Огнебой

ОГНЕБОЙ

 

Фантастический рассказ

 

«Бытует среди ятвягов, населяющих берестейские земли Литвы, старинное предание о цветке Огнебое. Растёт цветок Огнебой там, куда не всякий дойти может. И не каждому он в руки даётся. А тот, кто сорвёт цветок Огнебой, силу немереную над огнём получает».

Михалон Литвин. Утерянная страница из одиннадцатой книги трактата «De moribus tartarorum, lituanorum et moscorum».

 

— Я искуплю кровью! – с максимально возможной искренностью заверил капитан Шеншин. Два сотрудника НКВД не позволяли командиру партизанского отряда подняться с колен. Руки арестованного были связаны за спиной. – Клянусь!

— Искупишь, — легко кивнул лейтенант государственной безопасности Эйнгорн. На Шеншина он смотрел с отвращением – как на опарыша, копошащегося в куске гнилого мяса.

Долгожданного облегчения Шеншин не ощутил. Наоборот – его глаза расширились от ужаса. Понял, что всё закончится здесь и сейчас. Но вырваться или подороже продать свою никчемную жизнь не пытался. Лишь обмочил галифе, заставив Эйнгорна брезгливо отстраниться.

— Или ты рассчитывал на то, что Родина о тебе забудет? – Эйнгорн обвёл взглядом выстроенных в каре партизан, которые больше походили на анархистов «батьки» Махно, чем на бойцов РККА. И как с таким сбродом можно победить немцев?.. Неудивительно, что «Константин Калиновский» большей частью бездействовал. – Если забудет Родина – напомнит Партия.

Шеншин весь затрясся, однако не от мартовского холода, а сержант Довженко уже тащил жестяную банку с белым фосфором, который набрали из английских «стеклянных зажигательных гранат № 76». Сотрудники НКВД без особых усилий прижали Шеншина лицом к земле и разодрали нательную рубаху.

Длинные мотивационные речи проигрывали прямому действию – Эйнгорн подал знак. Довженко с улыбкой высыпал белый фосфор на голую спину Шеншина. Над кожей немедля начал подниматься густой белый дым, и командир партизанского отряда заорал во всю мощь лёгких.

Партизаны поменялись в лице, но ни один, тем не менее, не пытался отвернуться или просто закрыть глаза. Два MG-42 подобно голодным хищникам искали жертву.

Обезумевший от боли Шеншин забился, как уж на раскалённой сковороде, но куда ему было справиться с двумя «чекистами», отличавшимися богатырским телосложением? Да и белого фосфора Довженко не жалел.

Шеншин умер слишком быстро, не успев заслуженно помучиться, но это не сильно расстроило Эйнгорна. Целью командировки был вовсе не горе-командир партизанского отряда «Константин Калиновский».

— Так будет со всяким, кто, вопреки чаяниям страны, решит отсидеться, — указал Эйнгорн. Горелая фекальная вонь била по ноздрям: Шеншин плотно пообедал.

Эйнгорн предоставил Довженко, числившемуся у него в заместителях, проводить воспитательную беседу, а сам направился в землянку, которую на базе использовали как склад. К двери был приставлен автоматчик из спецгруппы НКВД.

Часовой заглянул в проделанную в досках дыру, чтобы убедиться, что арестант не выкинет какой-нибудь кунштюк, а затем отпер навесной замок и услужливо распахнул двери.

Младший лейтенант государственной безопасности Ревт сидел на дощатом полу со стянутыми за спиной руками и медленно раскачивался. Керосиновая лампа под низким бревенчатым потолком горела на всю мощь и позволяла рассмотреть арестанта во всей «красе»: сопротивления при задержании Ревт не оказал, и били его для профилактики – чтобы не питал иллюзий и был более сговорчивым.

Грохот отодвигаемого снарядного ящика с каким-то мелким барахлом заставил Ревта прекратить своё занятие и остановить взгляд на Эйнгорне. А тот тяжело опустился на снарядный ящик и произнёс:

— Вот теперь и поговорим.

Как бы сильно преступнику не хотелось исповедаться, перед допросом обязательно нужно как следует промариновать человека. Неизвестность посильнее иной пытки будет. И люди с мозгами страдали от этой самой неизвестности сильнее обделённых разумом. Те просто-напросто не представляли всех последствий.

— Я их не убивал, — повторил Ревт.

Выходит, решил не отказываться от прежних показаний. Да только «несознанка» с НКВД не пройдёт. Комиссариат как раз и был создан для получения положительного результата. А каким он должен быть – решает Партия и лично товарищ Сталин.

— А кто? – изобразил живой интерес Эйнгорн.

— Огонь.

— Разумеется, огонь, если мы нашли обугленные трупы, — Ревт совершенно напрасно решил выдать себя за сумасшедшего. Тот же сержант Довженко – чем не врач-психиатр?.. Вылечит душу путём кулачно-сапожного «массажа». Да и сам лейтенант Эйнгорн легко мог вправить человеку мозги. – А ты только облил своих товарищей бензином и пустил «красного петуха».

— Вы мне не верите, — после непродолжительной паузы печально и даже с обидой констатировал Ревт.

— А должен? – совершенно искренне удивился Эйнгорн. – Человеку, который не выполнил приказа Ставки? Убийце подчинённых? Немецкому шпиону?

— Это – ложь! – вспыхнул Ревт. – Я готов рвать фашистов зубами!

— У тебя, гнида, была возможность уничтожить врага, но ты ей не воспользовался.

— Это был ребёнок! – воскликнул Ревт.

— И что? – Эйнгорн ленивым взмахом руки отослал часового. – Дети не могут быть врагами?.. Ты какой приказ получил?

— Не щадить никого.

— Конкретно и ясно. Какие могут быть вопросы?.. Семья изменника Родины. Эсэс-мана… Кого жалеть?

— Ему лет пять от силы было. А мы его под нож.

— Да хоть месяц отроду!.. Тебе Родина для чего оружие вручила? Чтобы его, как эти местные полудурки, на самогон выменять? Или с автоматом у селян добро отбирать? Или, может, с тем, чтобы бабам юбки задирать? – били Ревта аккуратно: младший лейтенант ещё требовался для киносъёмки. – Оружие у тебя для того, чтобы врага бить. А ты оружие против своих товарищей повернул.

— Их огонь убил, — упрямо повторил Ревт.

— Опять двадцать пять! – рассердился Эйнгорн. – Хоть сам понимаешь, что несёшь? Живой огонь, блядь.

— Он появился из воздуха. И сразу давай убивать. Мы ничего не могли сделать… — воспоминания давались Ревту с болью. – Ни пули, ни гранаты его не брали.

— Тебя чего пожалел? – состояние трупов было ужасным: настоящие головешки. И эти головешки, лишь отдалённо напоминавшие человеческие тела, были разбросаны по лесу в радиусе сотни метров. Провернуть подобное без подельников Ревт не мог. Никак. Если только не научился отращивать крылья.

Допрос сослуживцев Ревта пока ничего не дал. Но даст. Обязательно даст.

— Не знаю.

Абвер мог бы придумать хоть какое-то подобие легенды. Неужели, немцы считают «чекистов» совсем уж идиотами? Это для Средневековья с его религиозным мракобесием версия сгодилась бы.

А с другой стороны – пятеро вооружённых мужчин со специальной подготовкой. Эйнгорн и не заметил, как в душу закралось сомнение. Ни о каком ожившем огне, само собой, речи идти не могло. Но ведь фашисты могли обзавестись новым видом оружия.

Болван Шеншин даже не удосужился провести разбирательство. Хорошо хоть не приказал закопать или сжечь трупы… Но почему тогда немцы не устроили повторную засаду?.. Решили не размениваться на женщин и стариков, которых пригнали за трупами партизаны? Или побоялись, что новое оружие попадёт к врагу?

— Часовой, Довженко ко мне!

Сержант явился едва ли ни через мгновение. Как всегда готовый выполнить любой приказ.

— Сдаётся мне, товарищ Довженко, что гражданин Ревт с умыслом сказку рассказал, чтобы нас к Кривоовражному хутору заманить. Ты уж пообщайся с гражданином Ревтом по-свойски. Только смотри, чтобы не сдох. Иначе самого прикажу на кол посадить. Мне самому заниматься что-то лень.

— Товарищи, я сказал правду! – куда Ревту отодвинуться, если за спиной – стена из брёвен? Бить можно так, что к боли не привыкнешь. – Мы возвращались из рейда, а живой огонь сжёг всю группу. Именно так всё и было!

Осознание того, что ему не доверяли коллеги, было сильнее боли. Однако и её Ревт боялся.

— Мы и старых, и молодых на штыки подняли, а потом отрубленные головы на кольях вокруг хутора развесили, чтобы другим неповадно было на службу к немцам идти. Но я как в глаза мальчишки посмотрел, которого они в хлеву спрятали, так всё во мне и перевернулось…

От удара кирзовым сапогом в грудь Ревт впечатался в стену и со стоном сполз на землю.

— А товарищи твои почему позволили мальчишку отпустить? – Эйнгорн встал в стороне: кровью могло испачкать обмундирование.

Ревт сумел отдышаться только спустя пару минут. Но говорил с паузами.

— Не видели они.

— С немцами когда и где сотрудничать начал?

— Не предавал…

Через минуту Довженко пришлось одёргивать – начал увлекаться. Ему только дай волю – забьёт до смерти. Как неделю назад дезертира. Ни одной целой кости не оставил. Мастер – куда там Леонардо да Винчи.

— От кого получил приказ уничтожить специальную группу?

— Живой… — Ревт закашлялся кровью. — …огонь…

— Дотянет? – обеспокоился Эйнгорн. Кинооператора и ассистента должны были привезти только через полтора часа. Саму показательную казнь можно устраивать хоть сейчас – двуручные пили и железнодорожные костыли люди лейтенанта Эйнгорна взяли с собой.

— На снег выбросим – через пять минут как огурчик будет, — заверил Довженко.

 

«Однако силу огня, дарованного Огнебоем, ещё уметь удержать надо. Не каждого огонь слушать будет. А тот, кто огонь подчинить силой захочет, в пепел обратится».

Павел Шпилевский. Этнографическая статья в журнале «Пантеонъ» «Белоруссия в характеристических описаниях и фантастических сказках».

 

Диверсантам, засылаемым в немецкий тыл, специально повышали болевой порог, и Довженко приблизился к Ревту вплотную. Пришлось выливать на него ведро воды.

— Я всё равно узнаю правду, — заверил Эйнгорн.

— Это всё живой огонь, — слишком связно для сумасшедшего.

Упрямство Ревта раздражало. Но и заставляло задуматься. Трупы выглядели так, как будто огонь охватил их изнутри. С помощью бензина или другой огнесмеси такого эффекта не получить. Сверхъестественное вмешательство исключалось. А вот особенным даром тот же самый мальчишка обладать мог. Эйнгорн имел допуск к документам под грифом «Совершенно секретно». Очень многое не находило объяснения.

Неужели, всё правда?

— Довженко, живо собирай наших, — велел Эйнгорн, догадываясь, почему отправили именно его. – Разберёмся на месте.

Возвращаться Ревту не хотелось аж до истерики – но кто его желания спрашивать будет? Погнали пинками, позволив накинуть заношенную до дыр шинель. Новый китель был слишком зелёным для начала весны. Так под выстрел и подставляется.

Снег таял, и это играло партизанам на руку – можно было больше не бояться, что немецкие ягдкоманды и карательные зондергруппы пройдут по следам до самой базы «Константина Калиновского». Однако Ревт умудрился наследить – в душевном смятении он даже падал. И как только табельный ППШ-41 не потерял?

Всю дорогу мысли Эйнгорна путались: фантастика в духе Беляева сплеталась с реальностью в причудливой девичьей косе. Если Ревт и имел психическое отклонение, то поведение младшего лейтенанта государственной безопасности оно не определяло. А у ребёнка был чрезвычайно сильный мотив: смерть семьи.

Всё-таки правда?

Отрицать невероятное, однако очевидное можно было до бесконечности. Товарищ Берия требовал ответа. И Эйнгорн не мог просто пожать плечами. Ревта колотило от страха, но разум не покидал его.

Немцы не могли действовать наобум – о существовании друг друга Ревт и Эйнгорн узнали только сегодня. А ребёнок, если действительно умел управлять огнём, мог стать тем самым оружием, которого не хватало для установления мировой республики Советов.

— Мальчишка, которого вы упустили, больше не появлялся? – контроль над огнём не находил объяснения: катастрофически не хватало информации.

— Был, — поразмыслив, кивнув Ревт. – Я сначала подумал, что мне показалось… А потом огонь полыхнул…

Судя по округлившимся глазам, Ревт также связал между собой ребёнка и огонь.

— Что-нибудь делал?

— Я рукой хотел махнуть – чтоб уходил, а…

— Мальчишка что делал? – рыкнул Эйнгорн.

— Стоял и смотрел, — идти Ревту было очень тяжело, и Довженко дважды пришлось рывком за воротник поднимать его на ноги. – После не до него стало.

— Больше не видел? – Эйнгорн укрепился в своих подозрениях.

— Нет.

— Родственники у мальчишки есть? – Эйнгорн не сомневался, что ребёнок пойдёт на сотрудничество: дети не любят, когда причиняют боль их близким.

Ответа Ревт не озвучил – шедший в авангарде боец подал знак остановиться. Причина выяснилась тут же – к спецгруппе кто-то бежал, не выбирая дороги. Животное или человек (свой или чужой, ребёнок или старик) не имело значения: в рейде свидетелей быть не должно. Секретность подразумевала молчание.

— К бою! – приказал Эйнгорн. Нашуметь лейтенант государственной безопасности не боялся: и пистолеты-пулемёты Томпсона, и «вальтеры» были снабжены глушителями. Кроме экзекуции предстояло ещё кое-что сделать. Белорусская народная самопомощь должна перестать пользоваться у оккупантов доверием.

Бойцы изготовились к стрельбе, а Довженко с силой прижал Ревта коленом к земле. Младший лейтенант государственной безопасности должен дожить до назидательного расчленения.

Из-за елей, которые лишь начали сбрасывать снежный «плащ», выскочил ребёнок. Мальчик лет пяти, одетый совсем не по погоде. Босой.

Тот самый.

Эйнгорн не испытывал сомнений, хотя даже не обладал словесным описанием. Никого другого ребёнка здесь просто-напросто быть не должно.

Ребёнок бежал, застревая в сугробах и размахивая руками, как будто намереваясь взлететь. И что-то кричал – внезапно налетевший колючий ветер мешал разобрать слова.

«На ловца и зверь спешит», — с удовлетворением подумал Эйнгорн, гоня мысль о том, что ребёнок хочет о чём-то предупредить взрослых. Но прежде чем Эйнгорн успел отдать приказ «Не стрелять!», Ревт в панике, переходящей в истерику, завизжал:

— Живой огонь!

Пламя вспыхнуло сразу в нескольких местах. Там, где гореть-то было и нечему. И имело непривычный золотой оттенок. Очаги за секунду обросли множеством крупных и мелких «ветвей», и эти отростки с умопомрачительной скоростью устремились к людям.

Ребёнок сделал ещё несколько шагов и влетел в кровавое облако. Эйнгорн не сразу осознал, что это – собственная кровь мальчика: Довженко полоснул короткой очередью. Промахнуться с сотни метров было тяжело.

 

«Брат Эльфред из Ордена братьев меча оказался прав: сбежавшие в дикие земли язычников от святой истинной Христовой веры пруссы боятся Огнебоя даже сильнее всего прочего – сорвавший дьявольский цветок больше не может считаться Божьим Творением. И сам Люцифер не примет глупца в свои серо-огненные чертоги».

Генрих Латвийский. Единственный уцелевший экземпляр пятой книги «Die Chronik Heinrichs von Lettland».

 

Злость вырвалась с крепким ругательством – оружие нужно было захватить, а не расстреливать его. Смерть международного капитала откладывалась на неопределённое время.

— Живойогонь… Живойогонь… Живойогонь…

«Чекисты» реагировали так, как их учили: открыли огонь изо всех стволов. Вот только пули, как и говорил Ревт, не причиняли огненным отросткам ни малейшего вреда.

В полуметре от человека «щупальце» рассыпалось на множество золотых капель, однако до жертвы долетала уже пыль, сверкавшая на солнце. Без препятствий проникая в тело, она вспыхивала как пары бензина от искры. В мгновение ока металлическое пламя охватывало жертву. Не сбить и не потушить – казалось, горела вода, из которой состоял человек.

Никакая огнесмесь не могла превращать пламя в металл. И природе такое было не по силам… Вспомнился гиперболоид инженера Гарина. Пусть у Толстого тепловой луч имел совершенно иные характеристики, но схожесть принципа действия поражала. Только не мог Ревт быть оператором – младший лейтенант в ужасе пытался отползти от объятого пламенем Довженко. А сержант не мог даже кричать, и оставалось только догадываться, как ему больно.

Проверять предположение на практике не хотелось – инстинкт самосохранения заставил Эйнгорна распластаться на снегу и начать по-крабьи пятиться, уходя от буйства золота.

«К чёрту всё! И мировую революцию, и страну, и товарища Сталина!».

 

«Полесскую сказку о цветке Огнебое нельзя отнести ни к одной категории – нам кажется ненаучным измышлением, буйством фантазии использование «инопланетных» технологий для «посева» вышеупомянутого цветка, однако в то же время ставит абстрактное мышление древних полешуков на один уровень с создателями получивших широкое распространение философских доктрин и религиозных учений».

Адам Богданович. Этнографический очерк «Пережитки древняго міросозерцанія у бѣлоруссовъ».

 

Никогда раньше Эйнгорну не было так страшно. Даже когда четыре года назад в Ленинграде племянник одного из десятков «врагов народа», изобличённых лейтенантом государственной безопасности Эйнгорном, вытащил в подъезде готовый к бою «наган». Довженко сгорел, и вновь им прикрыться не получится. Да и был бы толк от такой защиты?

Огонь не трогал Ревта, хотя тот улепётывал в полный рост – даже связанные руки не мешали. И мальчишки нигде не было. Объяснение этому феномену могло быть только одно. Эйнгорн выхватил «вальтер» и дослал патрон в патронник. Затем выстрелил Ревту в спину. Едва слышный хлопок выстрела утонул в звуке падения тела.

Однако паутина из тысяч и миллионов золотых нитей не погасла. И даже наоборот – заиграла сотнями и тысячами оттенков. Это невообразимое множество золотых красок давало фору даже самой сложной мозаике, оставляло позади любой калейдоскоп Дэвида Брюстера.

После двух или трёх десятков ударов сердце в конце концов успокоилось. Паутина обладала сложным ажурным объёмом. И не атаковала. От неё не веяло жаром, хотя взгляда, брошенного на дымящиеся трупы, оказалось достаточно, чтобы убедиться – все, за исключением самого Эйнгорна, мертвы. Оружие и боеприпасы при этом не пострадали. Как и одежда с обувью.

Нелогичная избирательность заставила Эйнгорна задать вопрос, которого от себя он никак не ожидал:

— Ты Бог?

Сердце было готово остановиться от ответа «да». Но его не последовало. Эйнгорн неожиданно понял, что золотой «живой» огонь тоже мёртв. Окончательно и бесповоротно. И сразу пришло новое понимание – это первый шаг к финалу…

 

«Как всякая свеча имеет свой конец,

Так Искра Жизни не бессмертна.

Коль Зло решишь вести ты под венец,

Готовься – погаснет наконец она».

Сергей Белаяр. Из сборника параноидально-депрессивной лирики «Криграново-силауровые урцуры».