Сломанный полет

Пока чьи-то руки вытаскивали меня из капсулы, я успел увидеть свои: они были сломаны в нескольких местах, металл погнулся. Хорошо хоть, было не больно. Я огляделся: вокруг стояло четверо молодых людей, трое юношей и девушка – они окружили меня плотным кольцом. Девушка подняла подобие пистолета и взяла меня на прицел.

— Что это? – поинтересовался я максимально доброжелательно. – Похоже на старый бластер АПК-14. Я думал, они давно вышли из строя. – Я перевел взгляд на свои руки. – Нечестно с твоей стороны угрожать мне оружием, когда я даже не в состоянии обороняться.

Она хмыкнула, но пистолет опустила.

По призванию я человек искусства, по специальности – провизор-разведчик. Меня отправляют в будущее проверить насколько состоятельны на рынке выпускаемые нами препараты. Я собираю информацию в строго отведенном месте на участке десять на десять метров: в назначенное время туда приходит наш сотрудник из 2061-го года и передает мне капсулу с актуальной информацией. Вскрываю ее я уже дома, в родном 2056-м. Анализирую эффективность, окупаемость, побочные эффекты и массу других вещей, которые умещаю в отчет.

Отчет ложится на стол моего руководства, я получаю сутки заслуженного отдыха. Ну а дальше – снова капсула, полет и очередной кусочек будущего.

Та бетонная площадка, на которую я рухнул сегодня, была значительно больше в периметре. За ней – редкий хвойный лес. И эта странная компания… Может, я ошибся годом? Но я лично проверял все параметры перед запуском. Надо было выбираться отсюда как можно быстрее.

— Ребята, – я прервал молчание, которое начинало становиться зловещим. – Я не робот, не подумайте. Я просто из Москвы, у меня руки со вшитым эндопротезом.

Они недоверчиво переглянулись. На вид, не считая плохо подобранной одежды, они казались совершенно нормальными. Довольно приятной внешности – все четверо – но какие-то изможденные. На шее у одного из них я заметил пластырь с лидокаином – значит, они были из провинции. Болевые рецепторы удаляли только коренные москвичи, так повелось с тех времен, когда мы отгородились от страны Сепарационной стеной.

— Может, он правду говорит, – наконец, сказал один из них. – Я слышал, за Стеной повально занимались боди-модификациями. Они ж не работали ни хрена, что им еще делать…

— Мне надо вернуться в Москву, – я попытался одновременно сохранить твердость в голосе и пошевелить пальцами. Вышло не очень. – В 2056-й год. Я вам все объясню – что здесь делаю, где работаю… мне помощь нужна.

Все четверо усмехнулись. Это вышло синхронно и неожиданно зловеще. Я заморгал. До этого момента я был уверен, что это адекватные ребята, ведь им где-то лет по двадцать, не больше. С такими всегда можно договориться, сунуть пару купюр. Я знал, что номинал в 2061-м был точно такой же.

— Москвы больше нет, – сообщила мне девушка, не без удовольствия в голосе. – Единственный плюс того, что с нами случилось, наверное. Тебе подобных здесь тоже особо нет. Тут как бы беда с технологиями, знаешь ли.

Бред какой-то. Решив не лезть на рожон, я промолчал. Эти четверо явно кого-то ждали, ну а я – того, что будет дальше. На крайний случай в моем нагрудном кармане лежала страховка от компании. В конце концов, может, мне полезно побывать во внештатной ситуации. Отдохнуть от нескончаемого бега по кругу.

Я посмотрел на лес, начинающийся за площадкой. С натяжкой можно было сказать, что я на природе. Природы в Москве почти не было.

Но при ближайшем рассмотрении я понял, что это был совсем не лес. Деревья казались как будто нарисованными на холсте. Неловко подняв руку, я сумел-таки поправить окуляр левого глаза. Картинка не изменилась. Нажав на увеличение, я разглядел мазки зеленой масляной краски. Не на холсте – на фанере.

— Это декорации, – сообщил мне парень с пластырем на шее. – Работа Игоря, наш кусочек жизни.

Я не успел спросить, кто такой Игорь, равно как и вспомнить, что вопросов я решил пока не задавать. Над нами раздался шум вертолетных лопастей и через минуту черная машина уже опустилась на площадку. Вертолет казался допотопным, из-за сильного шума я не расслышал, о чем ребята перекрикнулись с пилотом. Стоявший ближе всех ко мне парень толкнул меня в салон.

— Капсула! – я попытался перекричать стрекот лопастей. – Моя гравитационная капсула, не оставляйте ее!

Но они и не собирались. Обвитая в четыре пары рук веревками с карабином, моя капсула глухо завалилась набок. Я зажмурился от этого звука, мысленно выругавшись. Урона на сегодня ей было достаточно.

Мы поднялись в воздух, вертолет качнуло. Мою капсулу болтало со стороны в сторону как игрушечную. Пилот повернулся ко мне, и я увидел молодого человека лет примерно тридцати – моего сверстника. Он удостоил меня беглого и не особо любопытного взгляда, задержавшись секунду на моих сломанных руках.

— Что за явление? – уточнил он у девушки на переднем сидении. – Не буйный хоть?

Ее ответ я не расслышал, мы постепенно набирали высоту. Декорации с хвойными деревьями остались внизу, словно ширма, окружающая бетонную сцену – площадку, откуда мы взлетели. И за пределами этой ширмы открывались совершенно другие пейзажи. Чем больше я разглядывал, пытаясь понять, что происходит вокруг, тем сильнее чувствовал подступающую панику.

 

Это было совершенно больное место. Участки обычной земли и дорог чередовались с какими-то черными зияющими дырами, словно кто-то вырвал кусок поверхности. Возле этих дыр лежали странные пласты земли, я навел на них окуляр и увеличил изображение. Почва была свернута в рулон наподобие старого ковра, который скатали вместе с содержимым – то здесь, то там из него торчали куски древесины и шифера, обломки антенн и прочий бытовой мусор. Словно поверхность свернули вместе со стоящим на ней домом.

Отдельные дома на нетронутой земле были заброшены и попадались редко. Чем большего размера была черная дыра, тем больше рулонов поверхности лежало по периметру. Я заинтересованно разглядывал их, во мне боролись любопытство и какое-то отвращение. Пока не заметил торчащие из подобного рулона человеческие ноги: ноги были босые, деформированные и неподвижные. Пропитанные кровью брюки сливались по цвету с землей и были бы незаметны, если бы не мощность моего окуляра.

Я вздрогнул и отшатнулся от окна. Сердце колотилось, по спине стекал пот. Я не знал, что с этим местом было не так. Что было не так с моей капсулой, из-за которой я, видимо, и оказался в этой дерьмовой ситуации. Какой это год, куда мы летим, что за мерзкий дуршлаг я наблюдал внизу. Смогу ли я починить свои руки, вернуться обратно… Как это, черт возьми, вообще могло со мной случиться?!

Ясно было одно – это явно не страховой случай.

 

Я родился и вырос в Москве единственным ребенком в семье. И лет до четырех считал, что Москва и есть весь наш мир, и он кончается Сепарационной стеной. Потом отец взял меня с собой на встречу с партнерами, и мы проезжали пропускные шлюзы. Я впервые увидел и сами шлюзы, и огромное количество народа, проходившее через них – рабочие, клерки, экскурсионные группы. Отец объяснил мне тогда, что Москва – это часть большой страны. Ее главная часть и культурное наследие. И именно поэтому мы возвели эту Стену, чтобы оберегать свое наследие от «незаконного вторжения».

— Понимаешь, сынок, – объяснял мне отец, – не так просто сохранять культурный облик нашего города, когда каждый норовит к нему прикоснуться. Когда-то в Москве было много «нелегалов», этот термин вы будете проходить в школе. Город был забит людьми, которых здесь быть не должно. Когда нарушается равновесие, нет гармонии, а это губительно для искусства.

Отец был критиком, а мать художницей – она-то и отвела меня в художественную школу. Рисовать мне неожиданно понравилось, и я начал делать успехи. На совершеннолетние родители подарили мне сертификат на боди-модификацию: три позиции на выбор. Я взял себе монокуляр на сетчатку – как художнику он был мне необходим, и удаление болевых рецепторов – это выбиралось всеми практически поголовно («боль – это удел низших сословий», оборонил как-то отец). На руках со встроенным эндоскелетом настояли родители.

— Теперь ты сможешь намного быстрее рисовать, – убеждала меня мама. – Но при этом не потеряешь своей индивидуальности.

Процедуры прошли безболезненно. Когда я вышел на улицу, моя внешность необратимо изменилась. Я остановился перед зеркальной витриной и взглянул на себя. В левый глаз был встроена черная конструкция с линзой посередине, впрочем, очень компактная. Глаз, прежде зеленый, теперь поблескивал красным огоньком заряженного окуляра. Руки стали длиннее на пять сантиметров, под кожей тянулись металлические тяжи, спускаясь к кистям. Я слегка согнул пальцы, и рука молниеносно сжалась в кулак: эндоскелет усилил и скорость, и силу движений.

Я действительно стал быстрее рисовать, кроме того, эндоскелет предохранял меня от случайных мазков. Мои картины стали совершеннее, как и я.

 

…Все пошло под откос со смертью отца. Его обвинили в продажных рецензиях, было судебное разбирательство. Он метался по судам и пил виски, а мать – успокоительное. Потом был суд, и лишение нас части социальных прав.

Я как раз закончил МГАХИ и, ни дня не проработав художником, не успев получить ни одного заказа, пошел на биржу труда – нам нужны были деньги.

С учетом функциональности моих рук, в первую очередь мне предложили работать грузчиком за Стеной, мать пришла в ужас. Я отвергал предложения, пока очередь не дошла до вакансии «провизор-разведчик». Работа не предполагала физической нагрузки, а слово «разведчик» намекало на некую творческую составляющую.

— Объясняю на пальцах, – усмехнулся тогда инспектор. – Работа, по сути, курьером. Навыков никаких не надо, есть своя специфика. С перспективной карьерного роста – отпашешь на них десять тысяч часов, пойдешь дальше. Фармкомпания известная, главный офис за Стеной, но нанимают коренных москвичей. Пока что лучшее предложение для тебя, ты же ничего особо не умеешь, парень.

Это я и сам понимал. Узнав, что мне предстоит путешествовать во времени, я был возбужден и полон энтузиазма. Два месяца я потратил на то, чтобы кропотливо изучить продукцию компании, еще месяц на тренировку вестибулярного аппарата. Первый полет разочаровал: я вышел на бетонном пятачке и ничем не примечательный человек сунул мне в руки капсулу с листками.

— Новенький? – буркнул он. – Будем знакомы.

Вокруг был обычный индустриальный пейзаж, за периметр участка выходить я не мог. К тому же, по регламенту пробыть в 2061-м я должен был 5 минут. Романтикой работа и не пахла. Вернувшись домой, я обнаружил в капсуле десять страниц скучной статистической информации.

Рисовать я бросил: было некогда. Отныне моей целью стали цифры: десять тысяч часов. Иных способов что-то поменять в своей жизни я не видел.

 

Мы приземлились возле длинного железного ангара. Ангар стоял на таком же бетонном поле, с которого мы улетали, и кроме деревянного сарая по соседству ничего больше не было.

— Тебе надо поговорить с доктором, – слева от меня нарисовался один из четверки. – Пусть посмотрит твои руки. Меня Сергей зовут, к слову. Раз уж ты тут, то привыкай.

Это меня приободрило: уже что-то похожее на содержательный разговор. Сергей махнул мне, зовя за собой, и мы зашли в ангар – просторное помещение с самодельными перегородками из металлических листов. Парень завел меня в один из таких «отсеков», где кроме сырости пахло спиртом, и молча вышел.

Доктором оказался вертолетчик, забравший нас с площадки. «Я тут один за всех, приятель» – пояснил он, заходя и надевая на голову каску с фонариком. Если бы мне накануне сказали, что я буду получать медицинскую помощь в таких сомнительных условиях… но выбора не было, и я, поколебавшись, протянул ему руки.

— Болевых рецепторов нет? – спросил он после паузы. – Я вижу по следам на коже. Это хорошо, конечно… – Он вздохнул. – Поломал ты свои чудо-руки знатно, но только каркас. Ничего такого, с чем бы не справились пассатижи, разве что кожу придется надрезать. Завтра займусь этим. К слову, зачем они тебе?

Я промолчал. Вертолетчик откинулся на стуле и задумчиво посмотрел на меня. Кажется, с примесью жалости.

— Мы не починим твою капсулу, к сожалению. Там что-то перегорело, вроде повредилась одна из запчастей. – Он достал из кармана пачку сигарет и закурил, не отводя от меня взгляда. – А в технике, никто из нас совершенно не разбирается, даже я, хоть и вожу вертолет. Вожу пока он исправен, а случись что…ну ты понял. И сервисов техподдержки нет. Здесь тебе не 2056-й, и даже не 2061-й. – Он сделал драматичную паузу. – А 2062-й.

При всей незавидности положения, я не выдержал и рассмеялся.

— Да уж, впечатлил так впечатлил… И что же такого у вас произошло за прошлый год, что вы умудрились так испоганить окружающую местность? Вы тут что, организовали элитный клуб под названием «Дикий мир для диких духом»?

Эти стальные стены, неопределенность и невозмутимые лица вконец меня доконали. Если бы не факт, что я совершенно не знал куда идти – а перед глазами все еще стояло то, что успел увидеть за время полета – я бы давно послал всю эту компанию доморощенных выживальщиков.

— А теперь послушай, – я говорил тихо, но твердо. – Я работаю на крупную фармкомпанию, выполняю очередной заказ. Я не исследователь неведомых миров, просто работяга. Да, что-то пошло не так, допускаю, что капсула выдала сбой с исходными данными. Но это не повод ездить мне по мозгам. Мне совершенно плевать, чем вы тут занимаетесь и что за ересь несете. Вы можете хоть в допотопные шкуры одеться и прыгать вокруг костра. Не хотите рассказывать, что происходит, так просто оставьте в покое. Компания будет искать меня, когда я не вернусь!

Сигарета упала на пол, рассыпавшись оранжевыми брызгами. Вертолетчик поднялся и вышел из комнаты. Решил послушать и оставить меня одного?

Они вернулись все пятеро и молча выстроились у стены. Девушка села на ближайший стул и сложила руки на груди, остальные остались стоять, привалившись к стене. Представившийся днем Сергеем парень переглянулся с вертолетчиком и вздохнул.

— В общем… – он обвел глазами свою компанию, – мы не враги тебе, конечно. Ты оказался в ситуации, которую совсем не понимаешь. Если говоришь правду, кто ты и откуда, то следует кое-что знать. У нас сейчас время ужина, но это подождет.

— Слушай внимательно, повторять не будем, – вмешался парень по соседству, – ибо я, например, зверски голоден.

 

Две тысячи шестьдесят первый год был до поры вполне благополучным. Россия тогдашняя мало чем отличалась от моего времени, оно и понятно. Москва по-прежнему стояла за Стеной, а страна, в основном, работала на нее. И по остаточному принципу – на себя.

В одну из этих обычных ночей исчезли крупные города. Но исчезли не бесследно. Пару дней спустя, когда первая волна паники схлынула, с неба начали падать фрагменты городов, но в таком виде, что паника началась в новом качестве.

…«Помнишь, мы пролетали поля, ты видел эти дыры в земле? Черные, они кажутся бездонными. Возле них лежит то, что раньше стояло на этой земле. Искалеченное, деформированное. Слитое в единый кусок материи. Напоминает то, что остается от рисунка, если стирать его ластиком… И вот эти фрагменты из асфальта, зданий, людей – огромного количества мертвых людей – начали заполонять землю. Метровые, километровые… часть из них сразу падала в дыры. Иные приходилось сваливать эскалатором».

«Многие пытались в этом месиве отыскать родных, вооружались лопатами. Пытались грести спекшийся метал, землю, хватались за обрывки одежды. Бегали между тысячами этих кусков, безумные…падали в дыры. Я еще подумал, что это похоже на настоящий Апокалипсис, оборачиваясь назад, понимаю, что это он и был. Я ведь жил в Подмосковье, а мои родители работали за Стеной. Я лишь надеюсь, что они умерли быстро».

«А я жила в Петрищево, до нас не сразу дошли эти события. Москву мне было не жаль, как не жалеют паразитов. До иных городов тоже не было дела. Но ведь люди были не виноваты… а потом и у нас началось. Никто не знал, когда это случится, ты мог проснуться утром и обнаружить, что рядом стоящего дома больше нет. Нет дома с соседями, поля, озера… нет целого куска твоей местности. Моя семья бежала на север, говорили, там не стирают, но это оказалось неправдой. Они были в доме, когда все это случилось, а я выходила подышать. Очнулась у края черной дыры. Это было ночью, это всегда происходит по ночам»…

Я слушал и понимал, что верю. Что безоговорочно верю, мне даже почти не было страшно. Все внутри опустело, эмоции ушли. Я просто впитывал информацию.

 

Они рассказали, что познакомились друг с другом спустя месяц от начала всего кошмара. Сергей, Максим, Алена, Миша и Дима-вертолетчик. Все на тот момент остались одни и попали в один пункт для беженцев. Поначалу в стране сохранялась какая-то организация, но постоянные «набеги» неизвестного явления разобщали людей, разрушая остатки порядка. Через время стало понятно, что некоторые участки земли как будто имеют иммунитет. Дыры возникали редко и по периферии, словно очерчивая границы, за которые зайти не могут. «Или не хотят» – печально оборонила Алена. На одном таком ребята и построили свой собственный лагерь.

— Нам удалось раздобыть цемент и заполнители, и мы забетонировали две площадки. На одной стоит наш ангар, его Дима с Мишей сварили с нуля, ну и сарай – он вроде подсобки. На другой мы, собственно, тебя и подобрали. Это наша база для связи, место, откуда лучше всего ловит рация.

Я напряженно слушал, подавшись вперед.

— Так связь все-таки есть? И с кем?

— У нас старая рация, 2020-х годов, – ответил Миша. – Диапазон у нее, соответственно, не ахти: примерно 8 километров. Есть и другие такие как мы – к северу от нас живут Инга с мужем и детьми, и еще несколько поселенцев. У нас договоренность: раз в неделю мы выходим на связь. Чтобы если у кого-то будет возможность спастись, другие бы знали о ней…

— Какое там спастись, – перебил его Сергей, – глупости. – Он повернулся ко мне. – Мы поначалу ждали какого-то чуда. Думали, может, прилетят…ну я не знаю… хоть кто-то. Заберут нас на самолете и отвезут туда, где осталась прежняя нормальная жизнь. Никто не прилетел. Я даже не знаю, что происходит в других странах и в мире, может, их давно и нет. Прошло уже шесть месяцев, мы научились жить своими силами. У нас большой запас консервов, но не вечный, конечно. Есть вода и возможность выбираться днем за пределы участка. Не слишком далеко – ночь не должна застать врасплох. Мы находим какие-то вещи, обломки… приспосабливаем их в быту. Но самое ценное, конечно, – он шумно вздохнул, – найти бумагу.

Слова о бумаге вызвали какой-то странный эффект среди присутствующих – все дружно опустили взгляд в пол.

— Это практически нереально, – тихо сказала Алена, замерев на стуле. – Здесь, в полях. В сельских домах не держат запасы бумаги.

Про ужин давно забыли, даже «зверски голодный» Миша. В этом узком помещении, которое с натяжкой можно было назвать комнатой, мы напоминали команду потерпевшего бедствие корабля. Обсуждая какие-то фантастические вещи как текущую обыденность. Я и заметить не успел, как влился в эту команду. Настоящее пугало и будоражило меня, отчеты и полеты за статистикой казались забытыми вкраплениями из прошлой жизни. Возможно, я просто очень устал. Слишком много впечатлений для одного рабочего дня.

— Почему бумагу? – спросил я, нарушая общую тишину. – Это как-то помогает?

— Это помогает выжить, – мрачно ответил Сергей. – Вселяет в нас надежду. Видишь ли, то, что делает это с нашим миром – я думаю, это не что-то, а кто-то. У этого явления есть разум, и оно развлекается. Там сотрет, здесь подчистит. Нет ни системы, ни предсказуемости. Наблюдает за нами, забирая ночью все, что нам дорого. И смотрит, сколько мы выдержим и что будем делать.

Сергей достал из кармана карандаш и показал мне. Маленький, практически сточенный простой карандаш, представитель дешевой канцелярии, что продавались в супермаркетах моего времени оптом.

— Это все, что осталось от Игоря. Поначалу нас было шестеро. У Игоря был талант, он рисовал, пытаясь отвлечься от наших невзгод. Очень хорошо рисовал, иногда его рисунки были неотличимы от настоящих вещей. Однажды мы не успевали вернуться на базу и уснули возле старого дома, который обыскивали. А утром возле черной дыры, обнаружили бластер – точь в точь как на рисунке Игоря накануне. И только потом поняли, что рисунок этот всю ночь пролежал у дыры – он забыл его на улице.

— Настоящий бластер, – вмешалась Алена. – Тот, который ты обозвал АПК-14. Я понятия не имею, что это за модель, но стреляет он тоже по-настоящему.

— Так вот, – продолжил Сергей, – мы не могли поверить своим глазам. Тогда я и утвердился во мнении, что эти силы над нами обладают разумом. И чем-то наподобие эстетического вкуса… Мы бросились рисовать все, чего нам не достает: рацию, еду, одежду. Занимался этим, в основном, Игорь – только у него получалось максимально похоже. Масштаб, тень, детали. Малейший недочет, и ничего не происходило. Каждый вечер мы относили рисунки к одной из черных дыр, а наутро проверяли свой урожай, – он горько усмехнулся. – Возможно, это акт милосердия свыше, чтобы уравнять шансы на выживание, а может они и правда были слишком неотличимы от реальности… Как бы там ни было, мы слишком давили и угробили Игоря, в самом прямом смысле слова. Нет, его не стерло в одну из ночей, он умер здесь, в своей постели от сердечного приступа, просто не выдержав наших надежд.

— Ты не виноват, – твердо произнес Максим, до этого не сказавший ни слова. Тихий парень с пластырем на шее стоял неподвижно на протяжении всего рассказа. Казалось, он находится мыслями где-то в другом месте. – Его никто не заставлял работать на износ. Он просто хотел, чтобы мы все выжили.

— А когда он умер, – Сергей отвел глаза в сторону, – мы обнаружили, что у нас осталось совсем немного бумаги. Несколько листов из его альбома. Слишком мало шансов, чтобы что-то изменить. Никто из нас не в состоянии рисовать как Игорь. Но что хуже того, – голос у Сергея дрогнул, – мы просто не знаем, что на них рисовать.

 

Этой ночью, несмотря на усталость, я не мог уснуть. Мне положили спальник у самого выхода, из-под неплотно закрытой двери просачивался воздух. По-особенному свежий, какой, наверное, бывает только ночью на природе.

Интересно, подумалось мне, когда этот Игорь рисовал деревья вокруг базы, надеялся ли он почувствовать наутро запах живых сосен. Фанеры было много, как пояснил мне в конце вечера Сергей, вдаваясь в воспоминания, ее и сейчас было достаточно, только вот для материализации годилась исключительно альбомная бумага.

Похоже, всех беспокоил один и тот же вопрос: как распорядиться оставшимися тремя листами из альбома. Три листа – три попытки что-то изменить. Дима хотел пилотируемый корабль, Сергей, как более прагматичный и оставивший попытки выбраться, ратовал за плодородную почву (интересно, как он предполагал изобразить это в рисунке?) и родник. Алена робко предложила попробовать нарисовать самих себя в окружении семьи до катастрофы, ну а Миша оставил свое мнение при себе.

Максим на протяжении спора по обыкновению молча смотрел на меня из дальнего угла. После разговоров о судьбе листков, пришла пора ложиться спать. Сергей обронил, что завтра они улетят с ночевкой на осмотр, чтобы захватить территорию побольше. Основная часть местного быта сводилась к тому, чтобы обыскивать оставшиеся целые дома. «Их оставили, чтобы бежать – рассказывал Миша. – Мы все тогда куда-то бежали». И в этих домах бывало, что оставалось полно полезных вещей. Например, керосин для вертолета, запасы еды, а если повезет, бензин для генератора.

Все просто и понятно: керосин, бензин, консервы… Я понимал Сергея, который утопическим мечтам предпочел бы почву и родник. Я видел в нем желание принять свою участь и построить мир на обломках старого, каким бы он ни был. Вместо попыток шарить по неизвестности на корабле, или ждать, что хороший рисунок вернет тебя в прошлое. Это смирение не было слабостью, оно было силой.

Что до моей тайной силы, то она покоилась у меня на груди – металлическим грузом полусогнутых рук. Я лежал, широко открыв глаза, слушая собственное дыхание. Бессмысленно, я не усну сегодня, и прекрасно знаю почему.

 

На следующее утро в районе полудня ребята собрались улетать. Перед этим, ругаясь сквозь зубы, Дима с помощью пассатижей и молотка придал моим поломанным конструкциям первоначальный вид. Он объяснил, что вправил все шарниры на место и протез должен работать, но собственные связки у меня растянуты, а частью порваны. И лучше бы мне побыть в покое. Надрезы на коже заклеили пластырем, а руки зафиксировали эластичным бинтом, и – не без внутреннего облегчения – я узнал, что остаюсь «на базе». Приключений не хотелось.

Мои ночные надежды не оправдались, когда я понял, что до бумаги так просто не добраться. Где она, никто так и не сказал, а спрашивать – навлечь на себя подозрения. Что ж, у меня будет возможность обыскать ангар, когда они улетят за добычей.

Оставшись один, я обошел здание в поисках гравитационной капсулы. При виде нее, одиноко стоящей на боку у стенки, я испытал острый приступ грусти. За сутки никто даже не взялся ее хотя бы осмотреть. И кроме того, глядя на нее в очередной раз, я понял, как технически сложно было бы ее рисовать… а я давно не практиковался. Мысли лихорадочно перескакивали одна на другую и веселыми они не были.

— Я посмотрел ее ночью, – раздался тихий голос за спиной, словно ответ на них. – Она совсем незначительная, твоя поломка. Маленькая микросхема под кнопкой запуска.

Я резко обернулся.

За мной стоял Максим с тем же непроницаемым выражением лица, что и всегда. Я пытался припомнить, видел ли его в вертолете.

— Сергей велел присмотреть за тобой, он тебе до конца еще не доверяет. А у нас здесь в ангаре, – он усмехнулся, – кроме стратегических запасов еще и альбом лежит с тремя чистыми листами. Под замком, который хранится у меня со времен, когда умер мой брат.

— Игорь был твоим братом? – я отодвинулся от капсулы. – Я не знал, извини.

— Не страшно, – он кивнул на капсулу. – У нас с ним у каждого свой талант. Ему рисунки, мне машины. Я тоже пытался рисовать, но получалось без души, а это ведь вам, художникам, необходимо. Да, да, я сразу понял, кто ты такой, – Максим неспешно заложил руки в карманы. – Я уже видел это сочетание – монокуляр и эндопротезы – среди столичных.

Мы стояли друг напротив друга и до меня медленно доходил смысл его слов.

— Ты сказал, ему рисунки, а тебе машины. Так ты разбираешься в технике?

— О да, – Максим улыбнулся, вышло довольно жутковато. – Просто никто об этом здесь не знает. Я не рассказывал. Вообще у меня много хороших начинаний, о которых никто не знает. Одно из этих начинаний требуется э… начинить, в прямом смысле слова, – он засмеялся своему каламбуру. – Я говорю о маленькой самопальной бомбе в сарае. Ты впечатлен?

Что? Я не мог поверить в происходящее. Максим медленно достал из кармана бластер и направил на меня. Тот самый, о чудесном появлении которого я слышал вчера. Подумать только, стоило мне расслабиться… получить хоть какую-то передышку, чтобы осознать случившееся, и тут судьба мне посылает какого-то форменного психопата? Господи, мимолетно пронеслось в голове, они же улетели с ночевкой…

— Самопальную бомбу? – я постарался прозвучать дружелюбно, игнорируя бластер. – Ого, но это же невероятно сложно, наверное?

— Вовсе нет, – казалось, ему было в удовольствие об этом рассказать. – Керосин, сахар и другие компоненты – это то, что мы находим в домах. Мне не хватает только ингибитора, и кое-какой мелочи, ну тут ты мне поможешь, – он щелкнул предохранителем. – Погнали в дом, художник, порисуешь. Дернешься – пристрелю.

 

Прошло несколько часов прежде, чем я оторвался от листов. К сожалению, руки работали исправно, хотя кровь из порезов проступила на бинтах, а мышцы явно дрожали. Протез компенсировал это и направлял их в нужном направлении. В первый раз в жизни мне захотелось быть несовершенным, сломанным, испорченным. Потому что иного варианта помешать происходящему я так и не увидел.

За окном стемнело. За все это время Максим не сказал ни слова, не отлучился ни на минуту, не ел и почти не шевелился. Он был словно робот, и только фанатичный блеск в глазах придавал ему жизни.

— Я так долго ждал счастливого случая, – проронил он в тишине, когда я отложил карандаш в сторону. – Оказалось, это ты.

Он склонился над рисунком. Я видел, что он был доволен. На одном листе я изобразил микросхему из моей гравитационной капсулы – он положил мне ее на стол. На другом – таймер для бомбы по фото из старого военного журнала, который Максим заботливо достал из-под рубашки. «Нашел у одного фермера поблизости, мужик был с увлечениями», – скупо пояснил он.

Ситуация чем дальше, тем больше становилась патовой. В том, что бомба существует, я не сомневался. Не мог только поверить во внезапность этого абсурда.

— Почему?.. – спросил я, решившись, наконец. – Я понимаю, зачем тебе моя капсула, но бомба? Если ты улетишь отсюда все равно. – Мой голос дрожал, но ничего с собой поделать я не мог.

Он словно ждал этого вопроса.

— Потому что он умер, как тебе известно. Мой брат. Мне других причин не надо! Они довели его, они все. Сердечный приступ… ему было двадцать лет. Двадцать! У него был слишком толстый альбом для рисования, и у него не всегда получалось… ты знаешь, сколько раз она просила рисовать свою родню по фото? Всех до единого, и каждый раз он был виноват в том, что она опять проснулась сиротой. А эти трое, я вообще молчу… Выжимали его как тряпку. Это они сейчас хотят травку с самолетом, а тогда у них снесло башню напрочь…

Максим замолчал, наступившие сумерки скрыли его лицо. Но не бластер.

— Ты просто этого всего не видел, ты не понимаешь, о чем я. После его смерти я поддержал их, заставил поверить, что они не виноваты. Я ничем себя не выдал, ни при Игоре, ни после. От меня никто удара не ждет, для них я просто тихий и в сравнении с братом бесполезный друг.

Он забрал рисунки со стола.

— Наступает ночь. Надо оставить их в зоне действия. До ближайшей воронки двадцать минут хода, заодно посмотришь на нее поближе. Але-оп!

Максим подтолкнул меня оружием в спину, и мы вышли на холодный вечерний воздух.

 

Пока мы шли, я отчаянно размышлял. Я знал, что когда ребята вернутся на утро, то в сарае их будет ждать готовая сработать бомба. Максим собирался закончить ее по прибытии назад. А затем заняться починкой капсулы. «Знаешь, так здорово, что она на одного. Достал этот коллективизм в последнее время. Ты ведь не обидишься, художник?». О собственной судьбе я спрашивать не стал, мне уже было почти все равно.

Конечно, можно было бы предположить, что у него ничего не получится. Но почему-то в это слабо верилось. Эх, Миша, Дима, Алена… а ты, Сергей? Куда вы все только смотрели…

— Пришли.

Мы остановились в десяти метрах от гигантской воронки на земле. Я очнулся от собственных мыслей и начал озираться по сторонам. По-прежнему, ничего не было видно, только зловонный запах поднимался с того места, за которым начиналась эта дыра. Черная на фоне сумерек, она казалась необъятной. И очертания «холмов» разгрома позади воронки. Страшноватая картина, но человек за спиной был страшнее.

Максим осторожно подошел к краю воронки и, наклонившись, положил листы на землю. Постояв неподвижно с минуту, вернулся ко мне.

— Так боишься моего бластера, – прошептал он, – что даже не предпринял попытки побега? – Я почувствовал, как мои щеки заливает жар. – Ничего, это правильно… силы надо беречь.

Раздался выстрел и мою правую ногу подкосило. Охнув, я рухнул на землю, секунду спустя, левую ногу отбросило под неестественным углом. Не успев понять, что происходит, я получил резкий удар в зубы. Голова запрокинулась, во рту появился привкус крови.

— Я прострелил тебе колени. Я знаю, тебе не больно. Но дойти до ангара ты уже не сможешь… по крайней мере, не в ближайшие сутки. Все-таки я довольно милосерден, а? Я оставил тебя в живых, – Максим убрал бластер за пояс. – Я вернусь на рассвете за своей микросхемой, ночью здесь небезопасно. И мне надо поработать над бомбой еще. Постарайся не ползать вблизи воронки. Говорят, там радиация, – он приглушенно засмеялся. – Вообще много чего про нее говорят, где правда поди разберись…

Я слышал его, но сил ответить что-либо у меня не было. Да, мне не было больно, но я все же был живой. Организм реагировал на стресс: я чувствовал, как мое сердце бьется все медленнее, как прилипают к икрам промокшие кровью брюки. Голова кружилась, фокусироваться на Максиме было все труднее.

Его фигура стала отдаляться от меня, пока не расплылась совсем. Он уходил, а я стремительно терял сознание. Бесполезный модернизированный провизор.

 

Когда я очнулся, голова еще кружилась. Вдали начинало светать, выходит, я был в отключке всю ночь. Во рту стоял металлический привкус, но только уже не от крови – неужели, от воронки и правда исходила радиация? Я приподнялся на локтях и обернулся назад. У края дыры не было ни рисунков, ни тех деталей, что должны были вместо них появиться. Зато были свежие отпечатки ног.

«Выродок, ты уже успел их забрать», – зло подумал я и, собрав все силы, бросил свое тело вперед. Размышлять не было времени. Максим не предусмотрел, что мои эндопротезы намного сильнее рук. Теперь я целеустремленно загребал ими землю, передвигаясь метр за метром. Но только все равно получалось слишком медленно, да еще и зверски кружилась голова.

Я видел очертания ангара в паре километров впереди. Я ни о чем не думал, просто полз. Мне крайне важно было добраться до Максима первым. А если уже не до Максима, то хотя бы до бомбы.

Не то, чтобы я хотел геройской смерти, но вот чего я не хотел по-настоящему – так это чтобы девочка, скучающая по родителям, веселый пилот-пофигист и парень, который пытается заменить им семью, разлетелись кусками по собственноручно построенному сараю. Я и забыл, что всего сутками раньше собирался украсть у них бумагу… сейчас это было неважно.

Возможно, если они выживут, я сделаю это. Но хотя бы буду иметь на это право.

 

…По ощущениям прошло около часа. Эндопротез работал как мерная машина, загребая землю, тело почти безвольно волочилось следом. Брюки прилипли к ногам повторно, теперь уже от пота. Стараясь не думать о возможной инфекции, рывок за рывком я продвигался к своей цели.

Я был почти в пятистах метрах от ангара, когда раздался шум вертолета. Нет, только не сейчас… почему так рано?! Я перевернулся на спину и отчаянно замахал руками. Эластичные бинты разболтались и развевались наподобие грязного флага. Я набрал в легкие воздуха и закричал во всю мощь своего горла – чего мне так не хватало вчера.

— Нет, стой!.. – Клянусь, мой вопль можно было услышать во всех параллельных мирах. – Да постой же ты!.. ДИМА!

Я продолжал орать, а вертолет неуклонно лететь к ангару. Рывком перевернувшись, я снова пополз вперед. В глазах начинало темнеть. Я вспоминал сумбурно о доме, о запахе первых акварелей…это помогало держаться в сознании. Еще хотя бы немного…

Когда раздался взрыв, я не нашел в себе сил поднять голову. Смотреть не хотелось, а секунду спустя в глаза все равно ударила земная пыль, засыпая непрошенные слезы. Я, как и всегда, не смог сделать ничего стоящего – такие как я никого не спасают. Вся моя жизнь была нарисована тусклыми красками, и даже события прошлой ночи не придали ей яркости.

Мой отец однажды рассуждал, что выживают не лучшие, и не сильные. Выживают те, кому просто повезло. Я не был ни лучшим, ни сильным. Я продолжал ползти вперед, просто потому что в этом мире мне больше ничего не оставалось делать.

 

От сарая валил непроглядный дым, столб огня поднимался вверх. Пахло серой и обугленным мясом. Рядом на боку грузной махиной лежал вертолет. Я остановился в десяти метрах от сарая и закашлялся. По крайней мере, я должен был попытаться собрать то, что осталось от ребят. И похоронить… если меня на это хватит.

Я видел лежащие вокруг фрагменты одежды и части тел. «Ну давай, – приказал я себе, – посмотри же. Смотри!». Стиснув зубы, я подполз к ботинку в паре метров от меня. 37 размер… Алена. Выдохнув, я прижал его к себе. Огонь разгорелся ярче от порыва ветра, меня бросило в жар.

Оглядевшись, я увидел кое-что еще поблизости. Запачканную землей кисть с обугленными пальцами. Узкая белая кисть, но не женская. Сердце застучало в висках, я выпустил ботинок и подполз ближе. Эта кисть мне хорошо была знакома. Эту кисть с бластером я наблюдал перед глазами половину предыдущих суток. Я запомнил ее волоски, маленький шрам в основании первого пальца, коротко подстриженные ногти, от которых теперь ничего не осталось.

И все же, вне всяких сомнений, это была она. Рука Максима.

Меня пронзила внезапная догадка. Не переставая кашлять от гари и копоти, зажмурив глаза, я быстро пополз в сторону ангара. Он был нетронутым – радиус бомбы ограничился сараем – и на фоне пожара казался неуместным соседом.

А за углом стояла моя гравитационная капсула. Нетронутая. С горящим индикатором на боку – он все-таки починил ее. Чудесная, пустая, моя, только моя.

— О боже… – я затрясся от смеха и рухнул на землю. – Да чтоб тебя…

Возле капсулы на земле лежал лист бумаги. Я поднял его и увидел рисунок своего таймера для бомбы. Тот самый, который Максим оставлял лежать на земле возле дыры. Выходит, таймер не материализовался? Озадаченный, я перевернул листок.

«А художник из тебя паршивый, – прочитал я на обороте. – Так и знай».

Кажется, теперь я все понял.

 

Я сидел, прислонившись к прохладному боку своей капсулы, сжимая в руках жестяную кружку с водой. Воду я нашел в баках в ангаре, она была нужна мне, чтобы поддержать силы. Я решил все-таки похоронить то, что найду от ребят прежде, чем покинуть это место.

Капсула работала, как и прежде: я слазил в отсек и убедился в этом. На табло поблескивали три окошка дисплея для введения даты: день, месяц и год. Тихо жужжал двигатель.

Я все-таки осмотрел свои ноги: похоже, без операции тут не обойтись. Максим отличился точностью и прострелил мне аккурат центр коленей. Впрочем, ничего такого, с чем не справится медицина 2056 года. В который раз я поблагодарил судьбу за то, что однажды удалил болевые рецепторы. Похоже, их отсутствие все же большая удача.

В ангаре я нашел последний лист бумаги, из тех трех, что остались от альбома Игоря. Он валялся на бетонном полу, помятый, никому уже не нужный. Я подобрал его и отыскал в карманах остаток карандаша, которым рисовал. Лист я хотел поместить на самодельный крест из веток, а потому вывел на нем имена, красиво, насколько смог: Сергей, Алена, Михаил, Дмитрий. И Максим.

Максим. Он мог бы улететь на моей капсуле куда угодно. В мой еще сытый и благополучный мир, к своему еще живому брату. Но бомба без таймера дистанционно не взрывалась, а я… я его не смог нарисовать нормально (масштаб, тень? уже неважно, что подвело; посторонний человек никогда бы этого не понял). Выходит, он остался, чтобы взорвать ее лично по прибытии ребят. Погибнув при этом сам, поставив месть выше собственной жизни.

Он мог бы убить меня просто от досады, а не чинить мою капсулу, зная, что она ему не понадобится… оставляя мне шанс вместе с запиской на рисунке. Каким бы психопатом он ни был, он заслуживал быть в этом списке. Простите ребята, но покоиться вам вместе на руинах вашего – нашего – мрачного мира.

Еще я подумал о том, что не так и страшны эти дыры в поле, если наблюдать издалека. Не так, как сидеть по соседству с тлеющим сараем, и теми в нем, кого едва успел узнать. Но уже вряд ли когда-то забудешь.

Отец был прав, выживают не лучшие и не сильные. Выживают те, кто выживают. И нет здесь ни закономерностей, ни смысла. Как и в том беспощадном и бессистемном уничтожении всего, что было для кого-то дорого, а для кого-то надоевшим черновиком. Который даже не потрудились стереть до конца. А в его остатках еще копошилась жизнь. Такая искренняя и безобразная, и куда более настоящая, чем вся моя предыдущая – за Стеной.

Я застал ее, прилетев сюда, и теперь собираюсь хоронить.

Я неспешно допил воду. Все же мне придется вернуться. Я должен подготовить очередной отчет для своего руководства, правда, вряд ли он их обрадует.

Боюсь, придется признать тот факт, что дальнейшая работа фармкомпании по пятилетней окупаемости, увы, совершенно бесполезна.