Оно жадно, по-хозяйски хлынуло в раскрытую пасть метро. Точно карточный домик, оно смело жалобно залязгавшие двери и турникеты. На опустевшей станции, словно рука утопающего, в последний раз простерлась над беснующейся водой раскрытая ладонь памятника — и исчезла под сомкнувшейся пеной. Но в пустынных вестибюлях не было тихо, о нет, потому что море — вернулось.
Море вернулось. Оно обняло, обласкало мраморные колонны, и призраки рыб, спящие в глубине камня, услышали его. Лениво зашевелились в известняке древние аммониты, выпуская хищные щупальца — одно за другим, сквозь мертвый камень, сквозь трещины и сколы, на свободу. И вот уже звуком победного рога по покинутому метро прошелся гул: это колонны осыпались, словно скорлупки пустого яйца. Одна, вторая, третья — они падали поверженными бойцами, и звук их гибели утонул в толще воды.
Море вернулось! Море вернулось! Ликование заполнило осыпающуюся подземку. Десятки лет мертвые рыбы пустыми глазами следили за людской суетой, но время Человека прошло — море вернулось! В темных окнах навеки вставших поездов мелькали смутные тени — любой задрожал бы от первобытного ужаса. Но здесь больше не было людей, а значит — и бояться было некому. Некому было заплутать в подводном лесу, вмиг развернувшемуся на руинах, и некому больше было умирать. Здесь, в конце концов, и без того все были давным-давно мертвы.
А почему бы и нет? Любой цивилизации рано или поздно приходит конец — кроме уже мертвой. Умей рыбы говорить — они, верно, смеялись бы, перешептываясь меж собой и вспоминая города людей. Вот умора! Каждый — великий, каждый — «вечный»!
А теперь море вернулось, захлестнуло горящие нарывы-города на теле планеты, и навеки укрыло их под собой. Море вернулось — и стерло самую память о вечных городах и мимолетных людях. Что люди? Для мертвых рыб, для уснувшего моря, их жизнь промелькнула, как соринка в глазу. Они-то знали: нет ничего более вечного, чем Смерть. Им ли, в конце концов, не знать.
Да, море вернулось.
Вернулось время мертвых рыб.