем второй, третий… Вон они за станцией уже лесом заросли. А потом и дорогу закрыли. Родители после этого как-то сразу оба померли. Здесь их и похоронил, а где же ещё? А что потом? Уезжать? Куда? К кому? Зачем? Учиться? На кого? Жениться? На ком? А теперь уже и поздно всё.
— И кто же Вы сейчас?
— Не знаю. Стрелочник, наверное, — блеснула щербинка зубов.
— Стрелочник на несуществующей станции, житель исчезнувшего посёлка?
— Выходит, так. Посёлок стране не нужен, Железка не нужна. А страна-то нужна вообще?..
— А на что живёте, простите за вопрос?
— Да… много ли мне надо? То лесничество что подкинет, то дирекция какая-то городская… Огород опять же.
— А рельсы отчего блестят?
— А-а-а-а! — Мужик довольно и даже гордо улыбнулся, — Это у меня ручная дрезина есть. Я на ней в посёлок иногда езжу. Ну, правда, километров с пяток приходится пешком дойти, там где рельсы разобрали, но остальное на колёсах. Да вот и тебе, пожалуй, придётся на ней прокатиться. Давай-ка мы доедем на ней ближе к посёлку, а ты уж оттуда и до машины своей доберёшься. Это намного проще для тебя будет.
* * *

Мужик надел свою красную фуражку, мы влезли на маленькую водокачку на колёсах, стоявшую неподалеку — ночью я её просто не заметил — и она забренчала по игрушечным рельсам. Солнце светило, птицы щебетали, улыбался щербатый рот. У ног потрясывалась моя корзина с грибами.
Когда рельсы начали сначала слегка, а потом всё сильнее кривиться, стрелочник остановил дрезину.
— Всё. Приехали. Дальше по шпалам недалеко, не больше часа — и ты в посёлке. А там и автобус, да и вообще…
Я слез и осмотрелся. Дальше рельсов действительно не было. Но и там, откуда мы приехали, их …тоже не было. Лишь вдали мелькнула удалявшаяся красная фуражка.
— Эй! — крикнул я вдогонку, — А зовут-то тебя как, стрелочник?
Но ответа я не разобрал. Да и был ли он, не знаю.
До посёлка я дошёл без приключений. До моей машины меня согласился подбросить местный житель. К моему рассказу он отнёсся спокойно, с пониманием. Сказав, что где-то там на бывшей железке действительно иногда живёт стрелочник.
— Как это «иногда»?! — удивился я.
Но водитель ничего не ответил, только задумчиво усмехнулся и добавил газу.