Рождественская охота

Он знал, что рождество все равно наступит. Сквозь слезы, наполняющие глаза до краев, спускающиеся реками по щекам, за всей этой теплой соленой водой, Свеин видел очертания мерцающих праздничных огней. Желтых лампочек так много, что и не сосчитать. Они растянуты между двухэтажными голубыми, зелеными, оранжевыми домами. Разноцветными домами, которые не видят солнца большую часть года. Дома из сказки, с резными наличниками на окнах, цветущими геранями за темными стеклами, острыми крышами с чердачными окошками, ароматными пекарнями и кофейнями на первых этажах. Дома, в каждом из которых есть печь жаркая, со слепящим нутром – раскаленным ядром, спрятанным до поры за резной дверцей. Дома, в которых всегда горит приглушенный свет лампы, поставленной на подоконник. Словно те, кто живет внутри, боятся утонуть в зимней тьме, исчезнуть без следа на границе земли и бескрайнего моря.

Это был город, затерянный далеко на севере. Город полный опасностей, пропахший студеным морем, дыханием пронизывающего ветра, оглушенный тишиной, пропитанный снегом, слепяще-белым на редком желанном солнце. Круглый год город слышит лишь мелодию воды и шепот уходящего за горизонт высокого темного леса. Он отчаянно пытается добавить красок в ледяное безмолвие, рассмеяться в лицо снегу, но снег идет неумолимо, без остановки.

Лишь раз в году, сегодня, в канун рождества, город слышит нежный перезвон гирлянд, скрип нарядных саней, шелест ангельских крыльев на еловых ветвях. В витринах магазинчиков выставлены десятки свечей, в ожидании которых подсвечники уже развешаны на дверях, наряженных елях, расставлены на мощеных мостовых и холодных скамейках, на которых никогда никто не сидит. Город скоро превратится в гигантскую зажженную свечу, заметную с самого неба. И хотя до вечера еще далеко, жители готовы, они знают: когда наступит тьма, зажигать свет будет уже поздно. Стоит один раз пустить ее на порог, и она уже не уйдет.

***

Свеин взял со стола красную жестяную коробку из под рождественского печенья, украшенную белыми оленями. Открыл крышку и положил внутрь сложенный пополам листок с записанным на нем желанием. Он вытер рукавом слезы, влез под стол и засунул коробку далеко в угол, чтобы никто не нашел ее до следующего года. Сегодня он тоже зажег в доме свечи, не дожидаясь, пока вернется мать, нарядил маленькую с него ростом ель, поставил на макушку многогранную, колючую переливающуюся звезду из горного хрусталя. Она отражала весь свет, который могла найти, собирала его, перемешивала, преломляла и расплескивала снова во все стороны. И радужные искры без числа рассыпались по низкому книжному шкафу, вышитому матерью лоскутному одеялу, креслу с небрежно накинутым на спинку шерстяным пледом, по серым северным пейзажам без рам, висящим вдоль стен, по остывшей черной поверхности печи, которую всегда разжигал отец.

За окном, как обычно, неторопливо падал снег. Редкие прохожие несли свечи и миски с рождественским ужином, бумажные пакеты, из которых торчал еловый лапник. Но внезапно люди начали оборачиваться, ускорять шаг, женщина с ребенком на руках стучала в дверь дома напротив и просила впустить её. Издалека донеслось пение. Тонкие детские голоса выводили стройную мелодию:

Без конца и края снег идет
Фрау Холле[1] на охоту нас ведет
За лесом тьма за горизонт зайдет
И солнце новое для нас взойдет…

[1]Старуха-ведьма (у южных немцев, австрийцев), проносящаяся в новогодние ночи по небу во главе дикой охоты (ср. воплощения зимы и смерти типа славянской Марены, а также обычай «жечь фрау Холле»- разжигать новогодний огонь), или, напротив, добрая женщина в белых одеяниях, разносящая подарки хорошим людям и наказывающая плохих. (источник: «Мифы народов мира»)

Прислушиваясь к пению, Свеин сжал кулаки. Он почувствовал, как сердце наполняется предвкушением чего-то особенного. Песня гипнотизировала, притягивала его:

Услышав эту песню
Беги от дома прочь
Что может быть чудесней
В рождественскую ночь…

Песня вскружила Свеину голову, он неожиданно ощутил свободу, счастье, и распахнул окно. Процессия приближалась, снег хрустел под десятками ног. Первой шла женщина в больших темных очках: собранные в строгий пучок волосы, черное пальто, легкие туфли на каблуках. «Вылитая училка» – заподозрил Свеин, в тот же миг женщина повернула голову и кивнула ему.

Свейн похолодел от страха. Но песня не прекращалась, мелодия становилась быстрее, заманчивее.

И выйдет лес из берегов,
И почернеет небо,
Охотник отыскать готов
Тебя, где бы ты не был…

Не в силах больше оставаться на месте, Свеин схватил со стула отцовскую кофту, набросил ее на плечи. В ней он казался совсем маленьким, рукава болтались у колен. Распахнув настежь дверь и задохнувшись от холодного воздуха, он выбежал на улицу. В конце процессии шла маленькая девочка в теплом домашнем халате и в тапочках на босу ногу.

– Вы куда идете? – выпуская пар изо рта, спросил Свеин.

– Идем охотиться, – быстро ответила девочка в перерыве между куплетами.

– На кого? – не понял Свеин.

– Друг на друга, – хмыкнула девочка и снова запела, звонко и голосисто.

«Шутит», – подумал Свеин.

Процессия, не переставая петь, бодро шагала по улицам. Люди задергивали шторы, в окна высовывались дети, но родители хватали их и, извивающихся, тащили обратно в дом. Хлопали ставни, прохожие опускали глаза, некоторые крестились. На город опустился вечер.

Свеин протиснулся вперед, расталкивая детей. Теперь он шел рядом с высокой женщиной в черном пальто. Она была очень красива.

– Куда мы идем? – осторожно поинтересовался он.

– Тебе уже ответили на этот вопрос, – женщина даже не взглянула на него.

Свеин смутился.

– Ты загадал сегодня желание, – сказала она.

– Откуда вы знаете? – испугался Свеин.

– Ты должен заслужить свое желание, – она не ответила на его вопрос и будто говорила сама с собой, глядя на чернеющий лес, к которому они приближались.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Фрау Холле, и ты это знаешь, Свеин, – она повернула к нему лицо, полуприкрытое темными очками и поднятым воротником. Ее кожа была белее снега. Свеин съежился.

Дети подошли к лесу, между деревьями сгустилась непроглядная тьма. Песня прекратилась, и вместе с ней прошло наваждение. Свет померк, потому что тучи закрыли последние осколки синего неба, стало еще холоднее. Многие совсем замерзли, несколько малышей озирались вокруг и плакали.

Странные, покореженные стволы деревьев с шипами чернели впереди. Свеин присмотрелся. На стволах голых ветвей, от земли до самых верхушек висели отвратительные маски. Лохматые, взъерошенные, с клыками, вывернутыми наизнанку губами, одноглазые, звериные или изуродованные человечьи, с когтями, воткнутыми туда, где подразумевалось быть лицу. Козлиные рога торчали в разные стороны, уши из кожи, разодранные и обвислые, подрагивали на ветру.

Фрау Холле осталась позади толпы детей. Ее волосы растрепались, стали седыми и длинными, почти до самой земли. Алебастровая кожа сморщилась и обвисла, глаза горели злым, холодным светом. Вместо пальто на ней теперь было белое платье, прекрасного лунного цвета, будто усыпанное звездами. Оно окутывало худое тело, лежало на земле вокруг нее, переливалось и искрилось. Фрау Холле подняла руку с неестественно тонкими пальцами, указывая в сторону масок, и громко свистнула.

Вокруг срывались с мест даже самые маленькие и плаксивые, они бежали что есть мочи к маскам, срывали их, расталкивая друг друга, старшие били младших, пытаясь заполучить маску для себя. Девочки таскали друг друга за волосы, мальчики ловили их за шиворот и отталкивали назад. Свеин поздно понял, что простоял слишком долго. Последняя маска была сорвана и надета. Охота началась. Он оглянулся на фрау Холле. Та стояла неподвижно, ее платье светилось еще ярче.

Те, кто успел получить маску, окружили оставшихся детей, оставив им единственную возможность бежать в сторону леса. Фрау Холле снова подняла руку, провела ею в воздухе, словно помешивала что-то. Дети затаили дыхание, тишину не нарушало ни сопение, ни всхлип, ни единый шорох. Мир застыл. Уголки губ женщины раздвинулись в хищной полуулыбке, и она свистнула снова. Когда она опустила руку, дети, оставшиеся без масок, уже летели сломя голову в лес, погружаясь все дальше во тьму.

***

На этот раз Свеин не медлил. Не чувствуя холода, спотыкаясь о корни, он мчался среди стволов. Каждая маска–загонщик выбрала себе по одной добыче. Свеин довольно быстро оторвался от своего преследователя и уже собрался повернуть назад, к опушке леса, когда увидел ту самую маленькую девочку в теплом халате с визгом несущуюся мимо него. Она бежала босиком по снегу, потеряв где-то свои домашние тапочки. За ней с удивительной прытью гнался мальчик лет четырнадцати, достаточно рослый и сильный на вид, чтобы внушить ужас.

– Эй, ты, верзила недоделанный, не стыдно обижать маленьких? – крикнул Свеин и замахал руками как матрос сигнальными флажками, чтобы привлечь к себе его внимание. – Поймай-ка меня, урод, попробуй.

Маска остановилась, забыв о девочке, и бросилась бежать следом за Свеином. Они углублялись дальше и дальше в чащу. Те, кто бежал рядом со Свеином, остались позади или в панике сменили направление, испуганные, с лицами, ободранными о свисающие острые, словно ножи, промерзшие сучки и ветви. Несколько раз Свеин падал, поранил до крови руку, но он не чувствовал ничего, кроме бешеного стука сердца, готового выскочить из груди. На нем все еще была отцовская кофта, легкие домашние кеды, и пижама, которую он не снимал с тех пор, как вчера лег спать. Штанины намокли от снега, на колене зияла дыра, несколько раз он попадал в мокрые прогалины, полные ледяной воды, оступался, оборачивался на секунду: маска не отставала ни на шаг. По лесу разносился нечеловеческий, животный рев. Те, кого ловили, быстро затихали и на смену их крикам приходил вой, похожий на собачий или волчий. А тьма сгущалась еще больше.

У Свеина больше не было сил бежать. Он увяз в снегу, упал, и маска нагнала его. Крепкая рука схватила его за воротник, резко развернула к себе. На Свеина дохнуло сырым, гнилым, запахом смерти. От шерсти, облепившей маску, тянуло козлиной вонью, пустые глазницы притягивали его взгляд. Загонщик прижимал Свейна к себе, их лица становились все ближе. Свеина замутило.

***

– Бей под колено, понял? – отец стоял в боевой позе, готовый схватить сына.

– Не поможет, – мрачно изрек Свеин и опустил ногу. Отец повалил его в снег.

– Если ты не будешь защищаться, в следующий раз тебе выбьют зубы, – произнес отец и его образ померк в памяти Свеина.

***

Свеин зажмурился, вдохнул ледяной воздух и с размаху ударил ногой. Маска взвыла, но то был не победный вопль загонщика, за который положена награда от Фрау Холле, а вопль боли. Свеин вскочил и бросился бежать. Ноги путались, он слышал лишь собственный пульс, глухие удары крови, раздававшиеся в ушах. Впереди чернел ров в пару метров шириной. Он прыгнул, закрыв голову руками, и провалился. Руки судорожно цеплялись за коряги, торчащие по краю рва. Ноги уже касались быстрой черной воды, уносящей с собой мелкие камни и ветви, но страх придал ему сил. Выбравшись, он упал на землю и оглянулся. На другом краю рва, уставившись на него, стояла маска. Затем загонщик медленно пошел прочь, ни разу не обернувшись. Свеин отдышался. Ему некуда было возвращаться, рождественская ночь только началась, а где то в лесу все еще шла охота.

Теплая отцовская кофта согревала его, но ступней он почти не чувствовал. Деревья тесно жались друг к другу, их корни взрывали мерзлую землю, ветви сплетались, закрывая собою небо. Темные стволы, шершавые, покрытые бледным мхом, преграждали Свеину дорогу.

***

– Ты так извиняешься? – Высокий бородач в косухе уставился на Агату сверху вниз. Она словно сжалась в комок, стала ниже ростом.

– Простите, – лепетала мать, – простите…

– Ты мне еще раз повтори, – мужик повысил голос и навис над Агатой, тряся бородой.

Все, кто был в супермаркете, собрались посмотреть, что происходит.

– Пошел прочь! – заорал Свеин.

Не помня себя от злости, он встал между здоровяком и матерью в боевую позу, которой обучил его отец. Агата крепко сжала его плечо, не давая двинуться вперед на обидчика. Высоко задрав голову Свеин прокричал:

– Скажешь еще слово, убью! – на последнем слоге он по-детски взвизгнул.

Бородач затрясся от смеха.

– Малец защитник, шею свернул бы тебе, да связываться тошно. – Он развернулся и медленно удалился.

– Не смей больше так делать! – В глазах Агаты стояли слезы от пережитого страха.

– Отец поступил бы так же, – выдохнул Свеин.

– Значит теперь ты мой защитник? – Мать наклонилась над ним, ее серые глаза заглядывали Свеину в душу.

***

Запах моря становился отчетливее. Лес затих, криков больше не было слышно. Свеин не понимал, как далеко от дома он оказался и где теперь находится. Единственная надежда – найти прутья и развести костер, чтобы согреть оледеневшие пальцы рук и ног – толкала его вперед. Вдруг в темноте его лица коснулось что-то мягкое и гладкое. Он вскрикнул. С ветки свисал коробок, обвязанный алым рождественским бантом. В коробке лежала одна спичка.

Сжимая в руке коробок, Свеин в темноте искал сухие ветви и прутья, из которых можно было бы сложить костер. Но снег шел так много месяцев, а солнца не было так долго, что его пальцы нащупывали лишь влажный мох, мягкую сгнившую кору, от которой остро пахло плесенью.

***

– У меня еще много работы, иди спать, сынок… – Агата склонилась над столом.

Ее руки двигались так быстро, что Свеин едва успевал уследить, как она переплетет разноцветные гибкие прутья для абажуров, продевает в них гирлянды из лампочек, протягивает тонкий, едва заметный провод. Когда Агата развешивала фонарики по всему дому, чтобы не запутать и не смять, проверяла, все ли горят как следует, казалось, словно комнаты расцвечивались волшебной радугой. Зеленые, красные, голубые, желтые, бесчисленное множество цветов и оттенков. Агата сама смешивала краски, и цвет всегда получался немного другим. Они раздвигали шторы и прохожие останавливались, чтобы посмотреть на самые прекрасные огни, которые когда-либо видели. Так Агата находила новых и новых заказчиков.

– Пожалуй, я все-таки помогу тебе, – Свеин внимательно посмотрел на стол, заваленный мотками провода, прутьями и красками.

– Я плету, ты вдеваешь лампочки, идет? – мать протянула ему первый абажур размером с ладонь.

– До утра управимся? – спросил Свеин.

– Вместе обязательно управимся, – Агата потрепала его по голове. – Ты прямо как отец, мы тоже как-то сидели всю ночь, плели. Теперь ты мой помощник.

***

За деревьями начало светлеть, хотя ночь еще не отступала. Свеин вдохнул запах моря – оно было так близко, где-то за лесом. Он споткнулся и упал, растянувшись на мерзлой земле. Под ногами, перевязанная алым бантом, лежала вязанка сухого хвороста.

***

В тот самый день отцовская кофта сиротливо лежала на стуле в гостиной. Агата сидела спиной к сыну, когда тот зашел в комнату. Остывшая печь, сладить с которой мог только отец, не давала тепла уже два дня. Все промерзло – кресла, стол, посуда, книги в открытых шкафах. Не найдя ничего съестного, Свеин тихо сел рядом с матерью, положил руку ей на плечо. Она открыла глаза, накрыла своей ладонью его руку и грустно улыбнулась. Еще месяц назад Свеин купил упаковку рождественского имбирного печенья, ароматного, с медом, корицей и яркой белой глазурью. До этого дня он берег его для семейного праздника, не ел, лишь открывал крышку, принюхивался, перебирал печенья в виде звездочек, человечков, елочных шаров, сердечек. Теперь он вынес коробку из своей комнаты. Агата взяла одно печенье, надкусила. Через час они съели все до последней крошки, и на душе стало немного легче.

***

Он нашел место для костра. Несколько метров отделяли его от обрыва, за которым заканчивался лес и начиналось черное, переливающееся в лунных лучах ледяное море. Волны лениво накатывали одна на другую где-то далеко внизу, зыбкие и далекие, как и его воспоминания. Костер быстро занялся.

– Хорошо что ты еще здесь, – за его спиной раздался знакомый голос.

Свеин обернулся.

– Даже не поздороваешься? – спросил отец.

– Это ты?! – Свеин до боли сжал пальцы, ущипнул себя, прикусил губу, но видение не исчезло.

Ноги согрелись, лес шуршал ветвями, снег перестал падать.

– Каким было твое рождественское желание? – спросил отец.

– Я загадал, чтобы ты вернулся, – Свеин потер глаза, стараясь не заплакать.

– Это невозможно, ты знаешь.

– Без тебя в доме холодно, я не смог растопить печь и мама уже чихает, – пожаловался Свеин.

– Так каким же было твое настоящее желание?

Свеин задумался, глядя на огонь.

– Стать, наконец, взрослым, чтобы заботиться о нас с мамой так же, как позаботился бы ты… – Ветер уносил его слова.

– Быть защитником, помощником, поддержкой. Таким ты хотел стать, сынок? – Отец внимательно смотрел на него.

– Ты думаешь… – Свеин прижался к отцовскому плечу.

– Я думаю, ты заслужил исполнение своего желания, – голос отца растаял в утреннем воздухе.

В снегу у костра в большой отцовской кофте сидел взрослый мальчик, он словно стал выше, шире в плечах, сильнее, дерзко смотрел прямо перед собой.

Светало. Над городом всходило яркое зимнее солнце. Свечи в домах догорели, наряженные елки шуршали лапником, рождественские колокольцы в ветвях мелодично звенели. Свеин зашел в холодный дом, снял промокшую обувь, прошел в гостиную. На диване, закутавшись в лоскутное одеяло, спала его мать Агата. Лучи едва проникали в окно, осторожно крались по половицам. Свеин открыл печь, подумал, прикинул и так и эдак, взял немного поленьев и спички. Через пару минут он закрыл дверцу, за которой полыхало жаркое пламя.