Карлсон

Совы кричат.

Дед, конечно умер от старости. От алкоголизма, диабета, онкологии и еще массы всего, чего я не знаю. Не общался с ним очень давно.

Конечно причина в образе жизни, хотя казалось бы – юг, свет, солнце, фрукты-овощи свои, климат отличный, физические нагрузки в меру, дети и внуки, два дома, жена. Конечно, можно списать на старость, алкоголизм и заболевания. Но я-то знаю, что его медленно убила бабка. Потому что она ведьма, как пишут в дурацких объявлениях «потомственная», и я как первый внук в семье тоже с этим рожден. Такая кровь, такие правила, от этого никуда не деться. Только с этим надо уметь жить, и не вредить близким, потому что желание твое – закон, и расход сил пропорционален желанию. А она прибегала к сторонней силе. И батя мой по юности щеголял контактами с ведьмами и полюбовными отношениями с темной силой.

Где только он сейчас. Где бабка?

Сидели все гнилые на похоронах, дом захламлен и полуразрушен, стылый стоит. Еда тухлятиной отдает, все пьяны и больны, денег нет, счастья нет, будущего нет. Потому
что нехуй с темным путаться, нет в этом романтики, кровавых поцелуев и сладострастных отдаваний души. Они все возьмут, но так что заживо распрощаешься со всем что дорого и подавишься в какой-то момент своими же потрохами. Еще и родных своих заразишь, потому что они слабее, у них нет ресурса на сопротивление, им еще и приходится от тебя обороняться.

Еще и поэтому я свалил. Оборвал все контакты, исчез с горизонтов. Невежливо, некрасиво, но я жив. Потому что со стороны, для большинства, дед умер от старости. Сыновья сторчались и спились от безысходности. Но я чую радиус поражения, я знаю, что причины на самом деле в дремучей, гадкой бытовой ворожбе, с которой надо уметь жить. И когда у меня спрашивают — ты почему не развиваешь это, не общаешься с мертвыми так часто, как можешь, если есть такой талант — я не могу объяснить про технику безопасности, про правила взаимоотношений которые никто не объясняет и можно только чуять, осязать и болеть потом, лежа почти мертвым, если ошибся.

— Извините, — я даже не повернулся на голос, продолжая работать мотыгой. Настроения говорить у меня, как и обычно не было совсем, тем более с человеком в таком
внутреннем раздрае.

Она постояла, потом подошла поближе, осторожно ступая по перекопанной почве. От нее тянуло падалью находящегося рядом с дурной смертью человека, пылью, которая копится на жизни, если не наводить порядок, не встряхиваться, двигаться по накатанной.

— Извините, здравствуйте, мне сказали, что вы здесь. — не дождавшись ответа, она продолжила: — Мне нужна ваша помощь.

Голем выпрямился и посмотрел на нее. Вот же тормоз, отреагировал на знакомые слова. Я тоже выпрямился, ощутив, как ноет спина, повернулся к говорившей, снимая рабочие садовые перчатки и разминая пальцы.

Ей было явно далеко за 30, даже ближе к 40, просто из-за своей худобы и легкого летнего сарафана она выглядела моложе. Такая хрупкая и такая почти полностью увязшая
в потустороннем дерьме. Стояла и смотрела на голема, блестящего от масла, чтобы не пересыхал на солнце, по пояс голого. Я часто жалел, что он так хорошо,
привлекательно выглядит. Практически любой контакт с людьми проходил через их ступор от встречи с ним. Представляю, как ржал бы ты, Том, над ним.

— Давно это?

Она вздрогнула и посмотрела на меня.

— Не знаю, просто сейчас все совсем плохо стало. Оно съело… Собаку нашу съело, — у нее резко сел голос, я вздохнул и кинул на садовую тележку перчатки.

— Собери инструменты и откати на тачке к сараю. Потом приходи ко мне, — отдал я распоряжения голему, привыкнув все четко формулировать, и позвав с собой женщину
направился к прохладной тени виноградника, оплетающего старую террасу.

По дороге помыл руки и умылся из колонки, забрызгав старые джинсы в которых работал и ворот растянутой футболки. Лицо горело после солнца и контраста с холодной водой, в тени ощущался плотный запах перебродивших ягод и послеобеденного зноя.
Я налил в стаканы воду из пластикового кувшина и сел за деревянный стол, крупные, не слишком ровные доски которого были застелены потертой клеенкой. Улыбнулся гостье,
спросил как ее зовут и откуда она. Когда родилась. Не важные, в общем-то для меня вопросы, мне просто нужно было, чтобы она говорила. Сосредоточилась, и чтобы я
смог ухватиться, просмотрев, что там было на самом деле.

На самом деле было паршиво. Паршиво той стадии, когда неощутимое, неоформленное и смертельное обросло плотью. С одной стороны, его легче так поймать, с другой – возни больше, и силы больше, и опасности больше, она не сведена к определенной зоне – физической, температурной, временной, цветовой. Эта опасность уже овеществилась и перемещается самостоятельно, прокачивая свой скилл для того, чтобы двигаться все дальше. Я осмотрелся в тускло освещенной, словно поддернутой пылью комнате с болотно-зелеными обоями. На стене висели шаблонные картины, нарисованные любителем. Рамы были слегка перекошены и сверху на них лежала пыль. Пыль облепила и тусклый, тканевый, когда-то оранжевый абажур высокого торшера возле зеленого дивана, на который был накинут коричневый плед. Дальнюю стену занимал книжный стеллаж, нижние полки которого закрывались дверцами, а на верхних стояли книги вперемешку с сувенирами, играми и какими-то бессмысленными мелкими вещами, тоже поддернутыми пылью.

Окна были закрыты створками с деревянными жалюзи, на которых потрескалась плотная, масляная краска. Занавески были сорваны с нескольких креплений. Покрытие на полу кое где вздулось, из-за чего стол стоял под наклоном. Эта сущность была в дальнем углу, между торшером и книжной полкой, почти под потолком. Сначала даже сложно было заметить, потом проступал образ. Меня вытолкнуло оттуда в теплую послеполуденную террасу при старинном аббатстве. По ногам стелился живой, холодный туман, наползший с обратной стороны, который ничего плохого бы не сделал, просто нагонял жути. Женщина сидела напротив в трансе, голем стоял недалеко от входа, скрывшись в тени, вода в кувшине позеленела и зацвела, протухнув. Я поднялся, вылив ее под пока не распустившиеся хризантемы. Забрал со стола бокалы, отдав их голему вместе с кувшином.

— Помой посуду и собери в дорогу вещи.

Я дотронулся до плеча женщины, Ассель, как я теперь знал, выводя ее из транса. Она очнулась, посмотрела на меня с недоумением.

— 30 тысяч.

— Это много.

— Вам виднее. Как вы думаете, сколько стоит ваша жизнь и жизнь ваших близких?

— У меня столько нету. Я думала вы помогаете бесплатно, при монастыре ведь.

— Все имеет свою цену, — я сел напротив. Если не думать о том, что мы обсуждаем вашу жизнь – сколько на вскидку может стоить стоит коррекция судьбы без гарантии что ты не навлечешь на себя еще какую-то ебань? — За все нужно платить, такие вещи не бывают бесплатными. Или проще забрать несколько лет жизни? Или почку, например. Вам могут
сказать — отдай, что не жалко — и согласившись, вы попадете в еще худшую ловушку, заплатив, например, свои рассудком. Всегда нужно чтобы цена была обозначена, и что
бы она была покрыта. 30 тысяч за вашу семью это очень мало, я просто уберу причину, давшую ход овеществлению, а вы сами будете разбираться с тем, что позволило этому
появиться, потому что виноваты всегда сами люди.

У нее снова заблестели глаза от подступивших слез. Мне всегда было совершенно неловко говорить людям о деньгах, о том, что мой труд должен быть оплачен, и оплачен
ровно настолько, насколько выполнен. Но сложно объяснить, сколько и почему столько стоит что-то совершенно нематериальное.

— Мне надо подумать.

— Нет у вас времени думать. Вы же сами знаете, что, если вернетесь без меня – уже не вырветесь. Мне в общем все равно, и даже спокойней, я продолжу заниматься садом,
читать книги и не разговаривать с людьми. А для вас этот день станет последним, который вы осознаете.

— Вы очень жестокий человек. Хотя выглядите очень милым по началу. — Она поднялась. — Никогда бы не подумала, что служитель церкви может быть таким неприятным.

— Я не служитель церкви и не приверженец ни одной из религий. Я тут просто живу. Потому что только тут и могу дышать, потому что энергетика чистая, — и не воняет этим
вашим отравленным человеческим присутствием, добавил я про себя. Не стал говорить это вслух, все равно не поймет и в общем-то ей совершенно не нужна эта информация.
Она молчала, глядя на свои колени, прикрытые подолом цветастого сарафана. Она знала, что я был прав.

— Хорошо, заедем куда-нибудь где есть в банкомат. Я откладывала деньги на учебу для сына.

Она ждала от меня какой-то реакции – одобрения, поддержки, чтобы потратить сбережения неведомо на что вместо абстрактного будущего. Не гарантированного будущего от человека, которого ты видишь в первый раз в жизни. Я молчал, это был не мой выбор, а ее. Человек сам должен принять решение и следовать ему, я никого не должен
убеждать. Если есть интуиция, шестое чувство, контакт с настоящим, внутренним «Я», хоть что-то, помогающее воспринимать реальность спектром чуть шире, чем обычные
обыватели – оно подскажет, что это верно.

Голем стоял у машины, вместе с дорожной сумкой. Ассель всматривалась в мое лицо, потом просто кивнула и повернулась к машинам, даже выпрямилась, а увидев голема, слегка улыбнулась.

— Вы тоже поедете с нами?

Голем молчал, смотря мимо.

— Он не ответит. — Я забросил сумку с вещами на заднее сиденье.

— У него что-то со связками?

— Нет, он просто тупой, потому что из глины.

— Это метафора? Как человек, сын Божий сделан из земли?

— Нет, можете потрогать — он будет холодный и влажный. — Я завел машину, оставив открытыми дверцы. В салоне было душно, он пропитался
специфическим машинным запахом. Голем сел рядом, и тачка сразу ощутимо опустилась ниже под его весом.

Мы ехали через поля, за кромку которых опускалось солнце. В низинах начинал сгущаться туман, в открытые окна машины тянуло холодом и речной влажностью. Я даже был благодарен Ассель, что наконец-то куда-то выбрался, когда мы стояли на заправке у высокого столика и пили кислый кофе, заедая его хот-догами. Даже не слишком много
сбитых животных бродило вокруг. После какой-то части дороги, еды, и отдав деньги моя спутница немного повеселела, спрашивала про голема, с интересом его разглядывая и
периодически дотрагиваясь до гладкой, блестящей загорелой кожи.

— Я не ожидала, что вы такой молодой.

— Не слишком.

— Разве? Мне кажется, вам от силы 24.

Я улыбнулся и отрицательно покачал головой, отметив про себя что добровольное изгнание и сидение взаперти в старинном аббатстве мне явно на пользу — я могу коммуницировать с людьми. Обычно раньше это меня быстро морально уничтожало, я нервничал и не знал, как на что отвечать. А сейчас, хоть и ощущал немыслимую пропасть
дистанции – я мог спокойно говорить со своей собеседницей.

На ночь мы остановились в мотеле. Она не спала уже около суток, поэтому решили не ехать всю ночь, а поспать и позавтракав поехать утром. Я видел, что ей страшно
возвращаться, видел, как она не хотела, чтобы дома кто-то подходил к телефону, когда она звонила туда. Как с напряженной улыбкой и нахмурившись слушала шаблонную,
бессвязную речь ее ребенка и как ушла в свой номер в слезах.

— Ложись, не хочу, чтобы ты стоял всю ночь у двери. — Я постелил на пол одеяло со второй кровати: голем не спал, но, когда он всю ночь стоял каменным истуканом –это выглядело пугающе, даже с учетом того, что я к нему привык, и он не ощущался как живое существо. — И глаза будь добр, закрой, чтобы не пересыхали.

Я лег сам, ощущая, как приятно гудит тело и как я, оказывается устал. Но это была приятная усталость, такая, от которой легко заснуть и легко потом просыпаться, тем более что мой глиняный, молчаливый спутник отлично отпугивал всякую потустороннюю хрень, обычно не дающую мне спать на новом месте.

Мне снились сны, почти такие же поля, как и те, через которые мы ехали, на которых паслись черные буйволы, здание, похожее одновременно и на аббатство, в котором я сейчас жил и на большой фермерский дом. Там был мой учитель, я прекрасно знал его во сне, и от этого было столько облегчения – что вот он, следит за мной, учит, передает свои знания, опекает. Мудрый, спокойный и заботливый. Тот, кого мне всегда так не хватало. От его присутствия было хорошо, гложущее одиночество, которое видели все знакомые медиумы и случайные гадалки, но которого я не ощущал сам – вдруг рассосалось, наконец-то отсутствовало вместе с тем тянущим грузом, которым оно было.
А потом пришла она. Я увидел ее в окно – огромную серую массу с примерно антропоморфными очертаниями сотканную из предсмертных криков, запахов и картин разложения. Я по полной зацепил картины убийств, самых мерзких, насильственных, я не знаю почему, но там не было ни одной естественной, спокойной смерти в постели от старости. Там было очень больно, тошно от страха и смрада. Я вырвался из видения и побежал вниз по лестнице, надеясь, что она меня не заметит, зная при этом: она всевидяща.

Где-то на середине лестницы я остановился, слыша разговор своего наставника с ней. Они говорили о том, что пришло время мне заступить на службу к смерти. Потому что я ей обещан, и должен, как и мой учитель и предшественник отработать этот долг. И
какой-то своей частью я понимаю, что это так и есть, что я всегда знал это, а с другой я так отчаянно, яростно этого не хочу –  покидать эти поля, эту жизнь и идти забирать чужие жизни способами, от которых захлестывает, накрывает чудовищной вонью начавших разлагаться трупов. Я обнимаю своего друга, стоящего тут же, на лестничной площадке. Я не помню кто он, потому что наяву у меня нет друзей. Но мне так жаль его покидать, хотя я уже знаю, что она пришла и смотрит на меня. Поворачиваюсь, смотрю в ее безжизненное лицо, на очередное человеческое обличие которым она не слишком умело пользуется.

— Он мне подходит. Идеальный.

И я чувствую, что готов идти с ней и работать на нее. Все правильно, все так и должно быть. Мне нет места среди живых и правильно будет уйти работать на
мертвых. Но тут смрад становится совсем невыносимым, меня душит этой трупной вонью, и я слышу голос своего учителя, который говорит: «Нет, еще не время, я отменяю сделку, он не идет с тобой. Я пойду еще на один срок».

Я просыпаюсь от этого зловония, открываю глаза, видя в комнате смерть и черный, дымный, живой сгусток зловония, бывший моим дедом. Даже с характерным запахом,
благодаря которому не ошибиться. Они исчезают, я поднимаюсь и со стуком и скрипом, на автомате открываю окно, проветривая комнату. Конечно иметь связь со смертью – это лучше, чем связь с темным, гадким. Чище, если можно так выразиться, и менее опасно, как бы парадоксально это не звучало. Это честнее. Минуя промежуточное просто иметь контакт с ней. Или с ним. С этой сущностью, присутствие которой я так явственно иногда ощущаю. Но оставить жизнь. Прямо сейчас, уйти. Вроде бы ничего не держит но в то же время немыслимо жалко с этим расставаться.

На завтрак я не пошел, взял кофе с собой, отставил, сделав глоток. В голове еще было спокойно от ощущения того, что я работаю на смерть и смысла дергаться нет никакого.
Ведь итог только один. При этом меня предсказуемо по-утреннему мутило, ощущая новое место, его отравленность. Я стоял на парковке, глядя на поля и пытаясь
сосредоточится. В итоге все всегда происходило так, как должно было, хотя я просто действовал интуитивно.

Надо было бы пожрать, в идеале. Голем ждал распоряжений. От запаха кофе и проезжающих по трассе мимо машин уже тошнило. Ассель была на взводе, хотя выглядела  более-менее отдохнувшей. Я, наверное, казался отстраненными равнодушным, не  заботливым, хотя на самом деле не хотел доставлять людям неудобство и всегда очень остро ощущал их состояние и настроение, предпочитая естественно, чтобы они были в полном порядке.

— Вы поедете со мной, садитесь, — я кивнул на свою машину. Довольно старую, с давно не полированным покрытием. Сколько всего было в этой машине. Я улыбнулся своим мыслям, но она расценила эту улыбку как дружескую и слегка улыбнувшись в ответ села на пассажирское сидение, отдав ключи.

— А он сможет вести?

— Конечно, — я отдал голему ключи от ее семейного минивэна, забив в навигатор адрес, — мы поедем за ним, пока он будет изображать вас и принимать на себя ловушки, если
они будут по дороге.

— Мы с ним мягко говоря не похожи, — она нервно одернула платье.

— Ничего, он справится. Сделает себе светлые волосы, превратит свою одежду в ваше платье. Для нечисти, которая у вас гнездится – пойдет.

— Будет выглядеть достаточно нелепо.

— На границе реальностей мы в принципе выглядим странно и классические понятия логичности образов не работают. В дальнейшем не обращайте внимание на искажения,
которые нам могут встретится, они естественны, — я отпил кофе, поморщившись и сжав зубы, пережидая тошноту. Да что за ерунда то а, стоит мне попасть на более тонкие
слои реальности, пообщаться с кем-то иным, даже постоять рядом – как организм отказывается вести обычную органическую жизнь.

— Сколько вашему сыну?

— Я же вам рассказывала.

— Я не слушал, — мы вырулили на трассу. — Осматривался, пока вы говорили, голос как провод, по которому можно добраться до места. У вас эта квартира от родителей или
куплена?

— Куплена, а дело в ней?

— Нет. Так сколько сыну?

— 18 скоро будет.

— Извините за вопрос, но он у вас один был?

— Да, один. Мы хотели второго, но времени как-то не было. Супруг все время работает.

— А вы? Вы ведь не работаете? От вас не пахнет работой, только домом.

— У меня… Интернет магазин. Я работаю из дома.

— А склад дома?

— Нет, он удаленный.

Мы постояли молча на мигающем светофоре. Откуда же оно взялось? Чтобы породить такое из ничего нужно обладать колоссальной силой. Чаще всего это все-таки какой-то предмет, на котором завязано. Предмет, конечно, может достаточно долго просто спать. А потом происходит нечто, что его будит, и дальше, чтобы напитаться силой он нарушает привычную жизнь. Копит, подпитывается, потом начинает жрать, потому что силы для того, чтобы полностью воплотится нужно много. И даже когда кажется, что вы приручили нечто, не стоит забывать, что оно все равно будет питаться от вас и всех, кто окажется близко, просто потому что мы из совершенно разных материй.

Ассель стремительно пошла к подъезду своего дома, видимо настроившись, захотев разобраться уже с этим, но, когда мы поднялись ко входу в ее квартиру – замерла. Я
смотрел на ее приподнятые, напряженные плечи и чувствовал, как от апартаментов тянет холодом. По крайней мере не пахло мертвецами и слишком древней нечистью – не самый
приятный запах.

— Вы должны сами войти и пригласить меня.

Она обернулась и беспомощно посмотрела на меня.

— Пока я буду там — с вами ничего не произойдет. Вообще ничего не произойдет плохого.

— Это гарантия?

— Гарантий в таком деле не бывает, но это факт, я утихомирю пространство, — я слегка улыбнулся, нужно было, наверное, поддержать, но мне не хотелось. Я совсем отвык от
социальных контактов. Тем более общения с посторонними людьми. Хотя ей явно было страшно. И было чего бояться, судя по моим ощущениям.

В прихожей за дверью было темно, но явно не пусто. Множество тускло блестящих предметов знакомой формы.

— Что это? Этого не было. — Ассель прищурилась, вглядываясь.

А это оно начало менять реальность в доступном ему пространстве и в частности стягивать предметы, помогающие ему. Это были аквариумы. Грязные, с присохшими водорослями на мутных стенках. Разные по форме, но в основном не большие по размеру. Рыбу он, что ли, ест?

— Иди вперед. — Я указал голему на дверной проем комнаты, и обернулся на стоящую неподвижно хозяйку квартиры. Бледную, с прижатыми к груди руками. Сначала даже показалось, что воздух в квартире вполне ничего, но это видимо было как притворство со стороны обитающей тут дряни, потому что буквально через несколько секунд меня обдало лютой вонью сдохшего животного. Надо маску что ли себе какую-нибудь купить. Здравствуйте, у вас есть маска от потусторонней вони? А то она мерзкая
такая, как от разрытой могилы, политой очистителем для унитазов. Шутка, понятная исключительно медиуму.

Голем остановился, я прошел за ним, осматривая комнату. Посередине словно слегка задымленного помещения стояли, видимо, отец и сын. Сын держал на руках какую-то кашу
из торчащих костей, шкурок и мяса. Наверное, это и была собака, какие-то дружеские чувства той дряни что здесь поселилась заставили вернуть ребенку то, что он так
хотел и любил – его собаку. Правда достаточно сильно пережеванную. Отец выглядел очень плохо, от него уже почти ничего не осталось, а у сына были ясные, хоть и совершенно сумасшедшие глаза. Хотя он явно общался с этой дрянью больше остальных, но видимо та его оберегала и использовала как проводника. Из-за закрытых дверей еще одной комнаты послышался шорох. А за мной почти беззвучный всхлип Ассель.

— Теперь иди в эту комнату. Открой двери и остановись на безопасном расстоянии, — Голем повернулся и шагнул к двустворчатым дверям, раскрыл их, впустив сиренево-серую дымку с ржавыми оттенками. Я поморщился, но шагнул за ним. Это, видимо была комната сына. Которому позволялось не много, судя по отсутствию чего-либо подросткового: зеленый нелепый диван, обои в полоску, торшер с оранжевым плафоном в углу, книжные стеллажи вдоль дальней стены. Я пощупал в кармане мел, думая, отсекать мне путь или пускай выскакивает на улицу, если захочет прорваться. Но было тихо, только с книжного стеллажа стекали рыжие разводы. За шкафом что ли оно? Я медленно, осторожно подошел ближе, потом еще, смотря скорее интуитивным взглядом, чем с помощью обычного человеческого зрения. Было тихо. Воняло.

Ассель в другой комнате преступила с ноги на ногу, скрипнув полом, и я резко повернул голову влево: оно смотрело из угла возле торшера и немного сверху. Пялишься? Ну пялься, недолго осталось. Я отвернулся и просто снял с полки узкую белую книжку. Мгновение ничего не происходило, а потом оно на меня кинулось, но врезалось в подскочившего Голема. Стекло с него, собралось в целую форму и зарычало, стоя на четвереньках. Нелепые, бежевые в клетку штаны, болтающиеся на одной лямке, с непропорционально большими пуговицами, расползающаяся на склизком, несуразном теле рубашка, грязная, вся в пятнах, слипшиеся сальные волосы на какой-то словно заостренной макушке грушевидного, отечного лица с отвисшей челюстью.

— Вот это, да? — я показал ему книжку, — это, и много детского одиночества, — бессмысленно было с ним говорить, конечно, но я мог себе это позволить. Я не боялся. Потому что это измерение — мое. А такая хрень здесь – эфирный, даже не имеющий тела гость, сгусток смердящий силы. Да, он обрастал плотью, кормясь за счет этой семьи, тащил к себе все больше из своего пространства, паразитировал здесь, но это не прокатит со мной. Я чистый, светлый, даже соблюдающий целибат в конце концов и твердо уверенный в своей неприкосновенности. Я умею превращать страх в ярость и очень далеко прогонять таких тварей.

Он зарычал, капая слюной, стекающей между квадратных, крепких, желтых, широко расставленных зубов: — Отдай!

В ответ я показал фак. Всегда недолюбливал этого персонажа. Жирного, с жирными блекло рыжими волосами, склеенными прядями сквозь которые просвечивает лысина. Он облизывает пухлые, потрескавшиеся губы языком. Меня всегда настораживала эта привычка у людей. Одно дело, когда этот жест исходит от сексуальной женщины и другое – когда так делает необъятных размеров старуха или мужик откровенно маньячного вида.

Я думаю о том, что мне делать с книгой, параллельно вспоминая, что есть такая стадия шизофрении, когда человек перестает оценивать свой внешний вид со стороны и как следствие уже – свои действия. Таким пугают детей и с таким не хочется связываться, от него плохо пахнет, под ногтями бурая грязь, одежда засалена и висит на рыхлом теле. А кто-то по нелепому недоразумению, специально или поддавшись влиянию, сделал его героем детских сказок, обещанием свободы, волшебных историй, приключений, ухода от реальности со скучными, не понимающими тебя родителями в волшебный мир из книжки.

Удобное воплощение, не подкопаешься. Я начертил на полу круг. Надо бы по-хорошему, придумать что-то более быстрое и универсальное, написать себе на японский манер охранные таблички, расклеивать их, фиксируя печатями всякую нечисть. Неплохо бы иметь в таком деле учителя. Я вспомнил сон, пока чертил знаки в кругу и постарался сосредоточится, не упуская своего намерения из внутреннего контроля. Потом сел, и начал по одной вырывать из книги страницы, поджигая их зажигалкой. Демон взвыл, начав кидаться ко мне, но всякий раз налетая на голема. В соседней комнате Ассель кажется упала в обморок, зашелся воем отец, останки собаки пытались лаять. Я размножил голема так, чтобы его копии встали вокруг меня за пределами круга, образуя еще одно охранное кольцо из своих твердых тел. В моих пальцах горели страницы, на иллюстрациях к которым, рядом с крупно напечатанным текстом мальчик с очень большой головой играл с собакой. Этому умилялись отец с матерью, а на книжной полке сидел странный карлик с откровенно
недружелюбной гримасой.

Обложка горела дольше всего, я чувствовал, что устал, но дело было сделано. Голем собрался в одного, местами помятого, всего в слизи, с отпечатками зубов и даже с вырванными ими кусками глины из его тела. Я поднялся, покачнувшись. Комната была в полном порядке. Как и вся квартира, наваждение исчезло. Думаю 30 тысяч – это вполне
подходящая цена за такое количество работы. Ассель сидела на полу возле своего супруга. Тот выглядел обычно, хоть и болезненно. Парень брезгливо стаскивал с себя футболку, пропитанную кровью и гноем от останков животного.

— Вам лучше лечь спать как можно скорее, — мой голос еще был полон той силы, которая может остановить несущегося на тебя демона и заставить слушаться голема, поэтому я знал, что они последуют моему совету. Мне и самому нужно было бы поспать и привести себя в порядок, починить своего надежного глиняного болвана, и сейчас конечно очень мне бы пригодился ты, Том, даже с похабными шуточками, которыми прикрыта забота, даже с запахом гамбургеров и сырного соуса. С разлитым на полу в машине пивом. Я был бы тебе очень рад.