Грапп Нум Пай и тридцать пять иссушенных глоток

Если бы от Пиро не отвалилась деталь, я бы в жизнь в эту глушь не вернулся.

— Вы зачем к змее копыто прибили?

— Это собака, – поправил я.

Слесарь долго смотрел на меня, не моргая. Я запереживал, как бы его глаза не высохли, и напомнил о поломке:

— Ну так?

— За три гриба приделаю.

— С ножками? – уточнил я.

— С ножками, – кивнул молодой и патлатый.

— Обдиралово, – заключил я и достал небольшую – шесть на шесть пальцев – банку с жареными шампиньонами. – Глянь, какие! Может, на двух сойдёмся?

Он громко сглотнул нахлынувший аппетит и потянулся к грибам.

— Сколько ж их…

Я понял, дело плохо. Вернул банку в войлочный мешок и тут же стянул его ремнём.

— Двух хватит? – повторил оглохшему от голода слесарю.

— Да-да, – промямлил патлатый, а в глазах всё ещё мясистые грибочки стоят.

— Чудно. Чини собаку, а я прогуляюсь. Только аккуратно! Она мне дорога… как память.

Я с усилием толкнул разбухшую от влаги деревянную дверь, чтобы смыться из душной слесарни. Обжёгся.

С той стороны пахнуло одуряющим летним воздухом, который горчил полынью и трещал кузнечиками. «Как хорошо!» – подумал бы нормальный человек. Но покажите мне хоть одного нормального пироманта. Не знаете таких? То-то же. Вот и мне всё это деревенское очарование как тра-та-та.

Поскорей бы в город, в дым.

Чуть поодаль гудел базар, прогретый городскими зазывалами. Мне даже подходить не нужно: и так знаю, от чего гнутся прилавки. Жареное, пареное, вареное… Когда ещё деревенский люд поест нормально? Вынужденные сыроеды с убитыми желудками. Искра звала их проще – «засранцы». Но Искра – склочная и грубая баба. Хоть и красивая. Хоть и напарница. А я за толерантность. Ведь в чём повинны те, кто с огнём не дружен?

Поломка нехитрая, но время займёт. Делать нечего: руки в карманы и к базару неспешным шагом.

Я шёл и думал, как бы местные не пристали. Ведь мы не из этих. В интервалах между базарными днями недобросовестные пироманты тоже деньги делали: чёрные рынки, спекулянты в запашных плащах, закладки с мягкой выпечкой и прочие схемы. Поручкаться с такими только вот – на базаре. Но не-е-ет. Мы не из тех!

Где-то там, у базарных ворот, стоит и ждёт худая девка со злой морщиной меж бровей. Мечтает огреть меня своей костлявой ладонью. Зараза Искра. Но даже её дурной нрав казался трогательным – будто защищается, распихивает по карманам стервозности налившуюся кровью драму.

Не. Нету сил терпеть это на полную голову. Достал пачку, потянул одними губами сигаретку – тут же заалела маленьким огоньком на конце. Сама. В этом вся прелесть. Только ради этого стоит рождаться пиромантом.

— Быдлан.

Близко и знакомо, по-родному почти. Но поздно, сахарная, не тужься: в голове уже «фьють-фьють» – поют птички.

— Какого сушего я здесь торчу на потеху деревенщине?

— Ты знаешь. Пиро починить надо.

— Да кому всралась твоя парнокопытная собака? Потерпел бы до города.

— А вдруг сухие? – выдохнул серый дым в её белое личико, и оно посерьёзнело.

— Грапп, с таким не шутят.

— Я и не шучу. Глянь, какие степи. – Обвёл рукой пространство. – Дома-то поливают: дерево мокрое, с въевшейся плесенью. А солнце вот…

— Горит.

— Ну хоть не дождь, – перевёл тему, но зря. Она дрогнула и инстинктивно коснулась шершавого шрама на своём плече. – Пошли отсюда, рыжая, погуляем.

Последний глоток вишнёвого дыма, и мы с Искрой провалились в толпу.

Отовсюду потянуло разноцветными запахами. Люди толкались, рвали глотки, жадно таращились на то, что не могли купить, словно пытались сожрать одними глазами. Лавки с рассыпчатыми кашами, варениками и борщами из последних сил отбивались стряпнёй. В залитых кипятком чашках томилась мята, исполосованные грилем овощи на шпажках с горячего металла шли сразу в руки… И все как одержимые этим треклятым огнём.

Говорят, раньше не так было. Раньше горели спички и зажигалки, можно было хоть кремнём высечь, хоть лупой разжечь. А теперь всё. Разучились. Ни беса у них не горит.

Мы проскакали три ряда точно козы-с-пружинистой-поступью, и отсюда я уже слышал, как побулькивает десертный кальян. Искра тоже слышала: всегда сжатые в нитку губы налились объёмом, расцвели. Вот такой ты мне больше нравишься, девочка.

Но это выражение лица быстро скончалось.

Маленькая закрытая палатка испускала облака – белёсые, вкусные. Подойди ближе – увязнешь в нотках лимонного щербета, печенья и карамельной газировки: рай для курящей сладкоежки. Искра почти заныла, зыркнула недобро, и я с видом исключительно виноватой побитой псины откинул перед ней брезентовую полу, приглашающе склонился.

— К серому притащил?

Кивок.

— Думал, раз завязываю, не удержусь?

Кивок.

— А потом что? Рассыпаюсь в спасибах своему… Хэ! Герою?

Я закивал, как автомобильная собачка. Напарница сморщила нос и с лицом «Сушь с тобой» прошагала внутрь. Что ж, она ещё поблагодарит за возможность втихую подышать свежим дымом.

Мы ввалились и заперлись изнутри, насколько это вообще применимо к взвизгнувшей молнии. Долго не церемонились: взяли самый сладкий табак и уселись  за один из трёх дешмнанских столиков. А вот сам девайс дешёвым не выглядел: прозрачная бирюзовая колба с друзой сапфировых кристаллов продолжалась разбитой на голубые кольца шахтой-гусеницей и далеко наверху заканчивалась сверкающим блюдцем с чашкой – почти кофе в постель.

Искра вспыхнула. Не способная больше сдерживать рвущуюся улыбку, она походила теперь на ребёнка, которого угостили шоколадной конфетой.

Я любил её разглядывать из-под мятых полей шляпы. Особенно обкуренную: так она меньше рычала и обретала людскую речь. Что-то треснуло хрупким стёклышком, там, в её прошлом, и это что-то саднило, зудело до мясной боли. А иначе быть не может: каждый пиромант изранен воспоминаниями. Искра заедала боль по-своему – острозубой злобой на своих и чужих.

Как заедал я? Я просто был лучшим. От заказов отбоя не было – куда там в себе ковыряться? И вот теперь…

Мы курили и медленно терялись. Даже не помню, когда к нам подскочил серый, но он тут же затрещал, вливая в мою туманную голову что-то о поле.

— Мы там по двое-трое ходим, – говорит, – иначе опасно. Пробовали спустить на них коз-которые-бодаются, но те не воротились. Наловчились, гады! Прикормили священное зверьё. – Потом что-то долго втирал о старых беременных детях, или чём-то таком, не суть. Его цель была вшита в слова совсем другие: – Уберите сухих!

Вот ведь какая штука: серые торговцы отличались от чёрных тем, что работали по правилам, в базарные дни. Правда, товар не совсем в желудок вхож. Продавали что-то не полезное и даже вредное, вроде жгучего пойла, травки, табака. Если за таким делом тебя, серьёзного пироманта, застукают, можно схлопотать выговор.

Я что-то ещё сопротивлялся, кричал, что он маразматик, да и вообще нечего серому с посетителями лясы точить, тем паче, сам пиромант. Ну вот пойди и разберись, суший пёс.

А потом увидел напарницу, красивую, молившую, смотревшую, как на Христа. Ну да, детка, ты пыхнула после тысячи попыток бросить, но заказать кальян – одно, а жертвовать нашими обожжёнными тушами – ни в какое сравнение. Да и потом, блаженство из башки выветрится, ты же первая меня и закопаешь прям там, в сраном поле.

Я ещё что-то возникал, приводил много крутых аргументов, а потом, – бес его, что серый в кальян набодяжил, – очнулся с Пиро в руках, Искрой на спине и посреди жёлтого поля. Надо признать, в длинном кожзам плаще и с маленькими огненными фабриками на плечах становилось жарковато. Пришлось сбросить облепившую рюкзаком Искру и поставить на землю уже горячую металлическую собаку. Нажал пару кнопок на нагрудных пластинах плаща, и свежий холодный гель растёкся по жилкам внутри костюма. Живём!

Осмотрел Пиро. Маленькая ножка с копытцем посреди четырёх металлических лап снова подёргивалась. Хвала Огню, успели! Я уж думал, не спасти. Поддерживать в роботе поступление крови к живому органу непросто, но мы пока справлялись, перебивались мелкими ремонтами.

Осмотрел местность. Куда ни глянь – во все стороны протянулся ядовито-жёлтый ковёр из травы и колосьев с редкими группами подмаренника. Сплошная желтизна, аж глазу больно: выедает. Только тропки темнеют примятой травой. Запах стоит терпкий, густой, с примесью сладкого мёда, но стоит вдохнуть – и во рту горько, как от микстуры.

Осмотрел Искру. Красивая.

Да, мы вляпались. И чего на базар припёрло… Выполненное задание сулило полужирную, почти диетическую надбавку, приедь мы в город пораньше. Но теперь торчим здесь, как пугала.

Фабрики потрескивали на плечах, жадно сжёвывая остатки каменного угля. Не то чтобы они были сильно нужны, но когда свои силы иссякают, эти вычурные наплечники вступают в дело.

«Надо докинуть», – подумал, но мысль застряла где-то в ключице – между мозгом и рукой: проснулось моё исчадие.

— Чтоб ты сдох в дожде.

— Серый что-то подсунул, – напрягся, чтоб звучать невозмутимо.

— Сам полез – сам и огребай, а мне такси: я в город.

Полевое такси. Совсем перегрелась.

Я подошёл к ней, растрёпанной и неуклюжей, как после классного секса, и без спросу вдавил кнопку на её предплечье. У Искры был экстравагантный видок. Пока пироманты ходили в наглухо закрытой одежде, шляпах и только с выгоревшими на ладонях перчатками, мамкина модница щеголяла в полосатом сарафане. Юбка в пол, но шея и плечи – неприкрытый лакомый кусок для ран. Вот и обожглась, дура. Да и синие жилы от металлических наручей небезопасно тянулись в верхнюю часть платьица: перережь их, и пиромант сдохнет от собственной температуры.

— Сейчас перевыполним план, раз уж здесь, – говорю. – Тебе деньги нужны? – Ну конечно, нужны, что за тупой вопрос. – Только не нервничай. – Чувствую её мутный серый взгляд. Вдох-выдох, Грапп. Давай, чтоб это не тянулось бесконечность, как с приглашением на опрокинуть стакан-другой, так долго, что она до сих пор не в курсе. Дыши, дыши. Ну, понеслись в карьер: – Будем убирать сухих.

 

*   *   *

 

Картина неприятная, сухая и зловещая. Стоявшая в воздухе жара задёрнула горизонт полупрозрачной плывущей плёнкой. Солнце цвело над головами ослепительно-белой астрой – взглянуть вверх без рези в глазах невозможно. С сердца пожелтевшего поля ни единой струйки свежего воздуха, лишь тяжёлый пропаленный смрад. Такой ни с чем не спутать. С каждым шагом надвигался запах тления, сажи, будто дымились копна слеглой травы.

Они близко. Я знал, она знала, даже Пиро шаркала копытцем по утоптанной тропке: механизм не чувствует, но козу не обманешь.

Храбрая металлическая собачка бежит впереди, позвякивая деталями. Вот же патлатый, а обещал капитальный ремонт! Расплачивайся потом с такими жареными грибами.

Я шагаю за Пиро. Не то чтобы уверенно, но сухих встречали, знаем-с, какие приколы могли заготовить их сморщенные как черносливы головы.

Искра тащится за мной, иногда молча, иногда разбивая тишину ругательствами и проклёнами.

Если бы не поле, точь-в-точь утреннее задание, с которого возвращались. Правда, там не всё так жёстко было, всего лишь группу спекулянтов накрыть. Те, конечно, оказались категорически против, пытались всадить в нас с десяток водяных пуль, одна из которых чуть не вошла мне аккурат между глаз. Нет, это не просто умыться. Вода она такая… Злодейка.

В общем-то, приврал, по-другому всё было. Но этот момент – когда преследуешь, лезешь в логово, а в голове прям зудит место, в которое вот-вот что-то врежется, перерубит твою дурью башку, – он самый, непередаваемый, как подрагивающая от натяжения леска.

Внезапно прорезался писк хвоста-антенны. Засекла!

Я плавно потёр ладони, высекая искры, которые растут, становятся огненными змейками, лижут локти. Хлопок, – лишь секундные аплодисменты, – и мои руки вспыхивают жаркими факелами, которые полностью скрывают в пламени кисти и предплечья.

Там, залёгшее в колосьях чёрное пятно ленно шелохнулось. Я зыркнул на дёрганую напарницу и кивком указал чуть влево. Она поняла и начала обходить с другой стороны.

Мы двигались медленно, но не бесшумно: плевать, сухие ушей не носят. Но нечто нас смогло услышать… Пятно засуетилось, выпятило тёмную спину и, – кажется, я даже услышал, – засмеялось.

Не сухой?

В следующий миг пятно выскочило на нас. Земля загудела. Я едва успел сообразить, как в меня врезалось что-то крупное и сбило с ног. Запах палёной шерсти. По шороху я понял – разворачивается. Но главная проблема была в другом: мои разгорающиеся руки коснулись травы… В горле застряло “Бежим”, так и не выстрелевшее, ведь оставалось главное – покончить с пятном.

В воздух потянулись ленты дыма. Нечто стояло на месте, пошатываясь. За колосьями не разобрать, но Пиро молчала. Что за дичь? Если не сухой, то кто?

— Грапп! – взвизгнула Искра, которая тоже стояла столбом.

Что-то неладное.

Я быстро поднялся на ноги, не касаясь больше поля руками. Взгляд взмыл над колосьями и в траве выхватил…

Чёрную рассерженную козу-которая-бодается.

— Да вы шутите. Валим, валим!

Действовал закон – не трогать живность. И коз. В особенности коз. Священные животные некогда разогнали сухих по норам. Образно, конечно. Кто в болота, кто к рекам, а кто действительно в пещеры забился. Чудо? Нет. Едкий козлиный запах. Я в это верил.

Пока наши стопы, лапы и копытце выбивали из обезвоженной земли ритм страха, боевая коза нарезала круги, возвращалась на прежнюю траекторию, неслась к нам и опять теряла след. Животное не самое умное, но серьёзное – гибрид козы и буйвола. И, да, они действительно бились лбом обо всё, что не понравится. Приручить столь строптивое чудо непросто. Эх, как я понимаю твоё отчаяние, серый.

Понадобилось время, исчисленное кочками и желобами, расщепившими ядовито-жёлтое тело равнины. Только после мои руки погасли. Слишком круто взял, дурак: мощное заклинание одной волей не рассеешь.

Когда от нас с Искрой отреклись последние силы, мы тяжело бухнулись в траву, жадно глотая прогретый воздух. Пиро крутилась у ног.

— Я… Там… – бессвязно лепетал. – Пожар, Искра… Вызывай…

Уставшая девушка деловито смахнула с лица прядь и достала из красной как ржавчина копны волос продолговатую заколку. Немного покрутив сигнальную мини-систему в руках, она ткнула своим тонким пальцем-палкой в скрытую кнопку.

— Вызвала.

Вскользь оглядел пустое горячее пространство позади.

— Ну что, кажется, оторвались.

— Я бы не была так уверена. Это не твоя любимая коза-с-пеплом-меж-рогов. Тут мудрости ноль. Только тупость и ярость.

И то верно. С досадой взглянул на копыто, торчавшее из собачки. Я и правда любил этих коз. Когда её разорвало на части, я хотел спасти хотя бы кусочек. Дело даже не в её способностях. Она разделила со мной самую большую радость и самое большое горе. Никто другой не знал о моих болях.

— Выдыхай. Походу, действительно оторвались. – Она уставилась на мигающую свежей зеленью заколку. – Тушат. Животина там. Решают вопрос.

— А до сухих, судя по всему, рукой подать.

— С чего вдруг?

— Да вон.

Перед моим указательным пальцем будто мираж выросла пещера. Игра световых лучей? Нет, реальная.

— Недурно устроились. – Всегда бледная кожа Искры стала похожа на снег. – Там, должно быть, влажно.

— А то, – ничерта не успокоил я. – Но ты девка матёрая. Первый раз, что ли? Собирайся в кучку и двигаем.

— Пошёл ты со своими кучками, Грапп!

Злая. Но улыбнулась. Хорошо. Я хотел, чтоб так.

 

*   *   *

 

Позади едкое поле, нагромождение камней с дыркой-входом и освещённый сине-зелёными грибами коридор. Дальше пещера раскроена острой стеной на два рукава, один из которых заканчивается тупиком. Оставался последний рывок – к цели нашего путешествия, что притаилась в черноте второго рукава, из которого тянуло сыростью и неприятным кисловатым душком, словно там, в самых недрах каменной норы, испортилась консервация.

Но я знал, что это за запах.

Рукой обхватил тонкое запястье Искры и повёл следом. Её пульс бился испуганной пташкой, готовой вскрыть вены и вырваться прочь. Я почти жалел о кальянной под толстым брезентом.

— Послушай, – беззлобно проронила она, поглядывая на Пиро. – Это логово. Там дальше их король. Ты ведь знаешь, какой ценой…

— До этого не дойдёт. Мы вытащим его на поверхность, ты наберёшь службу, и они…

— С сухими планы не срабатывают.

— Чушь, – отмахнулся я.

“Чушь”, – хотел верить я.

Стены, исколотые яркими светлячками и обласканные отсветами от наплечей-фабрик, с каждым шагом меняли фактуру, показывали свои каменные зубы. Тут и там проступали лоскутки мха. Ветер шелестел прелыми листьями, разбросанными кое-где. Так вышло, что сухой сам себе враг, и сырость защищала его от его собственной природы.

Но нам… Нам было плохо.

— Родная, старайся дышать понемногу, не пей воздух залпом.

Под открытым небом Искра бы высказала, что думает о моих наставлениях, но необычайно мягкая и покладистая теперь, она лишь послушно сбавила темп и дышала так медленно, как только позволяли наши движения.

Мы шли недолго – за это время перебрал в голове парочку любимых песен. Глупо, лучше бы план обдумывал, но это успокаивало.

Через несколько поворотов кислый смрад стал невыносим. Хотелось упереться рукой в стену, переждать головокружение, но утренний ожог о влажную дверь слесарни ещё кипел на ладони.

— Они там, – шепнула девушка.

Нас разделял последний поворот. Я уже слышал знакомый хруст, хищное шипение, и представлял, как их угольные тела ходят там, в каменной комнатушке, растягивая за собой зольный след.

Недолюди, недопироманты.

Мешкать нет смысла – только постареем на лишние мгновенья.

Я влетел в сердце пещеры. Огненные фабрики выплюнули багровые языки, а левую руку вновь объяло пламя. Историям боевых пиромантов многие не верили. Мы говорили, буквально стачивали зубы, рассказывая о том, насколько это безобразные существа: оплавленные лица и тела, которые подвергались нечеловеческим пыткам в желании обрести наш дар.

Муарово-серые листья забились по углам мятым тряпьём, словно спасаясь от безликих тварей, вторгшихся в пещеру.

Дипломатия бесполезна – уцелевшие органы чувств у сухих почти не встречались, а любая тактильность выгорела вместе с их мозгами. Хотя какая-то часть ещё работала, и тот, чья живая часть мозга была самой большой, возглавлял тупую шоблу: король. Он сидел в дальнем углу, самом кислом от золы и многочисленных язв на теле и внутри, еле различимый в липкой черноте.

Но убить его – та ещё задачка.

Ко мне подскочил ближайший. По его угольному телу разошлись алые трещины, и он попытался полоснуть меня раскалённой добела рукой. Я увернулся и свистом подозвал Пиро. Из продолговатого тела собаки вынырнули острые ножи. Может, эти уродцы и не боялись воды так, как мы с Искрой, но старая добрая сталь их резала как масло. Особенно таких вот, горяченьких.

Низкий рост Пиро был её преимуществом. Она пронеслась мимо первого и сразу принялась кружить вокруг второго, который крупнее, потихоньку шинкуя его ноги острыми лезвиями.

Хороший выбор – сразу вывести сильного противника. Но мне придётся несладко. Я отошёл от ближайшего на пару шагов, отстегнул правой рукой пояс с конфискатом – водяными пулями – и начал раскачивать им в воздухе, как батогом. Вода для них пусть и не так страшна, но погасшие и неповоротливые груды угля не могли сравниться с нашей скоростью. Главное, потушить алые прожилки.

Сухой не чувствовал, но чувствовал его король, и вёл, куда надо. Лишь миг, долбанная секунда, его рывок – и серые горячие пальцы прошлись по руке с поясом. Но только вскользь, по перчатке. В этот раз я тоже уклонился.

— Искра, сколько их? – заорал я, разбивая край пояса с первыми тремя пулями о башку сухого.

Краем глаза увидел, как пиромантка опустилась на землю и начала зачитывать знакомую молитву огню.

Разбившиеся пули убили пламя внутри сухого. Я развернулся на одних пятках и со всей силы треснул его по шее металлической пряжкой с острыми шестернями по бокам. Пряжка вошла глубоко в горло угольной твари, и та повалилась под ноги безжизненной тушей.

— Сколько?! – нервно, почти истерично повторил вопрос.

— Много, Грапп… – она покачивалась то ли от бессилия, то ли от чувства безысходности. – Очень.

— Сколько, Искра?

В широко распахнутых глазах стоял ужас.

— Тридцать пять иссохших… Что нам делать?

Я глянул на увальня, ноги которого отчаянно резала Пиро. Он размахивал красно-чёрными ручищами, пытаясь сцапать мою собаку. Я достал ещё одну пулю из пояса. Почти ампутированные у щиколотки его конечности трескались от каждого движения. Устойчивости нет. Справлюсь. В два прыжка преодолев расстояние между нами, я воткнул горящую руку в его живот, – часть, сохранившую наибольшее количество живых органов. Сухой согнулся пополам, как раскладушка. Осталось лишь воспользоваться моментом и вбросить пулю ему в рот – минуя зубы, сразу в глотку. Это был второй и самый действенный способ.

Один глоток. Хруст. Погасшее и обмякшее тело.

— Искра, скольких ты можешь взять?

По её серьёзному лицу пробежала тень.

— Пятерых.

— Давай семь.

— Пятерых, Грапп. На большее я сейчас не…

— Хорошо, – я попытался улыбнуться. – Пятерых.

Сейчас она склонит голову, скрыв лицо за рыжими прядями, достанет длинные пожелтевшие свитки, которые загорятся в её руках, изо рта полезут совсем другие, злые молитивы, и ещё пятеро ближайших к ней сухих прогорят изнутри.

Но этого мало.

Тридцать пять минус семь. Не нужно быть математиком, чтобы понимать, что нам конец. Если только…

Пока Искра не видит, занята, я подхватил Пиро и помчался через них. Они пытались меня достать своими изуродованными руками-лапами, но тщетно. Тщетно, сушьи дети, я же лучший! Несчастные людишки, жравшие угли и принимавшие огненные ванны в надежде стать нами.

Пиромантами не становятся. Ими рождаются.

Глупые эксперименты над собственными телами породили чудовищ с остатками больных, облепленных язвами органов. Они не умели контролировать пламя, как пироманты, и чтобы не погубить себя, селились там, где сыро.

У каждой шоблы есть король. И только он опасен. Чёткой цели нет, ведь и мозги выгорали. Набеги на сухие поля и деревни стали чем-то обыденным, потому люди, не жалея воды, поливали свои деревянные дома, пока те не разбухнут.

И не начнут обжигать нам руки дверьми.

Я мчался и знал: второго такого шанса не будет. Наверное, это самая большая группа во всей округе. Её король силён, очень силён.

Он поднялся. И уставился на меня чудом уцелевшим глазом. Затем на Пиро. Потом на Искру, читавшую свои колдунства.

— Она… – шевельнул обожжёнными губами король. – Она дорога тебе.

А затем открыл рот. И зашипел.

Я что-то говорил о дипломатии… Думаю, на этом моменте стоит об этом забыть. Просто настолько чёткую речь я услышал в первый и, наверное, в последний раз. Этот чёрт видел, говорил и, видимо, слышал, ведь слова хоть и скомканы немного, но понятны.

Следом рты поразевали его соратнички. Зашипели.

По серому мёртвому камню прошла вибрация. Заклинание Искры долетело и разорвалось огненными шарами в глотках пятерых сухих. На большее её не хватит. Только не сейчас.

Король неожиданно умолк, но остальные двадцать семь продолжали резать нас сильным звуком.

Да, он умолк, но только чтобы рвануть к ней.

— Искра!

Пустое предупреждение. Она не услышит. Она даже подняться не может. Что ей мой крик?

По местами гладким, а местами выщербленным стенам катился назойливый гул, будто кто-то запустил рой пчёл. Сухие бездействовали, но гудели, шипели, перемалывали тишину обугленными зубами. Только листва, ещё не серая, прилипшая к полу мятым золотом, оставляла в сознании, напоминала мне о моей природе. Вдавил кнопку в нагрудную пластину. Одна из фабрик затрещала, высасывая последние силы из горящего угля, и тремя огненными лучами выстрелила в короля.

Всё мимо. Если бы не этот гул… Но лучи серьёзно задели парочку других сухих, так что расход последних запасов угля не был таким уж напрасным.

Помутневшим взглядом я следил, как он останавливается возле неё. Поднимает её подбородок. Сминает в кулаке синие жилы с живительным гелем, который сбивает наш жар, разгоняет температурный бред.

— Оставь, – мямлил бесполезный я. – Не трогай.

И здесь мой мозг отключился, полностью отдавшись инстинктам. Я перевернул Пиро вверх животом и прикоснулся к ноге козы-с-пеплом-меж-рогов. Волшебное животное, которое я хранил, как зеницу ока, моя любимая, последняя зверушка. Прости, Пиро, но ты из другой лиги.

Нога шелохнулась.

Искра смотрела на меня блестящими от слёз глазами, пока её лицо покоилось в руках зольного короля.

Мы не слышали друг друга. Да и как тут услышишь? Вокруг шум, что в уши иглой. Но, готов поклясться, она улыбнулась и кивнула, пряча бледное лицо сперва в ржавых прядях, затем пропадая в его тёмных ладонях.

“Ты пожертвуешь самым дорогим”, – шипели слова в моей голове. – “Грапп Нум Пай, ты готов отдать то, чем дорожишь больше всего на свете, за убийство короля сухих?”

При других раскладах, я бы послал голос козы в далёкое пешее. Но не сейчас. Не тогда, когда она в его руках. Поздно. Всё и так кончено. Чтоб тебя, проклятый кальян.

— Да, – сказал-добил.

 

*   *   *

 

Шумная и тусклая забегаловка – единственное, на что теперь хватало денег. Дни нищебродства ворвались в мою жизнь, как и пустота, что скреблась чумной крысой. Я не мог себе простить, что согласился, пожертвовав ею там, в пещере. Без неё я не то что не лучший – бесполезный кусок мяса, обычный засранец, наподобие людей с базара.

“А может, в пособники серому податься?”, – иногда всплывало, но тут же таяло. Да ну, бред какой-то. Опять надрался в тщетных попытках прикончить горе.

Зато здесь всё, как я люблю: город, дым, снифтер с ароматным бренди, бегающая без копытца Пиро.

Не хватало только одного.

Достал пачку, потянул одними губами сигаретку…

— Можно огоньку?

Тонкие бледные пальцы щёлкнули и высекли искру, заалевшую маленькой точкой на конце сигареты.

В этом вся прелесть. Только ради этого стоит рождаться пиромантом.

Тихо выругалась. Улыбнулась.

Люблю заразу.