Мало огня

Дождь тихо и как-то стеснительно стучал по металлическому карнизу, полупрозрачный и легкий. Казалось, никто его и не замечает; просторный офис был полон деловитым шуршанием бумажек, монотонным клацаньем компьютерных клавиш и запахом кофе. 

Евгений Петрович в своем дальнем углу у окошка дождь заметил еще на подходе, шестым чувством почувствовал, болью в суставах предугадал. Пока махровое небо комкалось в тучи, уплотняющийся воздух обхватывал почти страстно, давил грудь, сжимал голову. И некуда было от этого деться, как от унылого любовника, слишком болезненно имитирующего чувства, но безумно скучного. Не уйдешь, потому что все-таки он — воздух, потому что другого не дано и не будет, уж не в твоем-то возрасте и с твоими… кхм… предпочтениями. А впрочем, это Евгений Петрович уже увлекся и совсем не о дожде.

Самое неприятное время — это вот такой вот вечер, когда солнце уже укатилось в тучи или упало в реку, воздух лилово-сер, а лампы в офисе еще никто не зажег, утренняя бодрость уже испарилась, но сидеть еще долго. Сонное междумирье, из которого вынырнуть и хочется, и сил нет. Сквозь эту толщу мглы светилась оранжево, насмешливо баночка энергетика. Евгений Петрович покрутил ее в руках — пусто, выпита давно, а эффекта как будто и не было. Зато какой многообещающий и яркий огонек на ней, и название какое — «Гори», перевел Евгений Петрович, радуясь, что хоть где-то пригодились короткие и не особо успешные курсы английского.

«Горим!» — за картонную ширму к Евгению Петровичу ворвался начальник, Максим Андреич, взлохмаченный, как всегда, и с незажженной сигаретой. — «Горим, Евгений, Женечка, горим!»

От неожиданности Евгений Петрович выронил баночку, и та с жестяным, полым  звуком покатилась по столу, пока не уткнулась в пластиковый стаканчик с карандашами. Максим Андреич уставился на нее, потерял мысль, огонек в его глазах заволокло липкой офисной мглой.

— Горим? — осторожно переспросил Евгений Петрович.

— А, да, — уже без энтузиазма отозвался Максим Андреич. — Горим, да. Точно. Ты это, дорисовал этикетку для колбасного цеха? Хорошо, что нет, у них там ЧП. Пришел какой-то новый менеджер, говорит, фигня эта ваша концепция. Давайте, говорит, “эко” продвигать. В общем, надо, чтобы все было зеленое, но про колбасу, но чтобы ненавязчиво, чтобы веганы и всякие там не психовали. Понял? Но сдать все равно надо завтра, у них там договор с полиграфией, ждать не могут. Понял, да?

Не дожидаясь ответа, Максим Андреич побрел обратно в оживленное заширмье, оставив Евгения Петровича наедине с дождем, предстоящими часами работы и пролившимися остатками энергетика на столе. Баночка подмигнула оранжево в вырвавшемся из туч последнем луче солнца, качнулась под натиском салфетки и отправилась в мусорку под столом. «Горим, горим, — пробурчал Евгений Петрович. — Чтоб вы уже сгорели наконец все!»

 

Домой Евгений Петрович вернулся уже поздно ночью. С этикеткой ничего нормального так и не придумалось, перекрасил то, что уже было, в зеленые цвета и бросил. Вышло тошнотно, но усталость шептала: «Да гори оно всё синим пламенем» — и трудно было не согласиться. 

Денис вышел встречать заспанный, полез обниматься и очень удивился, когда Евгений Петрович от объятий уклонился. Уже стоя под обжигающе горячим душем, Евгений Петрович все еще видел перед собой эти его серые, с искринками, глаза, в которых сразу же расплылась обида.

Вот уж что-то, а обижаться Денис умеет. Чуть что не так — сразу весь как будто размокает, расклеивается. И ведь не скажет ничего, улыбается, делает вид, что все хорошо, ластится, все прощает вроде бы. А глаза мокрые, глаза выдают. Ну хоть бы раз взорвался, наорал, хоть что-нибудь сделал!

Ужинать Евгений Петрович не стал, прошагал в спальню, мимо кухни, где Денис возился с плитой, и упал в кровать. Надеялся сразу уснуть, но, как назло, не вышло. Пришлось слушать, как шлепают торопливые босые шаги по паркету в коридоре, готовиться оправдываться, успокаивать.

— Евгеша? — тихонько позвал Денис. — Ну ты же не спишь, не притворяйся, Евген. Что случилось, почему ты не пришел поесть?

— Я устал, — пробурчал Евгений Петрович. — Слишком устал.

— Ладно. Я так и понял, что ты сегодня замотался на работе. Ты даже притащил домой пустую баночку от энергетика, — Денис хихикнул, но тут же осекся. — Ты чего, Жень?

Евгений Петрович вскочил с кровати.

— Ты что, в вещах моих рылся?

— Не рылся, а просто хотел достать твой обед, чтобы помыть ланчбокс, вот и все. Ты же утром будешь психовать, что все грязное, что мыть некогда, и уйдешь без обеда.

Денис как-то инстинктивно пятился, оправдываясь, и с каждым его шагом Евгений Петрович распалялся все больше.

— А хоть бы и рылся! Почему ты не можешь сказать? «Да, я залез в твой рюкзак, в твой дурацкий рюкзак, с которым ты выглядишь как лысеющий школьник, чтобы помыть твой гребаный контейнер с недоеденным обедом, потому что ты, жалкий лентяй, не можешь сделать это сам!» Почему ты не можешь хоть раз наорать, хоть раз сказать, что думаешь? Где твой огонь? Я огня в тебе хочу, а ты пресный, как рыба!

 

Утром Евгений Петрович Дениса не застал. Наверное, тот полночи проплакал — Евгений Петрович заснул, слушая его надрывные всхлипывания в ванной. На кухонном столе обнаружилась записка с коротким «Прости, не хотел тебя злить» на идеально чистом ланчбоксе — и та самая баночка с нарисованным оранжевым огоньком. Выглядела она как будто только с прилавка, ни единой вмятины, царапины, только разве что открытая. И пустая.

Неужели кидал в мусорку, а попал в рюкзак? Не раз так притаскивал домой плотно скатанные обертки от шоколада. Но ничто не могло пережить поездку в его рюкзаке и остаться в таком первозданном виде. Евгений Петрович задумчиво потряс баночку, в ней что-то тихонько звякнуло. Зазвонил телефон.

Анечка, офис-менеджер, долго плакала и икала в трубку, пока не смогла выговорить: офис сгорел.

Ночью загорелось, до сих пор всё полыхает, пожарные тушат. Уже ясно, что загорелось у них, что от офиса ничего не останется, когда потушат. Максим Андреич сидит на тротуаре и рвет свои лохматые космы, а Евгению Петровичу лучше ему на глаза не попадаться, ведь это же Евгений Петрович вчера выходил последним и наверняка что-то не выключил. Анечка, конечно, в это не верит, но Максим Андреич на взводе, а работать все равно никто не сможет, так что вот такие дела.

Положив трубку, Евгений Петрович тяжело опустился на стул и задумался. Конечно, он засиделся допоздна, устал, мог забыть выключить компьютер, конечно, мог. Или свет. Или кондиционер. Неужели коротнуло? А ведь он же сам в порыве отчаяния пожелал, чтобы все сгорело. Ну, в шутку, конечно, в переносном смысле же. В любом случае, он не виноват. Не поджигал же специально. Вот на баночке написано — «Гори», но это же не значит, что она всем желает зла.

— Ну почему же, вполне может быть, — глухо отозвалась жестянка.

Евгений Петрович по инерции продолжил задумчиво водить пальцем по клеточкам скатерти, пока суть произошедшего не добралась до его сознания, заставив вскочить.

— Ой, даже не начинай убеждать себя, что тебе почудилось, — не давая опомниться, снова заговорила банка. Евгению Петровичу показалось, что нарисованное пламя на ней подрагивает. Осторожно приблизившись, он схватил ее — теплая! — и заглянул через крошечное отверстие в темноту, надеясь найти там динамик и скрытую камеру. Ничего такого там не было, только плавал, как в густом сиропе, одинокий огонек.

— Бу! — крикнул огонек, кинувшись Евгению Петровичу в лицо.

 

Евгений Петрович застонал, прикладывая лед к набитой шишке. Баночку поставил на предательский табурет, о который споткнулся, отпрянув от напугавшего огонька. Банка молчала, табурет, к счастью, тоже.

— Это же розыгрыш, да? — сквозь гул в голове выговорил Евгений Петрович.

— Нет, — отозвалась банка.

По спине пробежали колючие мурашки, но Евгений Петрович собрался с духом — в конце концов, либо он сбрендил, либо все-таки розыгрыш, и то, и другое не так уж страшно.

— А что тогда? Я свихнулся?

— Тоже мимо. Ты получил отличнейший шанс изменить свою жизнь и чуть было его не профукал. Честно, мне даже стало страшно, когда ты грохнулся. Негоже тебе помирать, не загадав последнее желание.

«Джинн, что ли?», подумал Евгений Петрович. «Вот уж “Ведьмак” какой-то творится. Или Гоголь».

— Джинн, джинн, — протянула банка. — Предвосхищая вопросы: да, я не в древней лампе (хотя у меня вообще был кувшин вместо нее), потому что этот дурак, курьер, мой кувшин разбил, когда вез его богатенькой старушке в подарок от внука. Да, я в дурацкой банке, потому что кувшин разбился в продуктовом ларьке, когда курьер зашел купить воды и неудачно снял сумку. Собственно, особо нет разницы, хотя тут акустика лучше. И да, ты баночку протер, потому что пыльная, так что на 3 желания ты мой господин. Уже осталось одно.

Евгений Петрович истерически хихикнул и тут же поморщился от боли. Значит, джинн. Цепляться за остатки здравомыслия как-то уже не хотелось.

— Так, значит, офис из-за тебя сгорел?

— Ну как же из-за меня? — искренне удивилась банка. — Это же ты захотел, твоя воля для меня закон.

«Ну, в конце концов никто же не пострадал», успокоил себя Евгений Петрович.

— Если не считать любимой крыски Жанны Сергеевны, то да, никто, — вклинилась банка.

Крысу Евгению Петровичу было действительно жалко. Очаровательное существо, в отличие от хозяйки-сплетницы. Грымза чуть не испортила Евгению Петровичу жизнь, когда прознала про его, скажем прямо, нестандартные отношения. Ух, взять бы ее да утопить своими руками!

— Э, нет, — в голосе джинна послышались извиняющиеся нотки. — Этого я не умею. Понимаешь, какое дело, у нас у каждого своя специализация. Ты ж рисуешь, а в балете не танцуешь, верно? Вот у нас так же. Я по огненным стихиям, кто-то по отношениям человеческим, кто-то еще что умеет. Вот если так сделать, чтобы она, скажем, плыла куда-то, корабль загорелся, и она с него — в воду… Но тут уж воля случая.

— Ты что? — испугался Евгений Петрович. — Ты серьезно? 

— Ну извини, у нас курсов переподготовки не проводится.

— Не хочу я никого топить, и сжигать тоже не хочу!

— Но ты же сам подумал…

— Мало ли что я там подумал! Это же просто слова! В голове!

— Вот все вы слова недооцениваете, а зря-я-я, — протянул джинн.

Евгения Петровича обдало холодом. 

— Ты сказал, у меня одно желание осталось.

— Так точно.

— Первое было, чтоб работа сгорела, так? А второе, какое второе?

Джинн не отозвался, баночка вдруг снова показалась самой обыкновенной банкой энергетика. 

— Какое второе желание, я тебя спрашиваю? — Евгений Петрович схватил баночку и закричал в нее, боясь, что услышит только эхо собственного голоса. Если сейчас его увидит престарелая соседка из дома напротив, точно вызовет санитаров. — Что я загадал? Что?

И тут Евгений Петрович вспомнил.

 

Когда вечером в новостях показывали репортаж с места внезапного самовозгорания человека и обещали, что обстоятельства и причины происшествия будут обязательно установлены, Евгений Петрович беззвучно плакал.

Джинн тактично молчал где-то в глубине помятой банки.

— Как же так, — всхлипнул Евгений Петрович, утирая рукавом покрасневший  нос и опухшие глаза. — Как же? За один день — всё… Он же хороший был, зачем я так. Не хотел, чтобы так. И крысу жалко тоже. А вещи его остались все тут. Я обидел, а он извинился. А я с ним, получается, — так…

Когда новости закончились, а Евгений Петрович проплакался, джинн осторожно напомнил о себе.

— Не хочу тебя пугать, но скоро сутки с момента загадывания первого желания…

Евгений Петрович не отозвался.

— Ты не в курсе, наверное. Надо третье загадать, пока не поздно. Иначе беда… — многозначительно протянул джинн. Не дождавшись ответа, прошептал совсем зловеще: Не загадаешь желание — без души останешься. Давай же, у тебя есть минут 5. Ну хочешь, сожжем врага твоего. Есть у тебя враг? Или запустим салют, какого мир не видел. Или…

— Ничего я не хочу, — тихо сказал Евгений Петрович, разглядывая квадратики на скатерти. — Вообще больше ничего… И души у меня и так нет. Делай ты, что хочешь.

Джинн попытался что-то возразить, но в дверь позвонили.

В дверях, уперев руки в крутые бока, стояла соседка из дома напротив. Алевтина Семеновна интересовалась его жизнью, которую удавалось узреть через занавески, больше, чем собственной.

— Чего это вы сегодня тут орали, руками размахивали? Чтоб вы знали, я полицию вызывала. Только они не приехали, заразы. Ну ничего, я сама пришла, и мне-то вы объясните свое поведение, молодой человек!

Евгений Петрович не успел ответить: Алевтина Семеновна приложила пухлый палец к губам:

— Что это? Это какой у вас канал включен? Это же мой любимый сериал начинается, «Огни ночного города»! Тьфу на вас! Что это с вами?

Евгений Петрович вдруг как-то обмяк и совсем замолчал. Опустился прямо на пол в коридоре и закрыл глаза.

— Что ж такое творится!

Алевтина Семеновна достала из кармана засаленного халата старенький кнопочный мобильный и вызвала скорую. На всякий случай пощупала пульс у Евгения Петровича, а заодно и лоб — и всплеснула руками: 

— Ой, да ты весь горишь!

 

Евгения Петровича увезли на скорой. Когда Денис вернулся с работы, то решил, что тот на него в обиде, и не стал звонить — пусть остынет. Ужинал холодным обедом, который для него же готовил, под вечерние новости, а в новостях — всё сплошные страсти. В офисном здании ручная крыса убежала из плохо запертой клетки и перегрызла провода, был страшный пожар. На площади рядом с университетом начинающий глотатель пламени перепутал последовательность действий и загорелся. Трагическая, конечно, и нелепая смерть.

Денис вздохнул, помыл контейнер, чтобы завтра приготовить дорогому Жене обед. Заметил на столе пустую баночку из-под энергетика — ну вот, не выбросил, конечно, опять забыл. Баночка отправилась в мусорку, но этого как будто было недостаточно: Денис завязал полупустой черный пакет и пошел выносить мусор. Тихонько накрапывал дождь.