Практика

Красногорск —  город не слишком большой, даром что областной центр. Это не так уж плохо, если подумать: пробки редки, а вероятность встретить знакомого знакомых почти всегда равна ста процентам. Город наш спокойный и тихий, и мало отличается от тысяч таких же городов по всему СНГ: хрущевки, пара сталинок и несколько микрорайонов брежневских девятиэтажек. Есть пара театров, стадион и копия московского памятника Пушкина. Глухая провинция, одним словом.

Я давно хотел отсюда уехать, но учился я не слишком хорошо, склонностей к чему-то не имел, и всякие универы из первой десятки по стране были для меня закрыты. Денег, опять же, особо у моей семьи не было. Так что пришлось поступать в наш родной Красногорский государственный. На радиотехнику. Терпеть не могу все эти контакты, триоды и диоды, но выбора у меня особо не было —  там учился отец и дед, династия, так сказать. Ситуация была такая, что ладно хоть туда смог поступить.

Учеба шла не шатко не валко, но со временем человек привыкает ко всему.  Особенно к плохому. На третьем курсе у нас летом должна была быть практика. У меня как всегда была куча «хвостов», которые надо было срочно закрывать, и времени катастрофически не хватало. На практику выдавали направления от универа. Я не особо его рассматривал, только посмотрел адрес. Да и кто читает эти бумажки? Мне досталось что-то на задворках обитаемого мира —  где-то за городской чертой в одном из пригородных поселков, на улице Красной Армии. Пришлось тащиться на рейсовую газельку и тратиться на билет. Не повезло. Впрочем, мне всегда не везет. Те, кто хорошо учился, могли выбирать себе место практики. Терпеть не могу всех этих зубрил. Больше всего меня раздражает то, что им еще и нравиться вся эта тягомотина с радиотехникой. Настоящие маньяки от мира паяльника. С небес на них смотрит Попов и осеняет блок-схемой приемника. Ну или Маркони, тут от политических убеждений.

Маршрутка выплюнула меня на обшарпанной остановке в Гусево —  так назывался этот пригород. Найти место моих летних мучений было несложно —  улица Красной Армии была единственной, покрытой асфальтом. Бледновато-серая громада казенного здания стояла на небольшом холмике. Блочные корпуса были отделаны мелкой плиткой, которая кое-где изрядно обшарпалась. За зелеными насаждениями вокруг корпусов не следили, точно так же, как и за ремонтом плитки. Проржавевшая насквозь вывеска над входом сообщала: «НИИ Радиопульсар». Засада. Я на всякий случай проверил адрес. Он совпадал. Блин, тут же и работать заставят, ученые эти. Может в деканате что-то напутали? Сюда явно должны были послать отличника, который горит желанием работать младшим научным сотрудником за зарплату, измеряемую в дошираках. Лет этак десять-пятнадцать.

Деваться было некуда, и, мысленно готовясь к худшему, я попер к проходной. Ручка тяжелой дубовой двери неприятно билась током. Я отдернул руку. Гадкое статическое электричество поджидало меня, затаившись в мутноватом столбике ручки. Не решаясь снова прикоснуться рукой к опасной ловушке, я снял с плеч рюкзак и, подложив лямку под ручку, чуть дёрнул ручку на себя, а сам, поддев носком левой ноги дверь, открыл ее по- ковбойски —  ногой. С неприятным скрипом петель и скрипом бесчисленных пружин тяжелая створка наконец распахнулась. Когда я вошел в полумрак тамбура, пружины изволили сжаться, и меня довольно сильно ударило в спину. А эта дурацкая ручка, но теперь уже с внутренней стороны, снова ударила меня током. Злой на свою глупость и электричество, я открыл дверь тамбура, из- под которой просачивался желтоватый свет, и вышел в тёмную проходную.

Турникеты из фанерной кабинки охраняла полная тетка и меланхолично слушала радио. Ведущий зачитывал что-то нудное про Афганистан. Я помахал перед ней направлением на практику, и она, забавно щурясь, посмотрела не него.

—  Очки сегодня забыла.

—  Понимаю. Попробуйте линзы. Не подскажите, куда идти?  —  на всякий случай я добавил, —  Мне на практику.

—  Тебе к Ростиславу Дормидонтовичу. Триста шесят второй. Линзы, говоришь? Как у Рейгана? Надо будет у Зинки спросить…

Тетка еще что-то бормотала, но я ее уже не слушал. Забавно, что моего будущего начальника звали словно героя былин. Кабинет, судя по номеру, расположился на третьем этаже. На лестничных площадках весели старенькие плакаты по технике безопасности из серии «не суй куда не следует конечности» и «не теряй рабочих минут». В коридоре третьего этажа одну из стен украшала советская мозаика, в центре с людьми в белых халатах и Лениным с левой стороны. Все персонажи упорно тянули куда-то руки.  Сзади них находились какие-то абстрактные геометрические фигуры. Кабинет №362 имел грозную вывеску «Без дела не беспокоить». Других опознавательных знаков не наблюдалось. Я решил не тянуть провод за оголенный конец, и вошел внутрь. Добрыня Никитич красногорского разлива оказался мужчиной лет тридцати, но уже с козлиной бородкой и очках с уродливой роговой оправой. Мебель в кабинете была сделана из опилок. Откуда я это знаю? У моей бабушки был такой же шкаф. Ключевое слово «был». Рассохся давным-давно и развалился.

—  Что вам? —  голос бородача был неприятно властным.

—  Дак я это, на практику, короче.

—  Из какой комсомольской организации? Ты же по их путевке?

Вот же члена КПРФ угораздило на мою голову. Только сейчас я заметил, что над его столом висел портрет Горбачева. Занятный дядька местный начальник кадров. Вроде обычно коммунисты Михаил Сергеича не слишком любят. Хотя он лет семь назад даже в президенты баллотировался, голосовал же за него кто-то. Видно наш богатырь как раз из таких. Нужно было что-то отвечать, и я, как опытный разведчик, промычал звук, который мог означать и «да» и нет» одновременно.

—  Понятно все с тобой. Еще один на мою голову. Ты же троечник? Не оправдывайся, по глазам вижу.

Я вздохнул, мол, что есть, то есть. Дормидонтович стал задавать вопросы. И это полбеды. Самое плохое, что он задавал вопросы по моей специальности. Разумеется, я не на один не ответил. Бородач с каждым неправильным ответам злился все больше и больше, и наконец, с максимальным ядом в голосе, сказал:

—  Довольно! Таких оболтусов, вроде тебя, которых к нам присылают, нельзя ни к чему серьезному подпускать. У нас тут высокоточное производство, понимаешь ли. Посидишь сегодня с завхозом, может найдет тебе работу на складе. Вечером зайдешь, получишь от меня характеристику. И чтоб после этого я тебя в радиусе километра от моего НИИ не видел!

Потом он заметил, что я мну в руках бумаги из универа и любезно согласился их подписать. Ручка у него была прикольная. Помните серию «Ну, погоди!», где волк втирал ручку с меняющимся изображением какой-то лесной нечисти? Так вот, у козлобородого начальства была такая. Выглядело это действительно интересно. Ручка вверх —  мужчина в пиджаке, ручка вниз —  женщина в платье. Ростислав Дормидонтович подписал мое направление из универа и отправил к завхозу на первый этаж.

На втором этаже, на лестничной клетке, курило двое молодых парней в белых халатах, постарше меня года на два-три. Сигаретный дым они выпускали в форточку. Один чуть приобнимал старенький кассетный магнитофон. Старье. Лет этак пять назад у моей семьи был похожий кассетник, но сейчас все уже на диски перешли. Видно, заработка младших научников на си-ди плеер не хватает. Кто бы сомневался. Парни слушали Цоя. «Последний герой», кажется. Я шутливо вскинул рук с кулаком вверх и сказал:

—  Цой жив!

Мужики с непониманием посмотрели на меня, мне стало как— то стыдно, и я поспешил убраться оттуда. Э, а еще типо фанаты. Завхоз обнаружился на цокольном этаже, на складе. Полноватый лысеющий мужик лет пятидесяти представился Семенычем и сказал, чтобы я занимался своими делами. Завхоз понимающе усмехался в огромные седые усы. Похоже, тут я явно не первый «ценный кадр». Я решил позвонить Машке (это моя девушка), но мобильник не нашел сеть. Впрочем, над нами метры бетона, ничего удивительного. Семеныч, заметив телефон, осуждающе посмотрел на меня и сказал:

—  Не положено с такой техникой. У нас секретность, сам понимаешь. Убери полуройд энтот.

Я не стал спорить. Семеныч чинно решал кроссворды из газет, а я писал несданные когда-то лабы, благо прихватил тетрадки с собой.  Часа в два мы пообедали. Семеныч угостил меня котлетой из дома, я поделился булкой с маком. Попили чай. В тишине полуподвала было неожиданно уютно. Чаепитие прервала ворвавшаяся тетка. По тону рыночной торговки было очевидно, что перед нами с Семенычем профсоюзный деятель.

—  К нам приезжает Пугачева! Нашему профсоюзу удалось достать десять билетов! Семеныч —  к тебе я к первому. Возьмешь?

—  Дорогие поди. Да и не нравиться она мне.

—  Разве она еще выступает, —  спросил я, —  Она же старая уже совсем.

Семеныч заржал, а тетка похоже обиделась и убежала.

—  Ну ты выдал, Петросян, —  захохотал завхоз, —  Зинке же столько же, сколько и Пугачевой!

Семеныч еще полчаса подхихикивал в густые усы над моим косяком.  С трудом удалось сосредоточиться над билетами к завтрашней пересдаче. До конца дня нас больше никто не беспокоил. В пять часов я сходил к Ростиславу Дормидонтовичу забрать характеристику, и сунул ее, не глядя, в рюкзак. Рабочий день закончен, надо пилить из этой дыры домой, благо больше сюда приезжать не придется.

На следующий день на пересдаче меня отловил наш декан —  Владимир Михайлович.

—  Понамарев, ты почему вчера на практике не был? Марш в моей кабинет, объясняться будешь.

Декан у нас жесткий тип. Так что я поплелся в его кабинет. Декана пришлось ждать минут пятнадцать. Я уже успел придумать с полсотни вариантов текста объяснительной.

—  Ну, почему вчера на практику не поехал?

—  Владимир Михайлович, так ведь я был, —  пытался возмутиться я, —  я целый день там проработал, в этом НИИ!

Видно бородатая гнида из «Радиопульсара» отзвонилась о моих успехах в деканат. Сейчас мне влетит.

—  Понамарев, —  удивленно сказал декан, —  в каком НИИ?

—  В Гусевке, на улице Красной Армии. Вот характеристика оттуда.

Я достал из рюкзака помятую бумажку. Владимир Михайлович ее бегло стал читать. Декан молчал. Я тоже. Наконец, Владимир Михайлович сказал:

—  Понамарев. НИИ в Гусевке закрыто уже пятнадцать лет. Ты должен был поехать в наш бизнес-инкубатор, на улице Советской Армии.

Декан отложил мою характеристику из НИИ. Бумага была странного желтого цвета. Можно было разглядеть советский герб и надпись: «Министерство радиоэлектроники СССР. НИИ «Радио-пульсирующие установки». Надпись немного скрывало три штампа сизо-лилового цвета. Внизу листка стоял год. 1985. Декан молчал и смотрел мне в глаза. Стало страшно. Наконец он махнул рукой и сказал, иди мол, Понамарев, отсюда. Владимир Михайлович стал набирать номер на своем стареньким проводном телефоне с диском. Можете мне не верить, но когда я уходил, я точно слышал, как он сказал в трубку:

—  Алло? Доброе утро. Да. Говорит «Радиопульсар». Слава? Кажется, у нас получилось…