Родинка

— Какая у тебя родинка, — погладила Вера темное уплотнение на шее Бориса, — по-моему, она у тебя растет.
Борис осторожно дотронулся до родинки, поморщился.
— Если не трогать, она будет себе спокойно расти и расти. На мой век хватит.
— Она будет расти до самой твоей смерти…
— И потом тоже.
Вера засмеялась, Борис снисходительно улыбнулся, погладил ее по груди. Она, молодая и стройная, с пахнущими чем-то сладким вьющимися волосами, сидела у него на коленях.

У них было не первое уже свидание в его большой элитной квартире в Большом Палашёвском, обставленной тяжелым антиквариатом. Ей нравилось здесь бывать, как в музее. Она жила в Бескудниково, как она надеялась, временно.

— Когда она придет? – спросила Вера, нарочно напрягая ягодичные мышцы.

— Никто не придет, — Борис потянулся к бутылке дорогого коньяка. – Ну давай, еще по одной. — Он осторожно пересадил легкое тело Веры на диван, потер затекшие колени. – Вооот так.

Они чокнулись. Вера была уже пьяна, ей опять хотелось секса. Борису уже ничего не хотелось, он выложился еще там, в пристроенной к ванной сауне. Теперь ему хотелось спать. И он, как старый, с нестабильным сном, человек, не хотел упускать эту возможность.

— Я совсем забыл сказать, у меня завтра утром важная встреча, надо быть в форме. Я вызову такси, окей? – спросил он и стал искать свой большой черный андроид.

— Как, уже? Ты обещал научить меня в гусарский преферанс, — игриво заканючила Вера. Встречи их были редки, и что-то обидное кольнуло ее где-то глубоко. Они не виделись с октября не виделись, он недавно приехал из Италии, где у него была небольшая вилла в Амальфи. Он любил приезжать в Москву зимой под Новый год, скучал по снегу.

В ресторане он пожирал ее глазами, трогал ее колени и шепотом повторял «я так скучал». А пока они ехали в такси, всю дорогу не выпускал ее руку, мял ладонь, подносил к породистому носу, прижимался своими полными губами с колючими усиками к нежной коже. А теперь он прогонял ее, ведь если нет жены, они могли бы…

-Напомни, какой у тебя адрес? – услышала она вопрос. – Верочка, ау! Пора, красавица, проснись. – Он подумал, что она просто отключилась, а ее опять кольнула обида, он не помнил ее адреса, совсем…

Они стояли в прихожей перед железной дверью с причудливыми замками, прощались, в огромной прихожей, размером, наверное, со всю ее квартиру, со стены на них смотрел портрет красивой черноволосой с короткой стрижкой женщины с орлиным носом, фотографии было лет двадцать. Вере вдруг изо всех сил захотелось сорвать этот портрет, бросить его на пол и растоптать, но вместо этого она надула губки и нежно поцеловала Бориса в темную родинку. Потом прошептала в ухо:
— Знаешь, когда ты умрешь, эта родинка будет расти, расти и в конце концов превратится опять в тебя. Наверное, все родинки после смерти превращаются в их хозяев. Только об этом никто не знает и поэтому эти клоны умирают там в могилах в страшных мучениях.
— Ну и фантазии у тебя, — он инстинктивно потрогал родинку и ему показалось, что она пульсирует у него под рукой.
-Шучу. — Заметив, как Борис побледнел, она засмеялась. Потрепала его пухлые щеки, пахнущие неизменным Живанши. Зазвонил сотовый, Борис поспешно достал его из кармана, чуть не уронил.
— Да, да, заказывали, сейчас спустится, — выключил телефон. – Серебристая тойота, 753 ТОД. Он не смог заехать во двор, ты найдешь его на улице.
— Ты меня даже не проводишь?
— Я устал, Верочка. Здесь безопасный район, двор закрытый.
— На какой?
— Что на какой?
— На какой улице, Борь?
— На какой, на какой, в Палашёвском переулке, Вер. Ну что ты дурака валяешь? – Борис посмотрел на часы.
— А можно я не поеду, Борь? Она же не приедет сегодня, — Вера обняла его крепко, уткнулась лицом в его грудь.
— Вера, иди, таксист ждет, — он не реагировал на объятия и отдалялся от нее.
— Ну Борюсик…
— Вера, ты же знаешь, я не люблю все эти уменьшительно-ласкательные суффиксы, это скрытая агрессия. Давай-давай, будь умницей. За то и люблю.
— Я тебя тоже люблю. Дай я поцелую тебя. На прощанье.
Борис не успел ничего ответить, и Вера всосала темный сгусток эпидермиса на его шее. Он замер, его красивый академический лоб взмок.
— Вера, прошу тебя, не надо, отпусти.
Она отпустила, улыбнулась, потянулась поцеловать в лоб, он отстранился.
— Ну что ты, ей Богу. – Ему не хотелось, чтобы она дотронулась до его холодного влажного лба. Он чувствовал усталость, и уже мучительно хотел остаться один.
Вера повернулась и пошла к лифту, железная дверь за ее спиной захлопнулась.

Через два с половиной месяца Борис умер. Поехал с друзьями к кому-то в коттедж, на рождественский пикник. Там уголь от костра стрельнул и попал прямо в родинку.

Вера не могла быть на похоронах, она даже не знала точное время, ей не у кого было это узнать. Она осталась дома, позвонила на работу начальнику и сказала, что не придет сегодня, что ей очень плохо. Начальник пошел навстречу. Вера весь день плакала, пила, курила и ничего не ела.

На девятый день ей приснился странный сон. Ей снилось кладбище, могила Бориса из красивого черного гранита с пескоструйной гравировкой по трафарету. Желтые и красные листья подметали ухоженные аллеи кладбища. Внезапно Вера почувствовала, как задрожала земля, затем послышался стон, откуда-то из недр земли. Она легла на гранит и почувствовала, какой он теплый, через секунду ей показалось, что он мягкий и дышит, как кожа.

Вера проснулась. Была суббота. Вера сходила в церковь, заказала панихиду и поехала на кладбище. Она узнала номер участка в конторе, сказала, что родственница, была в отъезде. Работница кладбища, уткнувшаяся в монитор с базой данной, безразлично глянула на нее, смерила взглядом, и Вера поняла, что могла бы не оправдываться.

В середине марта на кладбище было снежно и пусто. Гранит был холодный и твердый, как и положено камню, пластмассовые цветы, вплетенные в венки, закрывающие унылый коричневый суглинок холмика, еще не начали выцветать, и выглядели нелепо жизнерадостно по сравнению с увядшими живыми цветами. Монохромный портрет молодого и веселого Бориса был неподвластен времени. Вера достала фляжку с коньяком, выпила за покойного, смахнула слезу, высморкалась и пошла прочь.

На сороковой день ей опять приснился сон. Это был жуткий кошмар. Трясущимися руками она набрала номер его городского телефона, она знала его давно, еще когда была его студенткой в 90-е годы, но никогда не звонила. После долгих гудков в трубке устало отозвался женский чуть хриплый голос:

-Я слушаю.

-Я была сегодня у него, на могиле… Я чувствую, что там что-то не так…
— Кто вы?
— Это неважно. У него была родинка!
— Какая родинка? Девушка, вы кто?
— Эта родинка… она там… она в могиле, она живая, она растет, выкопайте его, он не умер…
— Да вы сумасшедшая… Вы что, его знали?
— Да, да, знала, я даже знаю, что в прихожей висит ваш портрет, и я знаю, что на его животе есть след от выжженного родимого пятна, след, как будто на живот плеснули серной кислотой. Их нельзя выжигать, они живые! — орала Вера в трубку.
Вера рассказала о своих снах, она горячо призывала эту женщину быть великодушной, поехать на кладбище. Но женщина молчала. Наконец, жена Бориса произнесла:
— Успокойтесь, милая. На кладбище ехать совершенно незачем. Никакой родинки там не осталось. Дело в том… Дело в том, — женщине было трудно говорить, — что Бориса… кремировали.
В трубке раздались гудки.

Вдова положила трубку на рычажки винтажного английского аппарата. Она достала коричневую сигарету, прикурила от церковной свечи, горевшей напротив все того же улыбающегося портрета мужа с траурной лентой, который послужил образцом для изображения на памятнике. Женщина с короткими темными поседевшими волосами посмотрела на портрет с ненавистью. Налила в стакан виски.

— Подонок. – Она разом осушила стакан и запустила его в портрет, портрет упал.
Женщина засмеялась.
— Не надейся. Ха-ха-ха-ха… «Они живые»! Ха-ха-ха! И пусть, живи снова, там. Так будет лучше…