Человеческий детеныш

Рассказ написан в соавторстве с Сашей Веселовым

 

 

Орк Дага Сизонос сонным взглядом окинул Мышиные Холмы – всё было тихо, далеко за рекой реяло знамя Каганата. Красное и гордое, оно ожидало грядущую битву.

Но Сизонос не был воином – он был мародёром. Орк медленно перебирал складки на полотняном мешке и вспоминал  последние слухи. Говорили, что гоблины отравили блины в доме вождей Большого Пхана, после чего у тех полегли все виночерпии и приедалы, а сам блажной Пхан даже обернулся верблюдом и воспарил в недра небесные, откуда поражал подлых гоблинов нечистотами смрадными. Сизонос в это не очень верил – кто же пустит гоблинов в дом вождей.

Мародёр достал из мешка флягу, сделал большой глоток и скривился. Украденное им у обозника вишнёвое вино, ещё вчера отличное, сейчас неприятно горчило и отдавало уксусом. Дага плюнул и отшвырнул деревянный сосуд прочь. Не иначе, проклятая магия! Как злой рок, как чума, как наваждение! С тех пор, как в великом орочьем народе произошёл раскол, магия была повсюду. Серым туманом сочилась с гор, зловонной жижей выступала из недр земли, поганила родники и колодцы и проливалась на головы испорченным дождём. Сизонос припомнил дни, когда славные битвы велись лишь добрым оружием, а магическая сила водилась только у немногих избранных, колдунов да шаманов. Но всё изменилось, когда орда раскололась на два непримиримых лагеря. Вожди на юге основали Каганат Большого Пхана, а король Урбус Медведь увёл за собой северян. Десять лет с той поры бушует пламя междоусобицы, пожирая тысячи орков на потеху эльфам и людям. Кому первому пришла в голову мысль использовать чужеродное волшебство – уже никто не вспомнит. Бывшие враги стали союзниками, а верные соратники превратились в недругов. Вон и гоблины, вслед за своими старшими братьями, орками, вцепились друг другу в глотки.

Дага отогнал невесёлые мысли прочь. Чего теперь горевать да изводить себя глупыми воспоминаниями? Надо жить. Не наделили его боги звериной силой, не дали высокого роста, как у большинства соплеменников, но подарили хитрость и смекалку. А может, оно и к лучшему в нынешней неразберихе. Люди, эльфы и гномы больше не сторонятся свирепых орков, охотно скупают добычу. А её скоро у Даги будет много. Главное, не зевать.

 

Где-то далеко запищали дуделки, взревели трубы – ну всё, совсем скоро уж битва начнётся! Не сейчас, на ночь глядя – кто в потёмках воюет, а скоро. Через три дня, неделю? Не спросишь – некого спросить. Может, и завтра с рассветом начнётся кровавая сеча, всякое бывает, но вряд ли. Не бывает такого шума в канун великого дела. Пугают друг друга. Солдатиков молодых пугают. Почитай половина войска из свеженабранных рекрутов состоит. Мало осталось ветеранов. Да ведь и правда, десятый год войны на исходе. Поприбавилось сирот, вдов, увечных калек да холодных могил по округе, не прибавилось только ветеранов, умелых обученных солдат, закалённых в кровавых боях,  воинов опытных и смекалистых. Должно быть, и сейчас те из них, кто остались, добрались до музыки: драконьих дуделок да труб адских, и пошла у них потеха. В крадущихся сумерках звуки эти вдвое страшней кажутся, напоминая своим гулом и  завываниями шелестящий просвист крыльев жутких чудовищ: змеелётов щитолобых, трубкозубых упырей-детехватов и даже главного вождя драконова племени, уж сколько времён покоящегося в легендах железного огнееда.

Читал Сизонос все события, происходящие за рекой, как открытую книгу, ибо давно жил, во многих искусствах был сведущ и с годами стал замечать, что всё вокруг на земле норовит повторяться, хорошее ли, плохое ли. Ходят добро и лихо, как зима за летом, бегут друг за дружкой, кого, может, и стопчут неаккуратно, а вот если рядом присесть да присмотреться – хорошо видно, что всё повторяется. Молодым девкам парни на ухо глупости шепчут, баб мужики бранят да лупят, а старухи старикам редко нужны, оттого они от старух на погосты спешат отправиться, там компания веселее.

Дага так своей мрачной шутке обрадовался, что и складки на мешке перебирать бросил, и хоть на коленях стоял, а приосанился, спину выпрямил и, глядя навстречу грядущей ночи, улыбнулся искалеченным ртом. Разрубили ему губу недобрые люди в кабацкой драке, и сами уж который год по весне травой прорастают, а память навсегда осталась. Не срослась губа – не так лечил, видны в её оплошине неровные орочьи клыки, да так видны, что кажутся плотоядной усмешкой. А когда улыбается Дага – кричи караул, уж вот какой дьявольской гримасой наградил его случай.

Знал это Дага и потому улыбался редко, да и чему радоваться. Будет битва, будет другая, соберёт он железо, не погнушается обобрать мёртвых, снесёт, продаст, пропьёт и опять станет кружить по пятам войска, ожидая боя. И его жизнь состоит из одних повторений, живи, пока не наскучит, а помирать время  само придёт ко всякому, и только однажды.

Сизонос перестал улыбаться. Ревели дуделки и трубы, потешалось войско, холодный ветер, вдруг всполошившись, пригладил высокую траву. Ночь прорастала первыми звёздами. А где-то за спиной в стороне, поросшей кислым кустарником, уже выплывала шапка тумана. Орк слишком хорошо знал повадки ночи, чтобы она могла его обмануть. Всё было так, да не так, неуловимо не так. Ночь безмятежна, потому если вдруг среди её течения почувствуешь тревожную ревность – ищи врага. Раньше найдёшь – дольше проживёшь. Орк опустился на мешок, животом прижимая  к земле силу пружины, готовой мгновенно метнуть тело навстречу тайному соглядатаю. Молчит земля, не выдает лазутчика – затаился он. Но ночь не обманет того, кто с ней знаком коротко. Дага Сизонос потому и жил долго, что чувствовал не только шаги, не только дыхание – взгляд чувствовал. Кто же выслеживать его взялся?

Не орк или тролль, явно. Те не таились, шли открыто и брали силой, что вздумается. Хоть добычу, хоть жизнь.

Хрустнула за спиной ветка. Ушёл Сизонос перекатом в сторону, а сам на звук сучковатую палицу метнул. И понял – попал. Вскрикнул кто-то тихо. И ещё на землю пасть не успел, а Дага уже с кинжалом к нему кинулся.

Так и есть – человек. Худой, в лохмотьях нищенских. Лежит,  распластался, и вроде не дышит. Опустился перед ним орк, руку протянул, длинные грязные пряди с лица убрал, нахмурился. Юнец совсем, даже не бреется. На подбородке рыжий пушок, на лбу кровавая ссадина от дубинки Сизоноса. Да нет, бьётся сердечко. Тихонько, но бьётся.

Даге торопиться некуда. Присел на мшистый валун, ушами звуки ночи слушает, глазами за незнакомцем следит. За рекой в чёрное небо огненный шар взлетел, заискрился звёздами и потух. Сизонос сплюнул досадливо. Кто-то из магов свои силы пробует, или дурачится просто.

Пошевелился мальчишка, глаза открыл. Приподнялся на локтях и на орка глянул. И видно – перепугался не на шутку.

– Кто ты? – спросил Дага.

Молчит. Чтобы больше жути на него нагнуть, улыбнулся Сизонос. И от оскала его жуткого вздрогнул паренёк, дёрнулся.

– Я задал тебе вопрос, человеческий детёныш!

– М.. меня зовут Гербальд.

Дага покатал на языке непривычное имя, скривился.

– Где бьются орки – человеку не место. Зачем пришёл?

Паренек сглотнул слюну.

– Есть хотел…

– Вор, значит? Знаешь, что в лагере зелёных воинов всегда вдоволь вина и мяса. А не ведаешь разве, что мои сородичи и человеческим мясом не гнушаются?

Вон как задрожал заморыш. Что с ним делать? Любой из орков просто свернул  бы его тощую шею и, наверное, правильно бы сделал. Люди слишком шумны и глупы. Но Дага был другим. Возможно потому, что сам был лишён привычной орочьей силы и самонадеянности. По меркам своего племени считался ущербным ничтожеством. Он для них такой же слабак, как этот мальчишка для него.

Была и ещё причина. Причина посущественней. Возможно, она чаще всего определяла «странности его поведения», но сейчас надолго предаваться воспоминаниям Сизонос не хотел. Он довольно легко и точно мог предвидеть, кто как себя поведет из встречных-поперечных дружков-странников, таких же, как он, одиночек, при разных обстоятельствах. Кто в драке будет стоять насмерть, а кто лишь на слова скор. Кто предаст за медные деньги, кто за них и удавит в тихую полночь. Кто картёжник, кто дурак, кто бабам нравится, а кто юнцов для блуда ищет. Кто закон знает, кто по закону судит, а кто по нему живёт.

Иногда сам себе удивлялся орк, чудной талант у него, в чужие души смотреть умел, а вот в свою заглядывать не любил. Не любил потому, во-первых, что ничего нового там не ждал обнаружить, во-вторых, не любил, наперёд зная, что всякий расчёт верный завсегда губила в нём или страсть, или глупость. Любой пустяк малый мог опрокинуть в нём стены крепости, построенной на простой орочьей логике: то есть благо, когда ты украл, и то беда, когда у тебя украли.

Но вернее первых двух была третья причина: даже и не по существу и ненадолго глянешь в омут души, и такой тоскою повеет оттуда, так расцарапает сердце, что закричишь от боли, кусая кулак свой, лишь бы туман чувств на глазах росой не выпал.

Дагу, да и всякого сейчас на его месте, пожалуй, больше интересовал пленник, а не свои скоморошьи слова рассуждения о себе любимом. Но и тот, кто, не печалясь об отсутствии настоящей дичи, готов был бы закусить мальчишкой, всё равно, прежде чем его выпотрошить, захотел бы узнать о нём побольше. Хлеба он ищет или секрет таит, с каких мест пришёл, что видел, что знает, – думал Сизонос, рассуждая вслух:

– Воровать надо с умом, понимать, у кого берёшь, за какую цену, и успеешь ли убежать. Бывает, когда и голод мутит разум, но это не про тебя. Глаза выдают. Тебе страшно, ты про себя знаешь – не голод, ты другого боишься, подвести не хочешь. Ты скорее раб, чем вор.

Мальчишка смотрел на него огромными зелёными глазищами, и вместе со страхом в них ширилось удивление. Должно быть, не встречал раньше таких болтливых орков. Орк-философ – что может быть поразительнее?

– Что ищешь? – спросил Сизонос. – Говори прямо.

– Еда. Не для меня. Для Герты. Сестра младшая…

Дага встал:

– Пошли.

Паренёк тоже поднялся. Раздумывал, кусая губу. Но Сизонос несильно толкнул его в плечо кулаком:

– Не бойся. Не обижу.

Она пряталась в овраге, затаилась за кустом чертополоха. И глаза у неё были такие же изумрудные, что и у брата. Дага смотрел на неё сверху вниз и старался не улыбаться. Уж больно потешный и испуганный вид был у этой Герты. Растянешь губы в рваной усмешке – ещё помрёт от страха.

Он пошарил в мешке и достал краюху хлеба. Разломил пополам. Протянул обоим.

Она схватила подношение с проворством ласки и тотчас принялась грызть.

Гербальд сначала смутился, взглянул на Сизоноса с сомнением: «Не шутит ли?», но тоже протянул руку.

Странное дело, наблюдать за трапезой человеческих детей было приятно. А ещё приятнее было осознавать себя благодетелем, эдаким покровителем обездоленных и ущербных. Чувство это для Даги было новым и неожиданным. Он задумался о его причинах, и чуть было не проворонил опасность. Над оврагом возникли две тёмные фигуры.

– Прячьтесь! – скомандовал Сизонос и первым нырнул в густые заросли кустарника.

Всё-таки люди глупцы. Вместо того, чтобы последовать его примеру, бестолково заметались и, разумеется, попались в лапы тех, кто с первых дней жизни учился выслеживать и ловить любую дичь, что посылали им боги. О богах они имели представление приблизительное, но об охоте знали всё. Их было двое. Два рослых орка с красными татуировками Каганата на узких лбах. Пьяные и оттого особенно опасные. Один из них схватил Герту за волосы и поднял над землей. Девочка страшно закричала от боли и ужаса, чем вызвала у обоих негодяев взрыв хохота. Гербальд бросился на помощь сестре, но второй орк несильно ткнул его кулачищем точно в скулу, так что мальчишка распластался на земле без движения подобно тряпичной кукле.

Довольный добычей орк опустил Герту, указал на неё когтистым пальцем и сказал напарнику:

– А ты говорил – баб не найдём!

– Это разве баба?! Будешь насаживать – пополам порвётся! Это всего лишь человеческая личинка! Сверни ей шею, и пойдём искать взрослых особей!

– Э, нет! – не согласился его товарищ. – Других нет. Все деревни вокруг пустые. Сбежали трусливые людишки! Сдаётся мне, эта малышка сможет ублажить нас! – он развязал пояс и до колен опустил штаны, – Давай! Покажи своё искусство, маленькая шлюшка, и тогда папа Мург оставит тебя в живых.

Второй орк, услышав это предположение, рассмеялся. Герта тоненько завыла и начала отползать прочь, но мучитель с хохотом наступил ей на спину сапогом:

– Куда?!

Вопрос остался без ответа.

Мург, стоявший со спущенными штанами, так и не понял, что произошло. Он увидел, как его приятель вдруг хрюкнул и стал медленно заваливаться набок. Затем уже прямо перед ним возникла морда незнакомого орка с уродливой улыбкой на порванных губах. Сверкнул в лунном свете изогнутый клинок, и любитель маленьких девочек захлебнулся собственной кровью.

Сизонос стремительно подхватил его и уложил рядом с тем, кому райские кущи открылись лишь на мгновение раньше. Затем он сграбастал девочку, притянул к себе, убедился, что она невредима, приложил палец к губам и скомандовал:

– Тихо! – но увидев, что ребенок продолжает реветь и довольно громко, зажал девочке рот ладонью, объясняя: – Не время плакать, вслед за этими появятся другие. Орки слышат, как рыба разговаривает в горном ручье, а слезы манят их как цветочный нектар компанию шмелей. Ведь где слезы, там и слабость, где слабость – там добыча, понимаешь?

Герта кивнула – она понимала, понимала всё, несмотря на жуткую картину, представшую перед ней.

– Молодец, – похвалил её Сизонос, убрал руку и убедился, что она лишь всхлипывает, да и то не громко, и с каждым следующим всхлипом всё тише и тише. – Гербальд, – обратился мародёр к юноше, ощупывающему ссадину на скуле, – оставь свою рану в покое, мы сейчас нажуем листья душистой репы, и завтра ты забудешь, что на этом месте твоя щека и кулак орка спорили с разбега, чей хозяин крепче. Вставай, возьми сестру за руку, и выбирайтесь  из оврага. Не оглядывайтесь, я догоню вас быстро. Мне нужно ещё задержаться на минуту, если их будут искать,  важно направить погоню по ложному следу.

Покачиваясь от звона в ушах, несколько раз тряхнув головой, Гербальд поднялся. Как было велено, он взял Герту за руку, и вдвоём они стали медленно подниматься по склону. А орк тем временем перебрался на позицию промеж двух покойников и, довольно ловко орудуя кинжалом с широким треугольным лезвием, вскрыл одну за другой грудные клетки незадачливых вояк, попавших во хмелю ему под горячую руку. Орки, именовавшие себя потомками короля Медведя, считали обязательным для себя правилом забирать сердца врагов из их жилищ. Тело без сердца – пустой дом. Сизонос поступил так, зная, что с рассветом воины каганата отправятся на поиски всех, кто не вернулся в лагерь. Дезертиров следовало наказать, а за всех, кому насильно помогли отправиться в край вечной охоты, необходимо было рассчитаться. Так пусть они ищут «медведей», забравших сердца воинов, а не мародёра, переложившего из карманов покойных в свои лишь несколько монет да кистень с кастетом, да два короткохвостых кинжала, да обмылок свечки, да узелок с богатырской травой, которую заваривают перед боем. Когда заваривают, а когда просто глотают, за неимением времени возиться с кипятком, веря, что богатырская трава руку врага с мечом отведёт, а свою с клинком на врага направит. Не раз пробовал Сизонос и сам богатырскую траву, дурманила она голову здорово, заменяла расчёт яростью, гнала в бой, убавляла страх, да вот только ума и силы не прибавляла. Богатырская трава шла за сушёную жмень по цене большой фляги хорошего вина. И потому, поспешая за ребятами, орк своей добыче радовался, могло и не быть добычи, могло и их не быть, а вот есть. А  тем, что в овраге остались – богатырская трава не нужна, их теперь уже небесные тысячники к себе на вечный кошт зачисляют.

Нашёл Дага детей за грядой камней. Лежали они тихо как мышки и на реку пялились.

– Вы чего здесь?! – накинулся на них Дага. – смерти ищете? Тут патрулей, что грязи! Сцапают и сожрут! Я велел вам за гору идти!

– Погоди, друг, – просительно остановил его Гербальд. – В лагерь нам надо.

– Чего? – опешил Сизонос. – В какой лагерь?

– В лагерь Большого Пхана. – Сказал,  и пристально в глаза посмотрел. И взгляд этот орку не понравился. Горящий, фанатичный, жадный.

– У тебя жар, мальчик, – скривился Дага. – Не иначе, лихорадка от ран приключилась. Говорил, репу надо приложить…

– Нет у меня ран! – сказал Гербальд и со лба прядь волос откинул.

Поразился Сизонос – действительно, кожа ровная и ни следа от ссадин. Как такое возможно? А тот усмехнулся:

– Меня с трёх лет лучшие знахари обучали. Разбираюсь я в травах и мазях, лекарскому делу обучен.

Орк только присвистнул:

– А как же ты с такими талантами вором и нищим стал? Лекари в большой цене.

– Были причины, – уклончиво ответил мальчишка. – Теперь хочу своё вернуть и с недругами поквитаться. Только для этого деньги нужны. Много.

– В лагере верховным вождём Смыт Ушастый. Слыхал про такого? Сейчас не только человечка – зажиточного орка за воровство в кипящем масле сварят.

– Знаю. Но мы с сестрой пойдём туда.

– Тогда нам не по пути, – буркнул Сизонос и закинул полотняный мешок за спину.

– Погоди, друг, – остановил его Гербальд, – ты слышал о «Слезе дракона»?

Орк замер, медленно обернулся.

– Допустим. Камень такой драгоценный.

– Не просто камень. А бриллиант величиной с яйцо чернозобой гагары. Это символ власти королей Данбороса. Его похитили год назад из сокровищницы короля Альбрехта.

– Помню. Был большой шум. Грешили на гоблинов.

– Этот камень в лагере Смыта!

Дага прищурился.

– А ты откуда знаешь?

– Она знает. – Гербальд указал на сестру. – У неё дар слышать зов драгоценных камней. Герта слышит песню «Слезы».

– Это правда? – Сизонос пристально посмотрел на девочку. Та кивнула и шмыгнула носом.

– И кто же прибрал к рукам этот камешек?

– Мы не знаем, – пожал плечами мальчишка, – но «Слеза» точно у кого-то из воинов каганата. Помоги нам, друг, и половина стоимости камня будет твоя! Я обещаю!

Дага задумался.

– Звучит заманчиво. Только людей в военный лагерь орков не особо пускают.

– Ты отведёшь нас, как искусных знахарей. Там много больных и увечных, никто не откажет. Разве ты не хочешь изменить свою судьбу? Не хочешь стать богатым и счастливым?

 

* * *

 

– Стой, недомерок! – орк с браслетами сержанта на огромных лапищах положил пятерню на впалую грудь Сизоноса. – Куда прёшься?! Кто это с тобой? Людишки?

– Так точно, господин сержант! Человеческие детёныши, но при этом умелые лекари и костоправы. Лечат любую хворь, и всё за мелкую медную монету. Если вас самого беспокоит какой-то недуг, то мои рабы с готовностью избавят от него.

Сержант прищурился, вложил в рот палец, размышляя, чем можно поживиться, впуская в лагерь немолодого и, судя по железным серьгам в ушах, освобождённого от  военной службы орка да двух человеческих личинок-заморышей. Угрозы они не представляют, на солдат короля Медведя не похожи, а поживиться хочется? От мысленной натуги и корысти в животе у часового раздалось урчание, после чего он палец изо рта вынул, зелёную слюну сплюнул и огласил своё решение.

– Пусть меня лечат, брюхом маюсь, мешает караул справлять.

Не успел Сизонос сообразить, а не стоит ли ему пожертвовать стражнику мелкую денежку, чтобы продолжить путь, как Гербальд опередил его:

– Выпей кипяток с душицей, перестань прятать за щекой медные деньги – плохой кошель, и  понос свой забудешь.

Невиданная дерзость предлагать орку кипячёную воду, не меньшая – чужие деньги считать. Однако сержант, только что действительно испытывавший в животе немалое кружение, неожиданно почувствовал себя лучше, сильным и бодрым себя почувствовал, каким в молодые годы был. Сразу о недуге забыв, он легко подтолкнул палицей человечков в сторону лагеря, туда же он направил сильным пинком и сопровождавшего их орка.

 

* * *

 

Лагерь вождей Большого Пхана занимал высокий берег реки и простирался, грязный и необъятный, в сторону холмистой гряды, за которой выходили из леса и становились своим лагерем орки короля Медведя. Местность безлюдная и до времени необжитая быстро превратилась в военное поселение с норами, землянками и подземными ходами, над каждым входом было возведено строение. Для старших орков из брёвен, для прочих – из вымазанных глиной сплетённых веток, а то и просто куч гнилой дурно пахнущей соломы. Смрад в орочьем лагере стоял ужасный. То и дело здесь приходилось зажимать носы, с трудом удерживая подступавшую к горлу тошноту. Но не только от вони здесь подводило желудок, повсюду запросто были свалены в кучи гниющие останки, зверей и орков, людей и гномов, эльфов и всех прочих. В буквальном смысле слова костями был вымощен лагерь Смыта Ушастого, шатёр которого  стоял посредине. Шатёр, сшитый из шкур и  ковров, скреплённых костями и  металлическими латками. Своей огромностью он поражал воображение, возвышаясь над прочими неказистыми сооружениями, от которых был отделён кольцом незанятой земли шириной локтей в пятьдесят и кольцом стражи, набранной из лучших воинов каганата.

Кроме шатра предводителя, ещё два места в лагере впечатлили особо. Они даже имели дополнительную охрану. Во-первых, арсенал, напоминавший небольшую крепость. Стены в два роста сложены из валунов да камней. Над стенами шесты с лентами, трещотками, бубенцами и прочими амулетами, среди которых немало было и черепов разных, были  человечьи, были звериные, говорят, были и драконьи. Среди прочих амулетов признал Сизонос несколько магических флагов. Значит, правда каганат с колдовской нечистью дружбу свёл. Чёрно-красный треугольник впечатлил особо – Холодного ветра знак. Много лет истребляли чародеи из этого клана свободных орков, а вот на тебе, и они здесь ко двору пришлись.

В отдалении от арсенала на топком берегу курилась и дышала болью ещё одна достопримечательность: тюрьма, именуемая здесь – Пытошная поляна. Тут до бесконечности буднично и ужасно мучали орки своих пленников. Кого за вину, а кого безвинно. На части рвали, топили, душили да новые способы умерщвления выдумывали. Плач и стоны здесь слились в вой безысходный, протяжный. Идти туда Сизонос не хотел, потому что если он и подсадил кого из недругов своих на небо, то точно не из пустого баловства или забавы. Однако же, Гербальд настаивал, сестра его здесь в лагере слышала песню камня то громче, то тише, и не было ясности, то ли камень в земляной норе укрыт, то ли в ином месте спрятан, а может, его на себе носят. Пришлось идти выяснять.

Даже ночью на Пытошной поляне не умолкали стоны. Вот мимо них проковылял понурый орк, баюкая обожжённую культю. Тот, кто только что отсёк ему кисть, грозно крикнул вслед:

– Принеси жертву богам, что легко отделался!

 

Жарко пылал костер, стреляя в ночное небо рыжими искрами. Дага благоразумно рассудил, что таиться не следует. Спрятав страх поглубже за пазуху, решительно шагнул к стражникам.

Те хлебали из большого котла вонючее варево, на Сизоноса даже не взглянули. Лишь один равнодушно спросил:

– Чего надо, мелкий?

– Здравствуйте, бравые солдаты Великого Пхана! – приветствовал стражников Дага. – Я привёл умелых знахарей!

– А зачем ты их привёл? – зевнув, спросил второй караульный.

– Каждый зарабатывает как может, – развёл руками Сизонос. – Я мыслю, здесь особо много тех, кто нуждается в избавлении от мук.

– Ты совсем дурак, – вступил в разговор третий стражник. – Здесь не избавляют, а причиняют муку. Пошёл отсюда, урод, пока я не проломил твою пустую башку.

Сизонос поклонился и попятился прочь. Но его остановил первый стражник:

– Стой! Покажи своих лекарей! Пусть подойдут!

Дага сделал знак Гербальду и Герте, и те несмело приблизились к костру.

Стражник прищурился:

– Да это же человеческие личинки. Какие из них знахари?

– Весьма толковые, – вновь поклонился Сизонос. – Даже господин сержант это признал.

– Какой сержант?

– Имени не знаю, но у него шрам на носу и только половина правого уха.

– Ха! Сержант Рыхда! Он неделю кровавым поносом мается! Ещё не сдох?!

– Никак нет. Благодаря моим умельцам – чувствует себя превосходно.

– А не врёшь? – стражник пристально посмотрел в глаза Даге. – Больно молоды твои лекари. Вот, к примеру, зуб у меня болит. Был тут один кудесник. Серебряную монету у меня оттяпал, клык выдрал, а тот всё одно ноет.  Смогут твои личинки меня исцелить?

Сизонос повернулся к Гербальду, но тот уже вытянул из костра горящую ветку:

– Будьте добры, откройте рот. Я хочу взглянуть.

– Будьте добры! – заржал солдат, но рот  открыл.

Осмотрев смердящую орочью пасть, юноша вздохнул:

– Зуб удалён не полностью. Десна воспалилась.

– Вот тварь! – вскричал орк. – А я ему серебро дал! Убью шарлатана!

– Не стоит беспокоиться, – улыбнулся мальчик, – я всё сделаю очень хорошо. Дам вам обезболивающую горошину, и вы даже не почувствуете, как я выдеру этот осколок.

– Обойдусь без зелья! Дери так!

– Как скажете.

Гербальд вытащил из сумки небольшие клещи, кивнул Герте, чтобы та взяла горящую ветку и подсвечивала ему. Даже Дага крякнул от удивления —  с какой ловкостью парнишка извлёк остаток гнилого зуба. А стражник и вовсе выпучил глаза от изумления. Поводил языком по лунке и расплылся в довольной ухмылке.

– Вот это ловкач! Молодец! Денег я тебе не дам, но дам возможность заработать! Вон в той выгребной яме орёт от боли десяток придурков. Их высекли плетью, а раны посыпали перцем. Они сейчас и золото согласятся отдать, лишь бы избавиться от страданий. Иди, малыш, и помни доброту дядюшки Хронга!

– Спасибо, – Гербальд отвесил низкий поклон. – Зуб я выдрал, но воспаление есть, а потому примите это, – мальчик положил на ладонь орка травяной шарик. – Через два часа будете совершенно здоровы.

 

По дороге к выгребной яме Дага тихо спросил мальчика:

– Ты всех на пыточной поляне собираешься вылечить? Что говорит твоя сестра о камешке, что мы ищем?

– Я слышу песню Слезы, – прошептала девочка. – Мы идём прямо к ней.

 

* * *

 

Лагерь просыпался. Стража руганью подзывала запоздавшую смену. Возле спальных нор завозились кашевары, водружая на огонь котлы. Верящие в силу молитвы орки с воодушевлением затрещали трещотками, зазвенели  колокола и бубны. Эти звуки звали богов, повелевающих колдовскими силами, отложить созерцание вечности и проникнуться  попечением орков. Кормить их, беречь, помогать в разборках с врагами. Скоро всё здесь придёт в движение. Орки, покинув норы, заполонят весь лагерь. Следовало поторопиться в поисках Слезы дракона или отложить поиски до вечера.

Сизонос пытался внушить своим спутникам, что дичь легко может спасти поспешность охотника, и им следует просто скоротать день до сумерек, повнимательнее осмотреться, а потом действовать наверняка. Но Гербальд и Герта не слушали его, они решительно направлялись в сторону ямы, указанной Хронгом.

События этой истории с каждым их шагом приближались к развязке, и с каждым шагом Дага Сизонос всё отчётливее осознавал, что отстаёт от понимания этих событий. А как известно, утративший контроль над ветром, возможно, и взлетит, но больно будет падать тому, кто не умеет летать.

Яма оказалась достаточно глубокой. В зловонной жиже ругались и причитали страдавшие от перца, разъедавшего раны, пленники, подвергнутые наказанию. Были здесь и орки, и люди, и даже один гоблин. Потому кто-то из них стоял в нечистотах по пояс, кто-то по грудь, а гоблин по горло – едва не захлёбывался в мерзкой луже. Все они громко кляли судьбу и переругивались. Высокие скользкие края ямы не позволяли им выбраться. Никто не хотел подставить истерзанную спину товарищам по несчастью, чтобы ускорить освобождение. Орки спорили, сердились, макали несчастного гоблина в нечистоты с головой. В отчаянии тот барахтался, пытаясь вырваться, но его ушастая макушка то и дело пропадала в смрадных глубинах узилища. Зато пытки его немного утешали страдания мучителей. К которым, откашлявшись и утерев слёзы, проступившие на глазах от едкого зловонья, и обратился Сизонос:

– Пусть враги ваши страдают вечно, добрые орки!

В ответ из ямы раздалась брань и ругань:

– Пошёл прочь, дурак! Достанем тебя – посчитаемся! Запомнили тебя! Смеётся, гад!

– Со мною два лекаря, они избавят вас от боли, когда я освобожу вас из плена. Хватайте удачу! Плата будет по медной монете с головы.

С этими словами Сизонос поднял лежавший на краю ямы кряжистый ствол сухого дерева, вполне подходящий на роль лестницы для узников, и опустил его вниз. Тотчас на краю ямы показался лоб с красной татуировкой в виде третьего глаза. Затем появилась и вся голова с порванными ушами, из раковин которых торчали сплетённые косички. Орк, отпихивая наседавших снизу, облокотился  о землю, и, глядя на Дагу, вступил с ним в переговоры.

– Нет ни денег, ни охоты сидеть здесь дальше, так что выбирай – или сейчас я укорочу твои дни, или укорочу дни твоего врага, на которого ты покажешь.

Сизонос выбрал последнее предложение.

– Мои враги отстали, но я с удовольствием познакомлю вас при первой возможности.

Грязная ладонь спасённого орка легла на плечо Даги, их лица оказались друг против друга, орк с пририсованным третьим глазом усмехнулся:

– Теперь твоим врагам не поздоровится, недомерок, тебе должен Тьмаха.

С этими словами освобождённый орк зашагал в направлении тропы, ведущей с Пытошной поляны в лагерь. Дага подтолкнул к нему Гербальда:

– Парень избавит тебя от шкирной сверблячки бесплатно, – затем прорычал сквозь зубы вопрос, обращаясь к Герте: – Этот?

Назвавшийся Тьмахой орк оттолкнул мальчишку:

– Не надо – так лучше запомню! Потеряешь боль – потеряешь память!

Гербальд отступил, а Герта покачала головой и так сверкнула своими зелёными глазищами, что Дага поёжился:

– Я скажу, у кого камень!

Яма пустела быстро. Один за другим выбирались из неё орки, затем люди. Имевшие деньги оставляли в ладони Сизоноса плату. Не имевшие – были щедры на обещания. Они торопились поскорее убраться, радуясь счастливому случаю, приславшему к ним дурака-избавителя. Два орка не пожалели денег и приняли помощь Гербальда. Боль утихла, и они ушли, распевая песни. После них больше из ямы никто не поднимался. Дага занервничал. Герта указала рукой в сторону ямы:

– Он там!

Сизонос бросился к яме. На дне её, на скользком пузыре нечистот, бездыханно лежало тело гоблина. На призывы он не отзывался и признаков жизни не подавал. Выловить его из ямы с помощью коряги, послужившей лестницей, не получилось. Больно кривой, тяжёлой и неухватистой оказалась она для такого дела.

Пришлось спускаться самому.

Сизонос, оказавшись на дне ямы, погрузился в помои выше пояса. Он подтянул к себе тело захлебнувшегося гоблина. Повернул на спину тщедушное пузатое тельце, изодранное плетью палача. Гоблин почти не имел одежды, на нем был лишь широкий вязаный пояс, удерживающий тряпки, прикрывающие срам, да на шее бедняги висели амулеты: бусы из ракушек, чьи-то клыки и когти, нанизанные на жилы, да ещё на отдельном шнурке болтался глиняный идол. Бриллианта не было. Если этот несчастный проглотил камень и спрятал его в своем теле, то потрошить его удобнее будет на берегу. Дага перебросил бесчувственное тело через край ямы, крикнул спутникам:

– Принимайте!

И начал выбираться. Возня на поверхности заставила Дагу поторопиться. Поднявшись, он обнаружил, что гоблин жив, что одной рукой он сжимает горло Гербальда, а другой прижимает к себе глиняного идола, висевшего на шее. За этого же идола обеими руками держался Гербальд. Его сестра  только мешала схватке суетой и визгом.

– Он здесь. Это он! – кричала девочка.

Зелёный коротышка боднул Гербальда лбом в челюсть, мальчишка выпустил идола. Гоблин звонкой оплеухой свалил на землю девчонку и, почувствовав свободу, хотел бежать. Но не удержался на ногах после мощного пинка Даги. А уже в следующее мгновенье Сизонос склонился над ним и сорвал с  его шеи глиняный амулет.

– А плата?

Гоблин простонал нечто нечленораздельное. Глина захрустела в орочьей лапе. Все замолчали,  затаив дыханье.

Сизонос разжал кулак. Лучи только что приподнявшегося над горизонтам светила пронзили голубой камень, просиявший тысячью безупречных граней – Слезу дракона.

– Это моё! – взвизгнул гоблин. – Отдай!

– Этот бриллиант украли у короля Альбрехта, – сказал Дага. – И если узнают о твоей причастности – я не завидую всей расе гоблинов. Иди и молись богам, чтобы я не проговорился, – при этом Сизонос легонько толкнул коротышку в грудь.  Тот сел на пятую точку и взвыл:

– Вор! Негодяй! Проклинаю тебя! Ты сдохнешь в страшных муках!

– Тихо, дурак! – Сизонос шлёпнул гоблина ладошкой по лысине, отчего глаза уродца закатились, а сам он безжизненно распластался на земле.

– Передохни, – вздохнул Дага, – а нам надо быстрее уносить ноги. – Он повернулся к Гербальду и увидел, что мальчишка улыбается. Странное дело, паренёк словно стал выше ростом, да и выражение лица изменилось. Он больше не выглядел робким и испуганным. Зелёные глаза взирали на орка с надменным превосходством.

– Отдай мне камень, – сказал Гербальд и требовательно протянул руку.

Сизонос удивился, но не посмел ослушаться. Мальчишка сжал бриллиант в кулаке и рассмеялся, затем кивнул Герте: – Идём, сестра!

Две детские фигурки повернулись к опешившему орку спиной и быстро пошли прочь.

– Куда вы?! – закричал Сизонос. – Нам в другую сторону!

Но человеческие детёныши не остановились.  Тогда Дага догнал их и схватил мальчишку за плечо:

– Мы получили драгоценный дар! Теперь самое время покинуть лагерь! А вы идёте в самый центр муравейника!

– Послушай, – прервал его Гербальд, – говорят, Смыт Ушастый самый великий из всех орочьих полководцев. Утверждают, что он не проиграл ни одного сражения, так ли это?

– Да, это правда, – кивнул Сизонос. – И что из того?

– Я непременно хочу взглянуть на него.

– Ты в своём уме, малыш? – встревожился Дага. – К его шатру опасно подходить ближе, чем на сотню шагов. Стражники имеют право срубить голову любому существу, что вызовет хоть малейшее подозрение! Не для того мы рисковали жизнью, чтобы так глупо загнать себя в ловушку.

– И всё-таки, я посмотрю на него, – упрямо мотнул головой человек.

– Драгоценность не только твоя! – прорычал Сизонос. – Ты говорил, половина стоимости моя. А я не хочу рисковать деньгами! А потому, ты пойдёшь со мной! – Сизонос решительно ухватил паренька за шиворот, но тот вдруг ловко вывернулся и громко выкрикнул какие-то слова на непонятном языке.

Словно мешок с зерном опустился на голову орка. В глазах потемнело. Ноги подогнулись.

Дага пришёл в себя лишь через несколько минут.

Что это было?

До шатра предводителя орков оставалось не более ста шагов, когда Сизонос догнал детей и понял, что его опасения подтвердились. Стражники заметили человеческих детёнышей, и к ним уже направлялся широкоплечий мохнатый урод с браслетами капитана, на ходу извлекая из ножен устрашающих размеров ятаган.

– Стойте! – закричал Сизонос. – Не убивайте их! Господин капитан! Это мои рабы! Я всё объясню!

Гербальд оглянулся на него и вдруг  расхохотался. И от этого громкого сумасшедшего смеха оцепенели все орки. Даже капитан стражников сбился с уверенного шага и замер, с удивлением разглядывая наглого человечка в нищенских лохмотьях.

А мальчишка поднял над головой кулак с зажатым бриллиантом и закричал:

– Эй, Смыт по прозвищу Ушастый, выйди из своей берлоги и посмотри в лицо смерти!

Сердце Даги ёкнуло и на мгновение остановилось:  ребёнок рехнулся! Теперь нам конец!

Но это было только начало. Полог шатра откинулся, и наружу вылез тёмно-зелёный гигант в рогатом шлеме. Смыт Ушастый, собственной персоной. С горящими яростью глазами, длинными и острыми клыками, выступающими из-под верхней губы, был он на две головы выше прочих орков. За спиной  вождя маячила уродливая фигура в волчьей накидке. На морщинистом лице чёрно-красные татуировки в виде треугольников. Шаман клана Холодного ветра – догадался Дага.

Смыт ожёг Гербальда углями красных глаз и ткнул в его сторону когтистым пальцем:

– Взять негодяя!

Дага мысленно застонал: Всё! За что, о боги?!

Но человеческий отпрыск вновь удивил его. Он вдруг размахнулся и швырнул Слезу Дракона под ноги зеленокожего вожака. Содрогнулась земля, небо прорезали молнии, а камень вдруг вспыхнул ослепительным белым пламенем. Длинные лучи в мгновение ока прорезали всё пространство вокруг, и Сизонос ощутил, что тело его окаменело. Он с удивлением хлопал глазами и видел, что подобное состояние постигло не только его одного. Все орки застыли в нелепых позах, и только их глаза продолжали жить. Магия не тронула лишь Гербальда и его сестру.

– Вот для чего мне был нужен камень. – с усмешкой сказал Даге мальчишка. – Слеза Дракона не просто драгоценный бриллиант – это мощный артефакт боевой магии. Он потому так и называется, что даже драконы плачут от бессилия, не способные противиться его чарам.

Но волшебство камня подействовало не на всех. Сизонос увидел, как двигаются губы жреца Холодного ветра. Мгновение – и колдун порвал заклятие, рот хищно ощерился, а руки вытянулись в сторону человеческого детёныша. Уловив ужас в глазах Даги, Гербальд обернулся и успел начертить в воздухе защитный знак. Чёрный вихрь врезался в невидимый щит и растёкся по сторонам клубящимся дымом. Но шаман Ветра был явно сильнее. Он выкрикивал заклинания и посылал в противника новые и новые потоки гудящей смерти. Гербальд отступал. Лицо побледнело, на лбу блестели крупные капли пота. Вот он упал на колени. В глазах появилось осознание обречённости, а рот искривился в предсмертном крике.

Шаман захохотал, торжествуя победу, и вдруг поперхнулся. Синие молнии обвили его шею, сомкнулись, раздался негромкий хлопок, и голова чёрного колдуна отделилась от туловища и скатилась на землю. Когда безголовое тело рухнуло, Дага заметил Герту. Девочка тяжело дышала, а с её дрожащих пальцев сыпались голубоватые искорки.

 

Гербальд с трудом поднялся, благодарно кивнул сестре и, пошатываясь, побрёл к застывшему Смыту. Вытащил кинжал у того из-за пояса, взглянул в красные злые глаза, отчётливо произнёс:

– Смыт Ушастый, привет тебе от Урбуса Медведя.

И вонзил длинное лезвие по рукоятку в грудь. Веки прославленного орочьего полководца медленно опустились. Смыт по-прежнему стоял на ногах, но Дага знал – военный вождь каганата Большого Пхана мёртв.

Гербальд наклонился и поднял с земли Слезу Дракона, аккуратно положил в сумку, потом подошёл к Сизоносу и тихо заговорил:

– Ты был прав, когда назвал меня рабом. Я был им, но ныне обрёл свободу. Мне хотелось бы помочь тебе, но тогда придётся снять заклятие со всех, а мы с сестрой не можем рисковать. Прощай, друг. И прости, если сможешь.

А потом они ушли.

Прошло много  времени. Солнце стояло в зените, когда Сизонос ощутил, что волшебство потеряло силу. Бежать было поздно. На него смотрели сотни горящих ненавистью глаз. Огромный орк потрясал секирой и вопил:

– Догнать! Взять живьём!

«Наверное, он и станет вождём вместо Смыта, – равнодушно подумал Дага, – а поймать детишек у вас вряд ли получится. Слишком большую фору вы им дали».

Растолкав вопящую толпу, вперёд шагнул Тьмаха, тот самый, которого Сизонос освободил из ямы и который обещал убить любого врага Даги. Теперь он кричал иное:

– Это он! Он привёл в лагерь человеческих магов! Смерть ему!

Пудовый кулак врезался в лоб Сизоноса, и его сознание поглотил мрак.

 

* * *

Мрак плотный, холодный и скользкий встретил его возвращение. На мгновение Даге показалось, что вокруг нет ничего, ни запахов, ни звуков. Мрак ограждал его стеной от всех прочих проявлений жизни. Мрак не давал двигаться. Мрак был повсюду. Но это был именно мрак, кромешная тьма, наполнявшая каменный мешок, в центре которого помещался Сизонос, запертый в колодки.

Смерть не спешила к нему, и, судя по всему, она не обещала быть лёгкой. Казнь убийцы предводителя каганата должна быть страшной и праздничной. И если для страшной казни было достаточно найти умелого палача, коих всегда было среди орков в достатке, то для праздника требовался подходящий случай. А случая не было. После смерти Смыта над его войском не стало единоначалия. Теснимые ордами с севера орки каганата разделились на отдельные отряды и с немалыми потерями ушли каждый в свой удел. Надеясь дома пережить лихолетье. Гражданская война дело неспешное. Неспешное и кровавое.

О событиях, происходящих за стенами узилища, Сизонос получал мало известий, сторожа были неразговорчивы. Появлялись редко, кормить пленника им не полагалось, а обижать было лень. Страдания узника, содержащегося в колодках без еды в холодной пещере, были достаточны и без пинков и мрачных шуток. Дага терпел. Мучился от холода и жажды, проклинал себя за историю, которая привела его в неволю, изнывал от желания вырваться на свободу, от желания насладиться местью, мучился и терпел. Постепенно все чувства его онемели, пришли в отупение. Он потерял даже приблизительный счёт времени. Боль и ненависть потеряли для него и цену и смысл. А палача всё не было. Был лишь холодный мрак, сквозь который Сизонос часто видел один и тот же сон, начинавшийся ослепительным кошмаром гражданской войны. Другой войны, не орочьей, человеческой.

 

* * *

Горела земля, и не хватало на ней слёз, чтобы залить чадящие угли на пепелищах. Король Белиор теснил врагов повсюду. Теснил без пощады и сожаления. Рухнули и обуглились стены речной крепости – последнего оплота старого недруга короля – князя Светлоярого. Сам князь был изрублен в бою, а ближние люди и слуги его, кто не разделил участи своего господина на бранном поле, должны были отвечать теперь за преданность ему и за неразумность выбора. Отвечать перед Белиором.

Король казнил всех без пощады. Долгая распря привела его к уверенности, что торжествует та правда, что не терпит сомнений. А сомнения кроются в людях, знавших иную правду. Скоро опустел край Светлоярого, и  Белиор отправился восвояси, сыграв напоследок злую шутку с женой убитого князя.

Несчастная женщина, молодая мать, досталась королю вместе с детьми после гибели мужа. Король владел ею как наложницей, всякий раз наказывая за строптивость матери её детей. Когда же железный кулак Белиора прервал мучения её младшего сына, княгиня помешалась. Сумасшествие избавило её от понимания происходившего вокруг кошмара. Она перестала сопротивляться, кричать, биться в руках палачей. Она лишь тихо плакала и причитала: «Где дети, где мой любимый сынок?».

Вот тут Белиор и вспомнил, что утром его всадники наткнулись на лесной дороге на орочье логово и притащили к королю на потеху его обитателей. Хромоногий орк и его сыновья были обезглавлены, а беременной самке король сам вспорол живот и долго смеялся, глядя, как в крови и слизи барахтался перед ним недоношенный орк. Сейчас, припомнив утреннюю забаву, Белиор приказал слуге лишить княгиню глаз. У кого ума нет, тому и глаза не нужны, усмехнулся король. Затем, уже в седле, отправляясь домой, велел он дать в руки несчастной тело зелёного заморыша. Ещё раз взглянув на исполненное, король ударил коня шпорами, дёрнул поводья и счастливо засмеялся.

А слепая безумная женщина с орком на руках перестала плакать и прижала маленькое тельце к себе, чтобы защитить его от этого смеха.

 

* * *

Кошмар сменялся сном спокойным, глубоким. Этот сон надолго оставлял Дагу на руках матери. Там его не могли  настичь никакие беды: ни ужас мрачного подземелья, ни визгливый смех короля, ни предательство вероломных спутников, ни обидное прозвище, которым наградил Сизоноса сотник, отстранивший его от воинской службы:

­ ­– Да на что ты здесь нужен?! Как-нибудь без тебя обойдёмся, человеческий детёныш!