Он смахнул остатки утренней росы со своего лица и не спеша поднялся с кровати. Его тело выглядело измождённым, а глаза уже не отображали хоть какое-то наличие души. Достаточно было вскользь бросить взгляд в его сторону и понять, что усталость уже давно стала его верной спутницей.
— Я не могу так больше. Мама, с каждым днём я все глубже погружаюсь во мрак, в котором даже случайно заблудший луч света, тотчас погибает. Пойми же, что и этих девушек я тяну за собой. Ну что ты, перестань. Да, знаю, ты хотела им помочь и с трепетом передела мне эту задачу. Своими словами я только предаю тебя, это так. Прости. Ты всегда видела свет там, где его не мог распознать я. Ты желала, чтобы они могли обрести давно потерянную веру, очистились, и не мучились так, как это было с тобой.
Оскал, видневшийся в тёмном углу, то и дело появлялся и исчезал по мере того, как Генри говорил.
— Пойми, с каждым разом мне становится все сложнее переправлять их на твою сторону. Нам повезло, что об этом ещё никто не узнал. В противном случае они бы забрали меня у тебя.
Тревожной поступью Генри подошёл к чулану, чтобы убедиться, что они все ещё там. Открыв дверь, он встретился взглядом с теми, в чьих глазах приют уже нельзя было найти. Мрачная улыбка исказила лицо Генри, но тут же сошла с него.
— Не волнуйся так. Сегодня все закончится, мама. Я добивался твоей любви очень долго и скоро, скоро…
Генри потянулся, чтобы открыть небольшой шкафчик и достал то, что терпеливо ждало его все это время. Словно шёлк она окутала его шею. Одно резкое движение. Долгожданная цель достигнута. Тем же вечером, соседка, встревоженная доносившимися звуками из квартиры Генри, вызвала полицию. Войдя в помещение, они обнаружили пустую комнату, только из чулана выглядывала голова одной из пропавших девушек. А злобный оскал, застывший на фотографии матери Генри, которая скрывалась в углу под вуалью темноты, все продолжал усмехаться назло всему миру.