Некромант

Каждый борется со стрессом по-своему. Кто-то заливает за воротник чарку за чаркой, кому-то милее и ближе расслабиться в обществе женщин, а кто-то не брезгует совмещать первое и второе. Знавал я и людей — впрочем, таковыми их можно было назвать с натяжкой — кто выбирал для себя одиночество, охоту на себе подобных и последующие ритуальные танцы на костях добычи.

Лично я предпочитаю вышибать клин клином. И если при очередном покушении на мертвую плоть у меня из рук выбили ритуальный кинжал, а сами покойники пытаются вынуть из меня душу, я отправляюсь на кладбище, вооруженный, как священник в борделе. Крестов и кадильниц не ношу, а вот переломить хребет могу, тут уж грешен, каюсь.

Итак, все еще переживая в красках и подробностях свою недавнюю неудачу, смакуя каждый врезавшийся в память момент слабости, я мирно прогуливался по ночному погосту. Не работы ради, но отдохновения для.

Оружия решил не брать. Так, поброжу среди тихих уголков, подсвечу пару надгробий ради интереса, да солью излишки переживаний в мертвую землю. Погост тут старый, плоти не собрать много. Потрясут костями в гробах покойнички, да и уймутся. И им разминка, и мне разгрузка.

Сила — она разная. У многих она есть, но ее не чуют. Отмахиваются, крестятся и проходят мимо. А сила никуда не уходит. Она есть, и есть ей надо регулярно. Хорошо, если сцеживать удается. Поскандалил человече, вот ему и полегчало. Мог бы, конечно, и пирожков напечь, но скандал — оно же роднее, дешевле и всегда под рукой. Да и мороки особой не надо. Знай себе гавкай на людей, да получай с них отток скопившейся дурной крови.

У меня силы было столько, что я поднимал мертвецов. Маменька покойная, лежись ей под камнем тихонько, со мной этой напастью щедро поделилась. Сколько бы не жил, все никак сдохнуть не могу, горб в гроб не пускает. Горб тут, скорее, метафора, но с моим увлечением проводить свободное время за книгами, почти уже сформировавшаяся реальность.

«И как же я так оплошал-то? — все вертелось у меня в голове. — Не на срамной же зад покойницы загляделся, что аж ножик ритуальный выпустил из рук! Тоже мне, некромант херов. Одно только название. Пошел бы лучше в медицину, она в этом веке чудеса творит похлеще магии. В отделениях интенсивной терапии такие покойнички восстают, что я бы даже поднимать не взялся».

Перед глазами услужливо встала картинка синюшного и желтушного бомжа, воскресшего ровнехонько в ту минуту, когда я на соседней койке прохлаждался. Возможно, дело было не в чудесных руках хирургов-реаниматологов. Может быть, это я слегка его задел, пытаясь удержаться на тонкой грани между Ничем и этим светом. Знатно меня тогда подрали, аж кишки свои руками подержал. Шрам теперь на всю жизнь останется. Живот наискось вскрыл гад заполошный, да еще едва ногу не оторвал, козлина заморский. Ибо нехер по ночам в незнакомой стране по чужим склепам лазить. Не ровен час, нарвешься на голодное, злое и неупокоенное чудовище из местного фольклора. Думал тогда, что придется от него своей же ногой откушенной отмахиваться, но повезло. Тварь получила пинок здоровой ногой и, отскочив, бросилась на грудь, смыкая зубы ровнехонько на амулете, который болтался на шее.

Я и думать про него забыл. Точнее, о висюльке на шее в виде половинки солнца, я помнил. А вот о том, что он имеет в себе силу, забыл. Да и не поверил, если честно, когда мне его дали.

— Шанс на вторую жизнь, — серьезно сказала мне девушка, вешая на шею этот брелочек. Я тогда посмеялся. В душе, разумеется. В голос смеяться над женскими подарками не стоит. Я долго прожил, чтобы это понять.

— Да мне бы от этой жизни отделаться, — попытался отшутиться я, все же не сдержавшись и оскалившись в улыбке. Девушка посмотрела на меня с жалостью, погладила ладонью по отросшим за три месяца отпуска черным волосам и тоже улыбнулась.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда пригодится, — сказала она, заглядывая мне в глаза. Глаза у меня так и остались непроницаемыми. Мой взгляд не редко сравнивали с зеркалом. Дымчатые, иногда светящиеся в темноте, как у зверя, они делали мое скуластое лицо похожим на изображение инфернального чудовища. Особенно, если три месяца провести под жарким солнцем и покрыться не загаром, а ярко-бронзовой коростой. Ну, что поделать, не липнет ко мне загар, хоть ты тресни. Бронзовею и только.

И вот надо же, действительно тогда амулет пригодился. Только после этого случая с моей основной профессией стало твориться нечто странное. Первые мелкие неудачи на прогулках я списывал на несобранность и последствия лечения. Мало ли, чего мне там обычные доктора налили в кровь. Может, их эти растворы кровь так разбавили, что от нее там одна вода осталась. Потом я попытался даже испугаться. А ну как действительно разбавили? Влили мне чужой крови, а моя теперь сиротливо жмется в остатках процентов, сберегая силу?

Так-то, у меня был свой магазин мистического антиквариата. С моими сроками неумирания было вовсе несложно открыть такой бизнес, чтобы и простачкам бирюльки всунуть, и знающим людям нужные вещи помочь отыскать. Миров много, до них на ракетах летать не надо. Достаточно знать, где проходы бывают, снаряжением запастись и бегать так быстро, чтобы успеть увернуться от хозяев сих прелестных вещиц. Так что, ради наживы я театральными воскрешениями покойничков не занимался. Уже полторы сотни лет, как не занимался. В начале приходилось, тут не оправдываюсь. Жить надо было на что-то, да и любили тогда темные люди всякого рода представления, чудеса зарождающейся медицины и научные опыты посмотреть. Ученым я не был, медиком тогда становиться не планировал, а вот в цирке выступать приходилось. Если бы не я со своими дрессированными людьми под куполом, тот бродячий балаган сгорел бы лет на десять раньше. А так, гореть ему суждено было вместе со мной. Кто же из правоверных знал, что я несгораемый? Да и шкуру свою видеть на дверях церкви мне очень не хотелось. Я к ней привык, она на мне с детства хорошо сидит.

Но вот силу сбрасывать приходилось не только в самодельные амулеты. Сходишь, бывает, на погост, позовешь парочку недавно усопших, чарку с ними опрокинешь, вот и силушка ушла, хорошо стало, спокойно.

Помучавшись несколько раз и едва не попавшись за осквернение и вандализм, когда часть надгробий взорвалась от моих усилий, я решительно начал распутывать каждый случай. Даже доску себе завел, чтобы все потоки, вектора и примененные заклинания перечислить. Так ничего и не добившись, я отправился на дальнее кладбище с четкой целью повторить все медленно и спокойно, чтобы успеть зафиксировать и отыскать ошибки.

Но в этот раз все пошло еще хуже…

 

— Ууууууууаааааауууу! — завывали покойнички, галопом скача за мной по всему погосту. Один даже за ремень ухватился, но тут же остался без гнилых ручонок. Пряжку я давно сменил на заговоренную, вражине мало не показалось. Тупо уставившись на обугленные обрубки, он замер в замешательстве. Воспользовавшись этим, я от души пнул его в лохмотья плоти в районе живота. Крепкий ботинок с чавканьем прошел насквозь, и я едва не упал спиной на надгробье позади. Мертвец дернулся, качнулся назад, но я быстро отскочил.

— Ууууууаааауууу! — донеслось с двух сторон, и ко мне весьма бодро поскакали совсем свеженькие мертвецы.

— Вот твари грешные, обманули, — стараясь перевести дух, запыхавшись, процедил я. — А говорили, что никого тут давно не хоронят.

Непохороненых оказалось нецензурно много. Бомжи после подпольных операций, какие-то размалеванные тетки, старики и даже детишки. Последние сбились в стайку и всячески пытались прыгать мне на плечи с разных сторон. Балаган полагалось закончить, но времени сосредоточиться не выдавалось. Кто же знал, что их так облагородит моя силушка, что они не просто восстанут, а еще и цирк гимнастов тут устроят!

Я подпрыгнул, оперся на руку покойника, оказавшегося поблизости, оттолкнулся, перескочив на надгробие, и едва не полетел вниз. Покатая часть камешка проскрипела под подошвой ботинка, а металлические набойки на обуви вышибли снопы искр из камня. Получилось эффектно, глупо и травмоопасно. Я едва не свернул себе шею, падая вниз, на потеху покойничкам.

— Уууууааа! — радостно заголосил электорат погоста. Я обложил их матом, снова заскакав по плитам и камням, как козел. Набойки то и дело выбивали громкую дробь, искры, и крошили под моим телом монументы. Уцепившись в прыжке с очередной плиты за толстый сук дерева, раскинувшего ветки над одной из могилок, я перелетел через двух мертвых детишек, оказавшись у них за спинами. Первые осенние дожди вымочили кору, размягчив ее до той степени, чтобы мне удалось измазать все руки и едва не выпустить ветку из пальцев.

— Кыш! — рявкнул я на мелюзгу. Те попятились, смачно харкнув в меня червями.

— Блядь, — выдохнул я, стряхивая мерзостные личинки с куртки.

И тут атака замерла. Среди ночной прохлады ранней осени, возникнув в самой гуще мертвецов, появилась темная фигура. У меня аж яйца в штанах сжались от ужаса. Тень разлилась окрест, пытаясь вобрать в себя всех умертвий разом, отхлынула, снова собираясь воедино, и осталась стоять.

И я остался. Кажется, мне стало тепло и мокро, но после такой пробежки я не был в этом точно уверен. Мертвецы, попадав ниц, судорожно подвывая, заскреблись обратно по домам. Быстренько укопавшись обратно в могилки, они замерли и снова стали самыми обычными трупами, лишенными даже капли силы. Я стер пот со лба только для того, чтобы снова им покрыться, когда фигура в одно мгновение оказалась рядом со мной.

Высокая, почти с меня ростом, она стояла, не шелохнувшись, словно изучая меня.

— Привет, — выдал я хрипловато. Фигура медленно подняла руку, стягивая с головы глубокий капюшон.

— Ты придурок? — раздраженно спросила меня девушка, пытаясь взглядом выжечь на мне рунический узор проклятия. Бледная кожа ярко выделялась на фоне темной одежды, как и отделанная слоновой костью рукоять короткого меча на поясе, который я заметил только что.

— Не уверен, — осторожно высказался я, помня, что с женщинами лучше не спорить. Особенно, если они способны загнать в могилы два десятка свежих трупов.

— Ты задолбал, некромант херов! — уперев мне в грудь тонкий палец, звенящим от злости голосом произнесла девушка. — Я уже задолбалась за тобой прибирать. Каждый раз приходится твои творения обратно упаковывать. Совсем разучился колдовать?

— Что-то не припомню, чтобы ты за меня убиралась, — тоже начиная злиться, сказал я. Девушка фыркнула, уперев руки в бока, а потом в подробностях перечислила последние случаи, когда меня гоняли по погосту поднятые мертвяки. До этих секунд я искренне верил в то, что справился в те разы своими силами, недюжинным мастерством и матерной присказкой молитвы какой-то святой.

Кажется, я смутился. Впрочем, если тепло в штанах скоро сменится прохладой, это будет кстати. Можно будет этим и оправдаться.

— Ты кто вообще такая? — грубовато спросил я, приходя в себя после всего случившегося. Девушка обидно фыркнула.

— Страж порядка, блин. Слежу, вот, чтобы всякие недоделанные маги его не нарушали.

— А если серьезно? — я добавил в голос усталости. Все тело ныло и болело, после выброса силы и беготни жутко хотелось спать и есть. Можно одновременно.

— А если серьезно, то я и есть страж. У меня контракт на полторы тысячи лет. Отрабатываю карму, — нехотя призналась она. У меня аж челюсть отвисла. Я начал присматриваться к девушке внимательней. Под светом полной луны она была достаточно различима, но вот тени от колышущихся листьев на деревьях смазывали картинку бликами темноты на бледном лице. Провалы глаз казались черными, словно их затянуло темнотой. Или этих глаз там вообще не было…

— Чего уставился? — выпятив подбородок, с вызовом произнесла девушка. — Я еще с домового начинала, теперь повысили, поставили следить за магами и колдунами. А быть домовым, я тебе хочу сказать, это год за десять лет считается. Задолбаешься пакости выдумывать и в тапки вместо домашних животных гадить. Попробуй еще подбери форму, цвет и аромат, чтобы не приняли за чужой гостинец. Коты и собаки меня до сих пор ненавидят, — внезапно хихикнула она. — Фелис, — протянула она тонкую руку. Я попытался мысленно сложить свое имя на местный диалект. Получалось, что меня зовут кем-то, вроде любителя мертвых маленьких животных. Досадливо искривив губы в гримасе, я произнес:

— Мартин. Тут мое имя звучит как-то так. Матушка иначе назвала, но я не хочу произносить это слово на родном языке. Очень уж похабно оно тут звучит, хоть и отличается написанием от смысловой конструкции местного перевода.

Фелис хихикнула снова. Я все же пожал протянутую руку, ощущая, какая она холодная и твердая. Размыкая пальцы, я ойкнул и отдернул ладонь с изумлением. В траву погоста упали светлячки золотых искорок. Фелис помрачнела, медленно убирая ладонь. Я с недоумением посмотрел на нее.

Девушка опустила голову, прошлась из стороны в сторону и грустно сказала:

— Только хотела тебе выпить предложить… а придется убивать. Жалко.

— Я для тебя не маловат? — попытался отшутиться я. — Мне всего-то двести сорок, против твоих полутора тысяч.

Фелис стремительно, в одно мгновение, оказалась рядом со мной, уперлась взглядом мне в глаза и серьезно сказала:

— Если пробегает искра, я должна забрать у мага силу и жизнь. Таков порядок. Значит, его жизнь окончена, и он совершил слишком много ошибок, чтобы продолжать возмущения в ткани бытия. Извини, ничего личного, это работа, — добавила она с искренним сожалением. Я ничего не понимал. Какая ткань, какое бытие? Почему жизнь? Кто это вообще такая?

Пока я играл в деревенского дурачка, Фелис вытащила меч одним плавным движением. Взмахнув им, она оставила в воздухе ослепительную черту, раскрывшуюся ярким провалом жаркой пасти. Я даже вякнуть не успел, как она втолкнула меня в провал, и шагнула следом.

 

Мы оказались на вершине скалы. Внизу, где-то невероятно далеко, шумело море. Здесь, на высоте, в грудь мне били потоки упругого соленого ветра, скрадывая все звуки волн под уступом. Впереди полукругом высились искрящиеся снежные шапки соседних отрогов, подпирая низкое облачное небо острыми макушками. Дышать было трудно, грудь будто обручем сдавило. Ветряные хлысты вышибали из хрупкой плоти последние силы и обрывали жалкие попытки вобрать в себя воздух. Острые камни под ногами с глухим цоканьем раскатились в стороны, когда я попытался удержаться на ногах и не шлепнуться на задницу после выхода из портала. Фелис стояла на месте. Распахнутый плащ трепало ветром, и под острыми солнечными лучами, падающими из прорех быстро бегущих облаков, он казался сгустком первозданной темноты. Рука с оружием, вытянутая в мою сторону, не дрожала. Лицо у Фелис было отрешенным, окаменевшим. Длинные белые волосы, рассыпавшиеся по худым плечам, трепало порывами ветра, только чудом не бросая тугие пряди в глаза.

— Мне жаль, — сказала она. Я увидел, как ее губы дрогнули, но слова прозвучали у меня в голове, набатом раскатившись по черепу. Я попятился было, но под ногами предательски заскрипели камни, осыпью увлекая меня вниз, в ревущие пенные волны у подножья скалы. Фелис не двигалась, продолжая указывать на меня кончиком меча. Солнце играло на простом клинке, как на острой иголочке, на конце которой оказалась моя жизнь. Или смерть.

—Но почему? — не удержался я от глупого вопроса. — Подумаешь, ошибся пару раз. Я же не всегда так. И не во всем. Что-то же я делал правильно! — поддавшись панике, проорал я. Все мои трюки, заклинания, сила и даже резервные запасы ее оказались заблокированными. Я, впервые со времен юности, оказался совершенно беспомощным.

— Количество ошибок просто превысило количество правильных действий. Баланс нарушен. И теперь ты будешь только скатываться вниз, цепляясь за возможности и жизнь, как за скользкую глину. Какая тебе, в сущности, разница, почему пришел твой срок? — пожала она плечами. — Сам же боялся бессмертия.

— Ну не скажи! — выравниваясь на осыпи, возмутился я. — Как это так, раз — и в люльку? Может, я еще исправлюсь. Или доберу плюсами за минусы. Да мало ли возможностей все исправить!

— Рано или поздно наступает момент, после которого все уже не исправить. Можно только начать новую жизнь, с новыми переменными и вводными данными. Как перелатанная одежда, старая шкурка бытия уже просто не держит заплатки. Да и не видно за ними начальной сути. Чего я тебе объясняю? Ты же сам чувствуешь, что теряешь силу.

— Да, но не потерял же еще совсем… — начал я. Фелис не была настроена на длительную беседу. Она качнулась в сторону, потом вперед, и тут же оказалась на расстоянии удара. Острый кончик меча распорол ткань грубой куртки, рубаху под ней и добрался до плоти. Кожу словно льдом обожгло. Не тем безобидным, который кидают за шиворот зимой. А искусственным, химическим аналогом, подделкой под естество, исходящий дымом на жаре.

Я отшатнулся, зажимая рану. Под подошвами покатился целый пласт камней. Ноги заскребли по нему, стараясь удержаться на месте. Фелис только усмехнулась.

— Не стоит долго балансировать на грани, Мартин. Ты же знаешь, что я быстрее и сильнее человека. А ты теперь — человек.

Она выразительно посмотрела на амулет, мелькнувший в прорехе рубахи. Измазанный кровью, он тускло сверкнул в выступивших из облаков лучах солнца. Фелис оценила мое недоумение на лице.

— А ты не знал? Вторая жизнь — значит жизнь в другой ипостаси. Ты должен был однажды умереть, но эта фигня, — кивнула она на амулет, — заплатила судьбе твоей самой дорогой частью. Силой. Ты человек, и потому уже не бессмертен. Ладно, хорошо, не так долгоживущ, — поправила она саму себя. — Кто же тебя так невзлюбил, Мартин? Если тебе такое подарили, значит, крепко ненавидели тебя. Или твою силу.

До сего момента я думал прямо противоположное. Та, что дала мне амулет, давно умерла. Она оказалась обычным человеком. Пусть и способным видеть потусторонние сущности, и даже общаться с ними. Правда, только если не принимала лекарств. Однажды, перепутав сон и явь, она шагнула с крыши. А я, к стыду своему, постарался вымарать из памяти имя человека, одного из немногих за мою жизнь, знавших и о моей тайне, и о моем возрасте, и о моей судьбе.

— Наверное, она надеялась, что я использую его раньше. Много раньше. И тогда мы прожили бы довольно интересную жизнь, — сказал я. — Хоть и короткую, но уж точно нескучную, — припомнив ее склонность к риску, со вздохом сказал я. Мне раньше и в голову не приходили такие простые вещи, как подумать над смыслом подарка. А теперь, когда по руке стекала теплая кровь, я впервые за долгие годы понял, как сильно меня любила та, что решила за меня, хочу ли я быть обычным человеком.

Не просыпаться по ночам от кошмаров, проникших в реальность. Не бродить по кладбищам и не удирать от нежити и оживших мифических тварей. Не приходить на знакомые места, чтобы сцедить ненавистную, непрошеную силу в мертвую плоть, лишь бы она подергалась пару минут и дала мне отсрочку. Не жить особняком, вдали, выбирая работу по ночам или с неприлично омерзительным контекстом.

Она любила меня так сильно, что не смогла жить и ждать, когда мои останки отыщут в очередной дыре или канаве. Не желала она смотреть, как я схожу с ума, старею, обрастаю холодной пленкой нелюдимости и безразличия.

Воистину, любовь зла. И столько зла, сколько она приносит, невозможно принести ни одним продуманным планом или холодным логическим расчетом. Зачастую без причины, без цели и без оправдания, она заставляет человека делать то, что, как ему кажется, лучше для выбранного объекта обожания.

Протянутая рука с мечом дрогнула, качнув лезвие. Я поднял на Фелис взгляд, попытался отыскать в нем хоть что-то такое же непробиваемое, как чувствовал внутри себя. Глаза у Фелис оказались живыми. В них читалась неподдельная грусть и сожаление.

Я осторожно согнул ноги в коленях, перенес вес, выбросил вперед руку и ухватился за лезвие. Под пальцами стало мокро, ладонь ужалило болью, и она заскользила по клинку. Фелис дернула оружие на себя, вытаскивая меня с насыпи, по которой я съезжал вниз. Поддавшись порыву девушки, которого, на самом деле и ожидал, я отпустил лезвие и с усилием отвел обе руки в стороны. Самым подлым было бы сейчас испугаться и попытаться защититься.

Клинок легко вошел в грудину, вспарывая ее, дробя кости и взрезая мышцы. В горле заклокотала теплая кровь, брызнув через рот. На губах остался липкий сгусток, воняющий свежим мясом и сталью. Фелис недоуменно смотрела на меня. Я с трудом поднял руку и уронил ладонь на запястье девушки, чуть выше рукояти меча в тонких пальцах. В груди уже полыхала боль. Острая, жгучая, растекавшаяся внутри огнем и битым стеклом.

— Не каждый видит в руке с мечом… — сказала она.

— Не меч, а руку, — сипло выдохнул я, мертвой хваткой вцепившись в тонкое девичье запястье. Фелис рывком выдернула из меня меч, острым концом случайно срезав цепочку амулета. Тот упал вниз, потерявшись между камней.

 

Я открыл глаза. До смены оставалось еще два часа, и делать в предрассветной мгле осеннего сумрака мне было совершенно нечего. За окном дробно перекатывались капли холодного дождя, убаюкивая и отстукивая секунды жизни. Я полежал в кровати, замерев и попытавшись снова уснуть. Куда там! Глаза не закрывались, упрямо таращились в темный потолок и отказывались даже дернуться в сторону.

Уродливый шрам на груди снова начал ныть и болеть. Такой же омерзительный рубец, распахавший багровым клином живот и часть бедра, неприятно зудел. Я почесал его, потом положил ладонь на грудь. Сколько себя помню, всегда были эти шрамы. Откуда они взялись только? Я, вроде бы, пережил какую-то аварию или попал под лезвия ножей пилорамы, но хитрая память вымарала эти куски из копилки опыта.

Сегодня была тихая ночь. Обычно в такие ночи в городе случается наибольшее количество преступлений. Значит, к нам в клинику скоро потянутся жертвы нападений, самоубийцы, попавшие в автокатастрофу, и прочие, не желающие сегодня жить. Или не сумевшие выжить.

Боль понемногу отступала, замирая внутри и начиная копить силы для следующего приступа. В голове вертелись образы каких-то кошмаров. Кладбище, мертвецы, острая боль в сердце, липкая густая кровь со вкусом томатного сока и железа.

Я, как и всегда после таких снов, пытался ухватиться за обрывки. Когда-то даже записывал, чтобы потом не потерять ни слова. Потом бросил, когда понял, что ничего из этих строк не выйдет. Смысл всякий раз ускользал. Написанное казалось не тем, неправильным и не таким полным. Будто из красивой истории вымараны факты и имена героев, полностью лишив читателя сюжета и эмоциональной окраски произведения. Получалось суховато, грубо и совсем не похоже на то чувство, с которым я обычно просыпался. Чувство потери, тоски и радости уходило, а голые факты и обрывки образов являли собой плохую замену оным.

Я растер шрам на сердце, заложил руки за голову и продолжил рассматривать темноту потолка. Скоро надо будет вставать, одеваться, цедить невкусный кофе и тащиться на работу. В клинике меня прозвали Некромантом. За способность возвращать из мертвых безнадежных, казалось бы, людей. Я списывал это на отличную аппаратуру и квалификацию врача-реаниматолога.

Некромантов не бывает. Мы все окончательно смертны, и это давно доказано. Только сначала умирает что-то внутри. В мелочных склоках, равнодушии, лени и ядовитых смешках дробится и умирает душа. А тело… а что тело? Тело можно починить, залатать и почти воскресить. Жаль, нельзя так же воскресить душу. А можно ли ею поделиться?..