Не играй с огнём

Я смаргиваю едкую взвесь, которой обернулся воздух, и осматриваюсь. Бескрайняя равнина остывшего пепла исколота моими следами, как спина быка на корриде. Почему я думаю о корриде? Это испанская диковинка, верно?

– Верно, – отвечает мне голос. – Правда, это была́ испанская диковинка. Теперь её нет, как и многого другого. Благодаря тебе.

Мне тон голоса не нравится. Чтобы не ввязаться в спор, я шагаю вперёд. Ослепший и оглохший мир затравленно вздрагивает под моими ботинками, ощупывая подошву вздувающейся золой. Голос подмечает:

– Делаешь вид, что есть смысл в этих хождениях?

– Нет, – честно отвечаю я, – просто хожу, пока могу.

– Пока можем, – поправил голос и вздохнул. – Немного осталось, чувствуешь?

– Да, – послушно отзываюсь.

Конечно, чувствую. Внутри меня нет пламени. Пожар, который насыщал бытие смыслом, обернулся угольком и теперь устало догорает. Я это вижу даже по рукам: с ладоней слезает некогда блестящая янтарная кожа, а корка подпалённого мяса между пальцев напоминает сажу. Сгорели чувства, испепелилось тело.

– Про меня не забудь, – влез голос. – Я тоже пострадал, знаешь ли.

И правда. Мой друг шипит, как залитый костёр. А ведь когда-то голос утешал, подсказывал и развлекал.

Я помню его первое приветствие. Мне тогда было четыре года, и в каменном мешке, который назывался «домом», не осталось неизведанных комнат. Ко мраку и тишине примешалась скука, и я, придавленный ими, неподвижно сидел на полу. Когда начинал болеть зад, ложился на постель. И садился снова на камни, как только отлёживал бока. Тогда-то голос появился. Он сказал «привет». Слово прозвучало так ясно, будто произнесли его подле меня. Я принялся искать незнакомца, но он повторил приветствие, и стало понятно, что голос звучал в моей голове. Для ребёнка подобный гость не удивительней букашки на ладони.

– Привет, – поздоровался я с невидимкой, радуясь неожиданной компании.

– Ты хороший мальчик, – сказал голос, – побуду с тобой, ладно?

– Ладно.

С того времени мы всё делали вместе: исследовали снова и снова каждый зал, ложились спать, когда подкашивались ноги, и просыпались под голодное урчание живота. Я показывал голосу ласковые языки огня, которые плясали на руках по моему велению. Рассказывал о снах. В них я расплавлял каменные стены дома.

– А что за стенами? – спрашивал голос.

– Ничего. Но это просто сон. Там что-то должно быть, правда?

И там было. Откуда же тогда приходил Он? Мужчина в белом. Он отпирал единственную дверь, вносил поднос, улыбался и расхваливал моё послушное поведение. Я получал от Него еду, чтиво и быстрые прикосновения к плечу. Он был другой. Его глаза не разгоняли мрак, пальцы не искрились, одежда на Нём не тлела. Обычный мужчина. Он себя сам так называл, когда рассказывал, как сложно нормальному человеку скрывать подобных мне.

«Ты удивительный, – слышал я от Него, – и опасный. Такое сочетание пугает людей. Посиди ещё немного, пока мир не подобреет». И я сидел и ждал.

Кроме визитов нормального человека и разговоров с голосом меня радовала ещё одна нелепость – разрушение. Я садился на пол, брал в руки подшитые нитками листочки с историями, которые назывались «брошюрками», читал их и, узнав концовки, поджигал бумагу вспышкой. Зародившееся на ладонях пламя прожорливо глотало жертву, оставляя от неё хрупкий пепельный скелет. Голос ликовал:

– Вот это да! Ты молодец! Какие языки огня, видал? А как бумажки почернели, видел? Классно.

Иногда голос добавлял:

– Давай чего-нибудь побольше подожжём, а?

– Нет.

– А чего так? Может, одеяло?

– Себе дороже, – рассуждал я вслух, – Он говорит, что портить ничего нельзя. Иначе кто-нибудь заметит, как в этот дом таскают новые вещи. Придут проверить, а тут я.

– Убьют?

– Или чего похуже, – мысли об этом иногда не давали мне уснуть.

Тогда голос упрашивал:

– Ну а ту вон книгу, можно?

– Нет.

– Да почему? Мы столько макулатуры уже сожгли, а эту, видите ли, нельзя.

– Нельзя, – повторял я, тушил янтарное свечение пальцев и прикасался к твёрдой обложке книги, – эта особенная.

Она действительно была необыкновенной. Большая, крепкая, с картинками. Книга отличалась от прочих рукописных хиленьких брошюр, в которых обитали сплошь несчастья и лишения. На её толстых листах жили сказки о Жар-Птице. О существе, которое сияло, будто пламя, и исполняло желания отважных молодцев.

Я любил читать те сказки. Они, как искры, вспыхивали в воображении. И от их невидимого света, становилось ярче даже в каменном мешке-укрытии. Когда я слишком увлекался, то спрашивал у голоса:

– Как думаешь, здесь рассказывается правда?

– Местами, – отвечал друг. – Огненные птицы – это впечатляет. Но раз уж тебя запрятали, то птах точно давно переловили. А вот люди…

– Люди? Что с ними? – жадно спрашивал я.

– Думаю, они бывают. Такие, как в сказках.

– Добрые? Отважные?

– И не только, – голос ласково шептал. – Родные.

Друг знал, что я мечтал увидеть их. Подобных. Которые назвали бы меня сыном или братом. В книге у героев была семья. И это наполняло их отвагой, силой и любовью. Всем тем, что для меня оставалось тайной.

Однажды я спросил Его:

– Чей я сын?

– Ничей, – брякнул Он в ответ.

– Но это невозможно. В сказках про «Жар-Птицу» у Ивана-царевича есть отец и братья, у стрельца-молодца тоже, у царевны Марьяны…

– А ты не думал, – спокойный властный голос заглушил мои слова, – что ты не Иван-царевич, не стрелец-молодец и уж, конечно, не царевна Марьяна? Ты – Жар-Птица. Одинокая огненная пташка, которую все хотят схватить и заставить служить себе.

Больше я Его о семье не спрашивал.

Голос помогал мне из раза в раз вставать с постели, освещать огнём с ладоней мрак тихих залов, встречать заступника, брать у него еду, брошюрки, опустошать тарелки, поджигать бумагу чтива, просматривать картинки с Жар-Птицей и снова приглушать свой свет, ложиться спать. Со временем я стал замечать, что мои руки крепли, а ступни увереннее касались пола. Кровать сжималась, залы освещались ярче. Друг в голове звучал настойчивей, бодрее. Его радовало, что я взрослел. Но внутри меня всё тускнело. Мысли путались и постоянно возвращались к рукописным текстам. Я вспоминал их истории:

«Так больно. Иногда мне кажется, что в желудок напихали гвоздей и для верности залили серной кислоты. Я похудел. С кровати уже неделю не вставал. Болячка не даёт мне жить. Она должна исчезнуть».

«Его так и не нашли. Мы месяц обходили все посёлки, заповедники, поля и рощи. Проверили болота. Обыскали реки. Ничего. Ни живого, ни полуживого, ни трупа. Безвестность надо прекратить».

«Я не хочу смотреться в зеркало и видеть там его слюнявый рот. Я не хочу во снах возвращаться на пустырь. Я не хочу в голове крутить: удар, тошнотный запах, задранная юбка, боль. Это не память, это ядовитый шлак. Во мне такого не должно быть».

Подобных текстов прошло через меня достаточно. И каждую брошюрку, полную страхов, горя, боли и тоски, я с радостью испепелял огнём ладоней. Пока однажды не задумался:

– Все люди так живут?

– Как? – отозвался голос.

– Как написано на бумажках. Им плохо?

– Ну, наверное, – проговорил друг. – Зачем ещё писать такие ужасы, если не для того, чтобы хоть немного полегчало?

– Тогда понятно, почему все люди злые. Они страдают. А тут я ещё…

– А ты при чём?

– Он говорит, что я опасный. Это правда. Раньше огонь плясал только на моих ладонях. А теперь языками жара покрывается всё тело. Что будет дальше? – голос не отвечал. – Вдруг что-нибудь случится, и я останусь без убежища? Ведь тогда моё пламя измучит и без того несчастных людей.

Голос молчал. Но не так, будто не мог придумать, что ответить. Он ждал от меня определённых слов. Я не унимался:

– Хватит. Ничего хорошего мне от мира ждать не стоит. Ему от меня тоже. Я всё закончу.

– Как? – ни то подначивая, ни то с издёвкой поинтересовался голос.

– Он говорит, что люди меня не стерпят. Вот они-то мне и помогут.

Голос не протестовал. Он снова выжидательно затих.

Мой первый бунт оказался и последним. Я подстерегал Его возле дверей. Мне удалось унять сияние, жаркое дыхание и пламя на ладонях, поэтому моя фигура слилась с темнотой. Ожидание тяготило. Оно скребло мне внутренности, приказывало отказаться от идеи. Но за дверями щёлкнуло. Сомнения разлетелись.

Он привычно ввалился в убежище и слепо заморгал. Я выбил у Него из рук поднос. Лязг, звук разбивающейся посуды, ругань. Пока Он не успел понять, что случилось, я с наслаждением вздохнул, и вместе с выдохом освободилось пламя. Оно ужалило Его. Он отшатнулся, но упрямо загородил собой приоткрытые двери. Мне пришлось сжать ладонями Его руки и отволочь в сторону. Он завопил. А я с неожиданным блаженством почувствовал, как огненной кожей пожираю человеческую плоть.

Я отшвырнул Его и выскользнул за двери. Ненастоящий белый свет меня не испугал. Как и резкий едкий запах, пустые коридоры, запачканные клетки и массивные инструменты. Я наугад бежал подальше от каменного убежища, и на моих ладонях всё смелее танцевало пламя.

Вскоре мощная деревянная дверь вступилась за внешний мир. Резными силуэтами она пыталась сломить меня и обратить в бегство: на её лакированных боках отплясывали, заходились беззвучным диким смехом человекоподобные нагие великаны. Их монструозные тела едва удерживали в себе потоки вскипающих стихий. В одной антропоморфной твари я с презрением разглядел огонь.

– Ну как? – зазвенел голос. – Поражает? Это что, ты тут вырезан на дверце? А остальные те уроды – родня твоя? Родители? Сестрёнки? Или дети?

Я провёл по резьбе янтарными пальцами, и чем дольше они гуляли по двери, тем ярче становилось их свечение. Наконец, дерево не выдержало и затлело. Через мгновение оно поддалось власти пламени и загорелось. Прошло совсем немного времени. Я даже не успел впитать чувство избавления, как дверь обратилась в хрупкое истлевшее подобие себя. С наслаждением, страстно, ненасытно я надавил ладонями на угли. Они поддались и осыпались чёрными оковалками к ногам. Внезапно передо мной застыли сотни удивлённых лиц.

Люди стояли чуть поодаль. Наверное, они отпрянули, когда вспыхнула дверь. Мужчины, женщины, подростки, дети смотрели на меня и не мигали. Толпа застыла со вскинутыми к звёздам флагами, плакатами и изуродованными фото. Я не успел прочесть, что кричали их безмолвные призывы – за спиной раздался Его голос:

– Пошли вон, идиоты.

Я обернулся. Обожжённый, побледневший, но всё-таки с властным блеском в глазах Он оперся на обугленные камни.

– Чего неясно? Пошли вон. Вы возле моего дома. Я сейчас полицию спущу на вас.

Из обмершей толпы раздался хрупкий голос:

– Нас? Да это тебя упрятать надо, изверг.

Он брезгливо усмехнулся:

– Да неужели? И кто тогда избавит вас от болячек и страхов? Вы что, хотите возвращаться в мир, в котором есть и онкология, полиомиелит, диабет, ВИЧ, астма? Вам вернуть все ваши комплексы неполноценности, биполярные расстройства и депрессии?

– Нет, не надо, – отвечали из толпы. – Но нельзя же его так варварски использовать.

– Избавьте, – прошипел Он, – избавьте меня от пустых рассуждений. Меня судили, отстраняли и клеймили. И что? Я до сих пор тут, с ним. И о́н по-прежнему сжигает ваши беды. Сколькие из вас писали ему письма и просили удалить, как опухоль, какую-нибудь дрянь? Кто, сейчас укрывшись в этом стаде, уже распробовал сладкую безболезненную жизнь?

Толпа молчала. Он прыснул:

– Ясно.

Потянул меня за руку.

– Давай, пошли обратно. Тут тебе не место.

– Врёшь, – всколыхнулась толпа. – Ему не место в твоём гадюшнике, евгеник. Ты не имеешь права находиться с ним! Из-за тебя он свой дар использует по принуждению.

– Ну, да, – Он колкими глазами осмотрел меня. – Уверяю, если не моя забота, он бы умер, так и не поняв на что способен.

– Как и твоя жена? – лица людей мрачнели. – Ты зверь! Ты изверг! Ты собственного сына облучал, колол и резал.

– Заткнитесь, – рявкнул Он и отпустил мою раскаляющуюся руку. – Где вы были, когда он страдал? Сказать? В ожидание чуда. А сейчас не лезьте к нам. Он начинает закипать, не видите?

– Пусть сияет! – надрывно прозвучало из толпы.

– Он – чудо! Он благостный огонь! Его свет отсекает горе!

– Огонь небесный!

Я услышал в голове: «Ну, как тебе такое? Ты и это стерпишь?»

– Вы всё знали! – крикнул я в толпу и обернулся. – А ты…

Мой голос хрипнул и пропал. Я задержал дыхание. Глаза намокли. Из них на землю заструилась лава. Зажгло ладони. Вонь гари иссушила свежесть ночи. Среди людей кто-то вскрикнул. А Он что-то говорил. Наверное, утешал. Голос же нашёптывал: «Ты не Жар-Птица. И не огонь небесный. Ты пламя мести». И на последнем слове я выпустил из лёгких жар.

Наверное, мир выгорел не сразу. Живому хватило одной моей яркой вспышки. А вот сооружения рухнули гораздо позже. Они оказались устойчивее своих создателей, как и я.

Иду по пеплу и рассматриваю обгорелые руины. Наверное, где-то среди них прячется и моё прежнее убежище. Думаю о нём, но искры чувств сердце не ласкают. Мне всё равно. Нет дела до книги сказок, и до Него, и до тех защитников-людей. Я даже к собственному огню не ощущаю волнения.

– Послушай, – обращаюсь к голосу.

– Ну?

– Ты говорил, что я – пламя мести, помнишь?

– Помню.

– Это всё неправда.

– Почему же?

– Месть во мне сгорела. И все другие чувства тоже. Но я ещё жив.

– И?

– Я – стихия. Понимаешь? Пока есть что сжигать, я буду жить.

– Что же у тебя ещё осталось?

– Только ты. И больше ничего.

– Приехали, – вздыхает разочарованно голос. – Я думал, мы друзья.

– Всё так, – растираю пальцами хлопья пепла, – поэтому сейчас погаснешь ты, а вслед и я.