«Эврика!»

Это я видела, как человек впервые попробовал сахарную мякоть фрукта, надежно спрятанную за неприметной коркой блеклого цвета. Природа будто специально утаила лакомство до лучших времен, пока дитя ее додумается разломить твердый плод: «Еще мал и неразумен, никаких тебе десертов!» Мне же оставалось только дать подсказку едва различимым шепотом, чтобы не испугать человека, и он услышал. О, этот вкус удивления, цветущей жизни и разгаданной тайны! Этот бегущий по подбородку сок, вызывающий слегка глупую улыбку, утоляющий жажду, приводящий в долину наслаждения, пробуждающий желания!

Это я вдохновила их на создание первого оружия и охоту.

Именно я видела их страх и восхищение от первой искры спасительного огня. Я шептала им, чтобы они не опускали руки после безуспешных попыток, череды неудач, истертых в кровь пальцев. Они не сдались и получили в награду великий дар – земной огонь, согревающий в холод, защищающий от свирепых хищников, делающий пищу более разнообразной.

Я подсказала, как обращаться с семенами, объединила их в племена, подарила им иерархию и порядок, наладила быт.

И тогда от восторга и ликования, сытые и согретые, они опытными руками своими разожгли огонь и вознесли молитву… Богине Охоты, Богу Огня и Воды.

Не мне.

Это стало настоящим ударом.

Но я во всем обвинила себя… Где-то я потеряла свое имя в череде мирских забот. И никак не нашептать им его на сон грядущий, не озарить их во время утренней молитвы, не подкинуть на охоте.

И пока новоиспечённые боги вкушали благодарственный огонь людских душ и становились все сильнее, я умирала с голоду где-то в стороне, подобно больному животному, отбившемуся от стаи.

Однажды я найду свое имя и каждому (не поленюсь, действительно, каждому) его нашепчу. А может, прогрохочу его вместе с остервеневшей грозой, начерчу его яркими нестираемыми молниями прямо на уставшем от дождей теле неба.

Они так часто смотрят в небо…

А пока я остаюсь призраком, словно нерожденный ребенок, упрямо ищущий свое имя в Хрониках Акаши.

В моменты отчаяния вырабатывается изнуряющая привычка рассуждать.

Что ни говори, надежда – высшая форма иллюзии. Этим она напоминает мне веру. Правда, вера – еще более убогая форма, ибо она слепа.

Как можно верить в невидимое, неслышимое, неосязаемое?

Но люди слепо верили – в этом они настоящие мастера. И можно бы оставить их без моих подсказок, но я была слишком добродушная и мягкотелая. А, возможно, просто не могла иначе.

Иные тратили время, распивая вино на Олимпе, и с золоченых блюд лакомились медовыми плодами земной славы, я же проводила дни среди людей, раздаривая выданный мне по праву Священный огонь. Малую искорку тому, малую этому, понемногу, как любящая мать дает младенцу вкусить первой пищи, – дашь чуть больше, и замучают колики, крики, слезы, стенания. Стоило быть осторожней.

И каждый раз до ежегодного Бала Акаши я добиралась на пределе возможностей: внутри только тлеющие угли и саднящая пустота.

Времена шли: там, на земле, люди эволюционировали, а здесь, у нас, одни идолы беспощадно сменяли других до тех пор, пока к власти не пришел Он – Единый.

Однако, несмотря на насильно насаждаемую людям моду верить в Творца Единого, суеверий из них не выкорчевать. И на Бале Акаши где-то под ногами Всемогущего все еще крутятся Мать Морей, призываемая втихаря рыбаками, Древко и Друг-Ветер – любимцы северян, мифические животные с человеческими головами и многие другие чудесные мыслеформы, созданные людьми.

Забавно было бы людям узнать, что не Бог создал человека, а человек Бога? А Бога Всесильного сотворил род человеческий верой своею праведной.

Прошу прощения, но здесь не могу скрыть сарказма, все потому что я ему немножко завидую (ведь именно это традиционно приписывают критикам?) Да и кому нужна простая истина, когда величие вымысла доводит иных до экстаза?

Тысячелетиями я наблюдаю смену божественных поколений, тысячелетия провожу бок о бок с людьми, а благодарственного огня от человеческой души так и не заслужила.

Имя свое я так и не нашла.

Что касается Единого… Он времени даром не терял, взял этот мир в руки и держит. Впрочем, люди имеют того бога, которого заслуживают.

Каюсь, когда-то я заронила земным в головы сомнение в существовании Бога. Но они лишь стали неверными, еретиками, на этом все и закончилось.

Рассыпался мир на частицы отдельных религий и верований, люди заразились ненавистью и стали между собой враждовать, доказывать свою правду, не зная истины.

А Единый правит Балом Акаши.

– Священный огонь даруется по праву Восточному Уде, – торжественно громогласит Единый.

Уде – древний бог, в него уже тысячи лет верует восточный народ. А, как известно, восточные люди верны своим внутренним убеждениям, чтят предков, историю и культуру. Правда, мне там воли не дают, слишком много правил и рамок, в которых мне так тесно. Пока они в меня поверят, пока сообщат обо мне старшим, вознесут молитвы предкам, испросят разрешения у медлительного Уде, я к тому времени становлюсь блеклой и прохладной, теряюсь среди всех этих лишних сомнений, вопросов, обсуждений. Я предпочитаю горячих людей, которые хватают меня с порога. Я люблю, когда меня добиваются, как и любая женщина, не без этого. Так делают на Западе, Юге, Севере. И все же я часто наведываюсь на Восток, каждый раз даю ему еще один шанс, как делают несовместимые, но питающие глубокую симпатию друг к другу люди.

Люблю я посещать их на восходе солнца, когда залитые водой рисовые поля отражают в себе коралловое небо, когда под стрекот цикад давно проснувшееся солнышко шаловливо бьет по конусным шляпам, сгорбившимся спинам, смуглым рукам, когда льется в чашки обеденный чай, символизирующий смирение, покой, безмятежность.

Уде с блаженной улыбкой и штрихами черных глаз на фарфоровом лице подходит к Единому и принимает Священный огонь. Его он разумно и размеренно потратит на силу и духовное процветание своего народа.

Идут боги к огню один за одним, получают силу, благодарят и отходят пообщаться друг с другом о делах, народах, душах людских и времени, у кого-то скоротечном, у кого-то остановившемся.

Остановилось, например, время у хозяев Олимпа. И вернутся они после Бала в свои треснувшие от забвения развалины, покрывшиеся мхом развенчанных мифов.

– Как же хорошо, что ты, Безымянная, надоумила их собрать все воедино, – так Богиня Плодородия говорит о мифах и легендах, в которых собраны доказательства былой славы.

Благодарными глазами косится на меня пушистый безобидный Минотавр, экс-гроза острова, которым сейчас властвуют чужаки. Так и хочется обнять его, зарыться лицом в колючую шерсть и, рыдая, рассказывать о своей неразрешимой проблеме. Он покачает рогами с пониманием и пойдет, подметая хвостом пыль веков, принимать свою порцию огня.

Это нашими общими с людьми стараниями Боги Олимпа все еще получают Священный огонь.

После богов идут Хранители, Ангелы, помощники, святые Макус, Ивиан и прочие. Их так много, что, кажется, Бал никогда не кончится, или же источник огня, устав, иссякнет, или же я до конца истлею.

За ними следуют наиболее сильные мыслеформы, созданные людьми.

– Священный огонь даруется по праву волшебнику Меллину.

И Меллин принимает дар, кланяется Единому, кивает поздравляющим его, а затем, убедившись, что внимание больше к нему не приковано, подходит ко мне.

– Безымянная?

Молча киваю.

– Хочу подарить тебе искру огня, дарованного мне. Ты ведь все равно, что матерь моя.

Молча принимаю. Не потому что я неблагодарная, а потому что до Бала я добираюсь едва живая: никогда не могу грамотно рассчитать запас внутреннего огня.

Дает мне Меллин часть огонька, что согревает меня изнутри сильнее самого знойного восточного солнца. Это за то, что подсказала людям образ Меллина, и теперь верят они в него целым народом: сказки придумывают, детям на ночь читают, в общем, считают его народным достоянием.

К счастью, Меллин – мыслеформа благодарная: дал искры, и я не исчезну… своей очереди дождусь.

– Ну, а теперь ты, иди сюда, Безумянная, – понизив тон, подзывает к себе Единый.

Специально коверкает и без того отсутствующее имя.

– Что же ты, одна из самых древних гостей Бала, а так и не смогла блеснуть ни в прошлых веках, ни в этом.

Он бьет по моему чахоточному тщеславию, а я же начинаю думать и говорить, будто земное создание. С кем поведешься… и кажется, что ладони становятся холодными, а во внутренней пустоте – эхо бьющегося сердца.

– Я людям служу.

– А люди тебе не служат. Имени у тебя нет, и время твое истекает.

Зачастую осознав, на какую гору ведет тропка диалога, мы, как понимающий агнец, упираемся копытами в песок в надежде оттянуть неизбежное. Вот и из меня выполз, поджавши хвост, вопрос-отсрочка.

– Как это истекает?

– А сколько даровано тебе было? И никто о тебе не знает, не проявилась ты в мире, ни в одном взгляде не отразилась.

– Неправда… Я дала людям столько вдохновения! Столько мыслеформ сильных и достойных здесь появилось!

Попытки раздуть свою значимость меня и смешат, и пугают. Одно дело – рассуждать о несправедливости бытия про себя, другое дело – произнести это, глядя в глаза Единому. Венцом творения легче всего воображать себя наедине с собой.

– А сколько недостойных, но таких же сильных? Что уж говорить об Аде, созданном твоими стараниями, – сурово напоминает Единый.

– Ад – это другие![1] – про себя отмечаю, что фраза хороша для какого-нибудь мыслителя. – Я просто выбрала не тех людей, их испорченное сознание исковеркало все.

– Оплошность-то твоя.

– Моя…

– А что до рогато-копытных, снующих по всей Земле? А ведьмы, черные колдуны, маги? Вся нечисть ведь от тебя идет.

Хотелось бы напомнить, что не только нечисть от меня идет, но и все присутствующие. Но я молчу, потому что люди в последние годы меня действительно очень подводят. Или же это я стала так плохо посредников выбирать.

– А значит, Безумянная… огня тебе Священного больше не получить. Много от тебя бед. Столько прожила, а распоряжаться огнем, так и не научилась.

– Как же это?! Так что же получается… Вы стереть меня решили?

– Миру мир нужен, а ты беспокойная, безумная, все по земле мечешься, людям покоя не даешь.

– Так во мне огонь горит, я им делюсь! Это благодаря мне мир эволюционирует, это благодаря мне люди религию создали и… в Вас поверили!

Загнанный в угол, будь то зверь или человек, способен на многое. Вот и я… Единого подколоть посмела! Глядишь, узрит во мне пользу, опомнится.

– Слишком ты много на себя берешь. А на деле ни люди в тебя не верят, ни здесь тебе места нет. Нет смысла на тебя огонь тратить. Спускайся ты лучше на Землю да проведи последние дни жизни достойно. Тем более, некоторые мыслеформы уже и так пожертвовали тебе огня.

– Да как же это…

Тут-то все они глаза свои попрятали. То же мне Боги!

– То есть ты один теперь решаешь: кому из нас огонь дать, у кого отнять?

– Стало быть, так.

– Действительно… мы все имеем того Бога, которого заслуживаем…

– Ты сказала это с сочувствием ко мне или к себе?

– Да что же это! Мать Морей, ну вступись ты за меня! Это же я пьяным рыбакам в кабаках на ухо про тебя нашептываю! Так бы и забыли уже про тебя!

Молчит Мать Морей, полный штиль.

– Древко, Друг-Ветер, это же благодаря мне вы в народном эпосе царствуете!

Но ни дуновения, ни скрипа в ответ.

– Друзья мои, мыслеформы… Дети мои! Вы-то почему молчите?

И такое бывает, оказывается. И это самое болезненное, хуже, чем безразличие людей.

– Не найти тебе здесь союзников.

– И что… мне прямо сейчас покинуть Бал?

– Не спеши, если есть те, с кем ты хочешь пообщаться, общайся хоть всю ночь.

Разрешил благодетель, с плеча своего царского остаток ночи мне пожаловал.

Я тогда осталась не ради богемских разговоров, я осталась ради балкона, с которого всю Землю можно было увидеть.

Туда я и отправилась, пока остальные вернулись к тому, в чем не было смысла. Глянула на них украдкой: вот исчезну, а они останутся, и все будет по-прежнему: и Бал Акаши каждый год, и раздача огня, восходы и заходы солнца, смена людских поколений. А меня не будет, и никто имени моего не вспомнит, ведь даже я при жизни его ни разу не произнесла.

Богиня ли я? Если так, то Богиня чего? Хранительница ли?

Сколько себя помню, всегда считала себя особенной, несмотря на свою невзрачность.

Разве, упав, не встают и, совратившись с дороги, не возвращаются?[2]

Сердце защемило остро, хоть его и не было, и Бал показался мне тесной клетушкой, и почудилось, будто в каждом есть отражение искры моей: на Балу я видела сотни этих отражений и на Земле – миллионы.  В тот момент я остро ощутила, что и себя предала, и все мироздание.

Единый сказал, я временем не воспользовалась, впустую потратила, да еще ошибок наделала на Земле.

С балкона как на ладони был виден мой любимый голубой шарик. Одна часть сейчас ложится спать, другая встречает новый день. Еще недавно я была на Земле, под носом нескольких человек яблоки разбрасывала, а подсказку так никто и не подхватил, не время еще…

Что тратить его на Балу? Лучше в последние мгновения видеть любимые места…

Природные пейзажи перемежались городками и деревушками. Маленькие цветные домики, над которыми так трепетали люди. Эти теплые жилища, где-то молчаливые, сгорбившиеся под гнетом бедности, где-то ликующие от богатства хозяина.

Вот фермер на повозке, доверху заваленной собранной кукурузой, рядом бодро бежит собака. Неподалеку пастух, ведущий в тени по узкой тропке длинное стадо сварливых овечек.

Самодельные палатки вдоль дороги, полноватые женщины, продающие сладкие фрукты.

Этот пестрый безумный мир с его ярко-зелеными лугами, золотистыми полями, чернеющими скалистыми возвышенностями.

И если раньше я до пепелища внутри страдала от своей невидимости, то в последние несколько столетий слишком полюбила мир, чтобы растрачивать время на боль.

Чего стоят земные маяки, не боящиеся штормов, с которых открывается магическое, преисполненное божественной красотой величие моря. Небеса, сливающиеся с водой в глубинной и древней страсти, образуют воздушную могучую голубую невесомость. Охапка лучей, брошенная сквозь потемневшие от мудрости облака, плывущие так низко над мохнатыми лесами.

Чего стоят великолепные соборы, мистические замки, диковинные сооружения. Целые города с узкими улочками, прохладными двориками, широкими проспектами, где люди научились продавать времена года вразнос: весну с ее благоухающими цветами, уложенными в корзинки, осень с сахарными помидорами, смеющимися тыквами, спелыми яблоками…

…Это я видела, как человек впервые попробовал сахарную мякоть фрукта…

И ведь под каждый народ я подбирала особенные мысли, подбрасывала их самым открытым людям, ждала их воплощения, помогала всеми ресурсами своего огня.

А в этих отстроенных по моим проектам соборах, церквях, храмах, синагогах люди молились тем, кто сегодня стоял, опустив глаза.

Осудили меня за чертовщину всякую, не узрев красоты, бросили в меня камни молчания, равнодушия. И теперь мне осталось лишь проститься с миром.

Вспомнились мученики, сгоревшие из-за меня на кострах, повешенные, обезглавленные. А сколько таких было? Ведь тысячи людей погибали в муках с моими словами на устах!

А как гремят имена тех, кого я посещаю? Гремят сквозь пространство и время, мы вместе смогли победить и их! Какие шедевры могут создать человеческие руки? Не я ли показала миру божественную музыку? А бесчисленные бессонные ночи, проведенные с ними над скульптурами, холстами, книгами! Годы опытов, ошибок, отчаяния, и в итоге вулканическое счастье от свершившегося результата. Поистине, искусство и наука – самые великие вещи, созданные в тандеме божественного и человеческого.

Что будет с людьми, когда меня не станет? И почему я не замечала раньше того, что бок о бок я иду с этим миром, я – небо, он – море, и мы отражаемся друг в друге, образуя единство и красоту, творя историю.

Но и огня мне больше не получить…

Внутри его было так мало, хватило бы лишь на то, чтобы поделиться искрой с парой человек…

В конце пути зачастую думаешь о начале. А если есть время, вспоминаешь детали, чтобы собрать воедино мозаику прошедшей жизни.

Поразительно, сколько всего сделано! Благодаря тому, что люди слышали меня… и ведь они называли мое имя…Неужели я была так занята, что не слышала этого?

Да, я не была культом, как боги.

Но я была на их устах вне зависимости от наций, религий, верований, пола, мной они жили, ради меня умирали, благодаря мне развивались, возносились до небес и падали в пропасть, жертвовали всем или выигрывали все! Это они, в надежде приблизиться ко мне, кидались в пучину зависимостей: алкоголь, кокс, марихуана, конопля! Ради меня все эти трансы, гипнозы, аскезы, воздержания! Это они воровали меня друг у друга, сходили с ума, дышали и задыхались! Меня преподносили как дар и ради меня казнили, бросались в войны и заключали перемирия! Это мое появление вызывает у них мурашки на коже, учащенное сердцебиение, повышенный пульс, жар или холод, восторг и вдохновение. Это из-за меня у них пропадает сон и аппетит.

А значит, это я являюсь тем самым осязаемым и ощущаемым, во что не нужно даже верить. И если всем присутствующим на Балу так нужна людская вера, то я просто есть.

Не Богиня, не святая, не безгрешная. Простая, иногда возвышенная, иногда приземленная.

И мне осталось совсем немного.

В той части Земли, где вовсю господствовала ночь, в одном из темных, погруженных в сон домов, горело окошко.

Мастерская. Тяжелый запах растворителя и размышлений, плетеная корзина в углу с закрученными в рулоны чертежами, пустующий деревянный стул перед столом, заваленным бумагами, письмами, отжившими свое перьями, массивные песочные часы, одинокое вареное яйцо с треснувшей скорлупой, по полу разбросаны огрызки карандашей, кисти, обрывки бумаги. Одно знаю: последние мои искры нужно потратить на творчество.

Я выбрала художника.

Вот его рука, напряженная, держит кисточку. Зависла над полотном. Сколько он так стоит перед ним, как вкопанный? Воспаленными глазами скользит по волосам своего творения, вот касается кисточкой бюста, вот проводит ею по ключицам, нежно и трепетно, как любящий муж. Только у творения нет реакции, нет мурашек по коже, не отвечает она ему взаимностью. Лишь надменный взгляд, руки сложенные друг на друга, вся она так и шепчет лукаво: «Не отдамся тебе!».

Ох уж эта чудовищная безответная любовь и страсть творца к творению. Сейчас вся его жизнь вращается главным образом вокруг этой женщины, символа, загадки…

Этой искры у меня хватит лишь на ее улыбку.

Подхожу к нему так близко, как могу.

Кисточка нервно сжата меж пальцев, точно он пытается удержать меня, схватить и никогда не отпускать, зрачки его расширены, дыхание участилось, лоб покрылся капельками пота, в горле пересохло.

Он увидел меня!

Я никогда не жалела огня для людей: ни в те времена, когда он был у меня в достатке, ни сейчас, когда осталась одна лишь пустота.

Прыгают по стене тени, свидетели той ночи, мечется огонек догорающей свечи, врывается в окно первый рассветный луч, и рождается шедевр в окружении любви, в этой трещине миров уходящей ночи и наступающего утра.

И мне время уйти.

Остается одна искра. Ее можно потратить на то, чтобы еще раз вознестись над Землей. Или же отдать во имя чего-то гениального. Ее хватит…

В том городишке, которому уготовано было стать моим последним пристанищем, я наткнулась на него… Казалось бы, совершенно случайно.

Он не был гением, не смог бы увековечить мою последнюю искорку в истории человечества. Он просто замерзал, глупый мальчишка, забытый Богом, оставленный людьми.

Беспомощный, сдавшийся обычный человек, самый обычный, о, Святые!

Эти его маленькие ручонки, дрожащие от холода, как крылья мотылька. Глаза, обращенные вверх, в надежде на нищенский паек с небес, реснички, похоронившие свой золотой цвет под инеем. Пар изо рта смерзался, волосы покрылись ледяной коркой…

На губах еще теплились крошки хлеба. Видно у кого-то из прохожих хватило щедрости в кармане, но не хватило в сердце на то, чтобы предложить мальчишке кров. Зато теперь тот прохожий непременно нажужжит в ухо священнику о своем добром поступке.

Все же искру нужно потратить на что-то вечное, великое, масштабное…

Я уже сделала шаг в сторону от мальчишки, но взгляд упал на синюю варежку, знавшую теплоту его руки, а теперь сиротливо лежащую на снегу.

И тут мое иллюзорное, выдуманное сердце, которое в нерешительности топталось где-то (не во мне, около меня), споткнулось об эту варежку и рухнуло вниз.

Хотелось вдохнуть острый воздух, широко разинув рот.

Неужели моя последняя искра будет отдана ему…

Никогда прежде не испытывала я такой горечи…

Единый, ну как же так…

Сознание мальчишки уже летало где-то между небом и землей, и от того, наверное, он меня увидел, и я отразилась в этих блестящих глазах, не понимающих, что происходит.

– Привет, ты не знаешь, где здесь можно найти тепло? – словно чиркнула последняя спичка в коробке его жизни.

– Не знаю…

– Это не страшно… – и тут он достал из-за пазухи недоеденный кусок хлеба и протянул мне. – Зато у меня есть еда.

– Ты это что… мне предлагаешь?

В голове волчком закрутились воспоминания, как мне хотелось наткнуться в памяти на нечто подобное, когда кто-то что-то мне предложил просто так…

Нет. Не было.

И раздался одной мне слышимый оглушительный треск, будто разорвали тысячи миль всех моих возможных планов и предназначений для последней искры.

– Ну, обними меня, это не больно, – сейчас, держа его на руках, я напомнила себе полотна, созданные людьми, целованные ими и почитаемые.

С моей помощью мальчишка смог добраться до поворота из темного переулка: всего в нескольких шагах таилось его спасение, в случайно незапертом подвале булочной, а он сдался.

Там, куда я его привела, было тепло и пахло хлебом, который мы с ним разделили на двоих.

Я смотрела на ребенка, съежившегося, но с наслаждением позволившего теплу отвоевать его у смертельного холода, и понимала, что это был мой последний подарок миру, моя искра-точка, которая ушла на то, чтобы найти путь до булочной.

Внутри стало холодно. Некоторое время все молчали: мешки с мукой, глиняные кувшины, обшарпанные стены подвала, бархатный паук в углу под потолком, точно траурная точка, заглянувшее в оконце восходящее солнце. Так приходит конец, миг застывшего утра, и остается лишь шагнуть в бездну забвения.

– Спасибо… спасибо… спасибо, – вдруг зашептал сквозь сон мальчишка, – какая же ты спасительная идея… спасибо, спасибо, спасибо… – и перевернулся на другой бок.

Скупой жаждет денег, сластолюбец – красивых женщин, обделенный любовью – невероятной любви…

Из этого горящего и полного искр «спасибо» я вдохнула жизнь. Говорят, есть события, которые случаются раз в тысячу лет – десять тысяч лет, может, в это утро случилось именно оно, сегодня пришло это раз-в-тысячу-лет.

Нет, не первое спасибо, которое я слышала от людей… Но первое, которое приняла на свой счет… И я хватала эти искры, сладкие, колючие, горячие. Простые и чистые, как вода, долгожданные, как глоток воздуха, самые обыкновенные и совершенно негениальные, как вдох и выдох.

В том подвале, где я сама себя уже похоронила, я провела еще несколько часов, грея в душе ответные искры от самого обычного человека.

Он тогда и спас меня…

Могла ли я выжить без Священного огня лишь этим «спасибо»?

Не могла, мне нужно было больше…

Так ли много я требовала взамен от людей?

В ту эпоху я работала как безумная, выбирала только тех, кто мог принять меня с благодарностью и быстрее воплотить. Я породила фанатизм и конкуренцию, возвела на пьедестал искусство, науку, политику, прогресс, и люди стали молить меня о приходе. Я была требовательна, жестока, порой бесчеловечна, как истинная богиня. Но именно так я и выжила без Священного огня.

Люди стали молить Единого и Ко о моем приходе, и проклинали их, когда я отказывала им в этой милости. Я стала единственной валютой, ради которой боролись сильные мира сего, страны, целые поколения. Меня стали величать Божьим благоволением, даром, волей.

Меня – простую (лишь кокетство) Идею!

Я так и не явилась больше на Бал Акаши, хотя меня ждут там каждый год. Хочется, улыбнувшись, сказать, «как манну небесную». Ибо что это за действо, в котором нет Идеи?

Пришел ли ко мне Единый?

О, конечно, пришел.

И сказал, что, именно отняв у меня право на Священный огонь, подарил мне возможность ярче проявиться в этом мире.

Он же всегда должен быть прав, как ни крути ты этот шар земной.

Улыбнулась, промолчала, поднабравшись мудрости у женщин с Востока, но на Бал не пошла. Пусть подождет.

Осознав свое величие, я стала великой – могу позволить себе приятности в виде капризов.

Возможно, поднимусь до них, однажды.

А пока…знаю, все они сидят теперь на том балконе (картина маслом «Я и Бал») и смотрят, как я шагаю по миру, зажигая миллионы сердец одним своим появлением, и не нужен мне их Священный огонь.

Времена идут, люди становятся все более занятыми, все менее верующими, и мне приходится менять правила игры.

Я подбрасываю искорку-идею в воздух, и она витает бесхозная, стучась в закрытые ставни загруженных людских умов.

Но, яжматьлюдская, знаю, «стучите и вам откроют!», обязательно появится открытое мне сознание и схватит искорку непременно с благодарностью.

Идеи витают в воздухе, я роняю их в разных уголках планеты. Порой, они приходят нескольким людям одновременно, но тут уже закон выживания, кто успел, тот и вписал свое имя в историю.

Вот вижу, порой, своего человека, спускаюсь чуть ближе и шепотом:

– Я здесь, совсем рядом, в твоих руках.

И несмотря на то, что я – создание целиком и полностью божественное, я по своей воле отдана на служение столь любимому мной человечеству.

Кричите «Эврика!», господа.

 

 

[1] Жан Поль Сартр

[2] (Иер. 8.4)