Чокер

Мама не говорила со мной с тех пор, как я подарил ей чокер. Возможно, он ей не понравился. Даже не знаю. А ведь он ей так идет. Вряд ли она когда-либо носила что-то более изящное. Я очень хотел сделать ей приятно. Думал, она обрадуется…

Мы каждый день по утрам пьем кофе. Я люблю разбавлять молоком и сыплю много сахара. Мама же предпочитает покрепче, но никогда его не допивает. Приходится выливать… а ведь он дорогой очень. Раньше посиделки были милыми, и я со спокойной душой уходил на работу, а последние несколько дней после подарка какое-то уныние. Ума не приложу, что стряслось. Заболела ли? Она даже не смотрит в мою сторону, когда я с ней разговариваю. Будто больше не видит во мне сына, вообще больше никого во мне не видит.

Работаю я, кстати, в библиотеке. Работа не пыльная: сейчас редко кто к нам заходит. Так что все свободное время трачу на книги. В особенности на поэзию. Тиняков, Маяковский, Есенин… Всеобщая тишина позволяет сосредоточиться на своих мыслях, на тексте, на ровных строчках, живых и пахнущих. Порой, мне кажется, что эти книги живут более интересной жизнью, чем я, пусть и стоят на полках. Зато они могут общаться друг с другом. У них у каждой есть своя история, которой, думаю, они хотели бы поделиться с остальными. С людьми ведь охотно делятся. У меня же нет никакой истории. В каком-то смысле бумажные создания оказались даже живее меня.

Мама так похудела в последнее время. Она почти ничего не ест. Видимо, все еще переживает из-за отца. Хотя тут я ее никак не могу понять. Неужели можно было любить такого тирана? Я помню, как приходил из школы, он брал мой дневник, а в руке уже держал ремень. Ему было не важно, за что меня лупить. За наличие ли троек, за их ли отсутствие. Он всегда находил повод. И вот так начнет бить, бьет… А я не издаю ни звука, даже не ною: мне уже нечем, да и не чувствую я уже ничего. Это когда-то там было больно присесть, ходить. А потом стало все равно. А мама смотрит на это все – отец заставлял смотреть, чтобы знала, как правильно сына воспитывать – и плачет. Если же решала защитить меня, то он принимался бить и ее, ведь когда воспитывает мужик, женщина должна стоять в стороне, раз в свое время сама справиться не смогла. В такие моменты начинал плакать я.

Мама рассказывала, что он не всегда был таким. Когда-то он был добрым и заботливым. В вузе, когда они только познакомились на первом курсе. Даже в ущерб собственной учебе подрабатывал, чтобы помочь ей материально, ведь у маминых родителей едва хватало денег содержать дочь. Выучился и сделал предложение. Но армия и горячая точка изменили его. После двух лет службы он вернулся совершенно другим человеком. Жестоким и с вечной жаждой в глотке. Пил он постоянно. Пропивал последнюю копейку, а когда в кошельке, кроме пыли, ничего не оставалось, воровал деньги из конверта «Для квартплаты», из-за чего маме постоянно приходилось занимать у соседей, чтобы оплатить счета.

Из-за своего отца я никогда не имел друзей в школе. Одни надо мной насмехались, другие же, напротив, старались обойти стороной. Книги были единственной моей компанией, которую я сохранил и в вузовские годы. А все началось с того, как я один раз с позволения мамы решил пригласить пару друзей к себе на день рождения. Мне тогда едва только довелось поступить в школу. Отец вернулся пьяный, опрокинул праздничный стол, несмотря на мамины крики, что-то кричал про «кто в доме хозяин», махал подвернувшимся под руку ножом, которым мы обычно разделываем рыбу и мясо. И без того огромный нож в моих глазах превратился в тесак. Мы никто не ожидали такого поворота. Мама не могла понять, откуда он нашел деньги, ведь зарплату должны были перечислить лишь через четыре дня, а весь остаток средств у нас ушел на приготовление к празднику.

Мои друзья перепугались. Кто-то из родителей тогда даже подал в суд, и отца посадили. Это было время спокойствия для меня, но не для мамы. Физическая боль от насилия сменилась душевной от переживаний. Но стоило ему вернуться, все началось заново. Тюрьма не вправила ему мозги, напротив, казалось, что стало только хуже. Или же это мы успели отвыкнуть от его тирании.

Теперь же я вырос, и односторонние побои переросли в драки со мной. Отец сильнее меня, хоть и пьяный, так что из таких потасовок я редко выходил без синяков. Но больнее всего было смотреть на маму в такие моменты. Два мужика бьют посуду и ломают стулья в ее квартире – зрелище ужасное. Особенно когда один раз я разбил голову отца о стеклянный журнальный столик, доставшийся в наследство от ее покойной матушки – моей бабушки. Одна из немногих вещей, которые напоминали о ней. Маме в тот день досталось от нас хлопот, да еще и отца с кучей порезов отправили в больницу. Уже и не помню, как мы утрясли этот конфликт – мне тогда тоже сильно досталось. Зато некоторое время казалось, что после сотрясения отец все же переменился. Но долго радоваться нам не пришлось…

Последней каплей стало, когда он спалил свою с мамой спальню, что огонь чуть не разошелся на всю квартиру. Тогда я понял, что надо ставить точку. Это не могло больше продолжаться. И один раз так вышло, что он погиб. Ушел на работу, а к вечеру дома не появился. Я вернулся домой, думая о том, как маму обрадует эта новость. Но она не разделила моего воодушевления. Кричала, била по мне руками. Затем закрылась у себя и долго плакала. Она любила его, поэтому и убивалась. Я ее искренне не понимал в тот момент, не мог и не желал понять. Меня доконала необузданная отцовская жестокость и своеволие. В тот день мне впервые довелось почувствовать себя свободным. Но я люблю свою маму и поэтому не смог тогда себя простить и не могу до сих пор. Однако произошедшего не воротить.

Я долго не находил себе покоя. Видеть ее поникший взгляд, ее безучастное отношение ко всему происходящему вокруг нее, то, как она буквально за дни стареет, тускнеет, блекнет, – это было мучительно невыносимо. Улыбка больше не появлялась на ее лице. Она и до этого редко добавляла маме красоты, но теперь все стало абсолютно серо. Мама просто ходила и увядала у меня на глазах. Я должен был что-то сделать.

И я понял, что я сделаю. Я ее обрадую. Закончу все ее мучения. Я подарю ей чокер, красивый чокер. Она будет носить его и радоваться. И забудет про свои печали.

Это был чудесный бордовый чокер. Он действительно добавил маме так недостающих ей красок. Немного, но все же. Он ей очень шел и без сомнения помог. Мама будто враз забыла о прошлых печалях: теперь на ее лице читался покой и умиротворенность. Я так за нее рад, так рад… Оставалось добавить лишь щепотку счастья в ее эмоции.

С того-то момента у нас все и переменилось. В квартиру снизошла долгожданная благодать и душевная теплота… и тишина. Тогда-то мама и перестала со мной разговаривать. Видимо, все никак не могла оправиться от пережитого стресса.

Со дня смерти отца прошло уже чуть больше недели. Я, как обычно, вернулся с работы. Мама отдыхала на диване: с тех пор, как отец спалил кровать, она перешла спать на кухонный диван. Старый, местами облезлый, однако это все равно лучше, чем лежать на полу. Я рассказал ей о том, как в очередной раз ничего не изменилось на моем рабочем месте, про пустующие залы, но зато полные автобусы. Мои изложения мало когда отличались оригинальностью: изо дня в день ничего нового со мной не случается. Она не ответила мне, как и не отвечала уже несколько дней. Ни одна морщинка не дернулась на ее лице.

Ей явно нездоровилось последнее время. Даже не находила времени за собой следить, не говоря уже о домашних делах. Я предложил заплести ее растрепанные волосы. Мне редко приходится этим заниматься, поэтому было непривычно, но я справился. После мы выпили чай, и я пошел к себе в спальню.

В это время к нам в домофон позвонила соседка, тетя Таня. Она жаловалась на плохие запахи, якобы идущие из нашей квартиры. Я ей сказал, что у нас второй день сломан душ, и мы не моемся – вероятно, из-за этого. Тетя Таня захотела увидеться с моей мамой, и я проводил ее на кухню. Они что-то быстро и бурно обсудили. Говорила в основном соседка. Даже не говорила – кричала. Я не мог оставить это так и сказал ей убираться немедля: моей маме и так нехорошо, а тут еще и эта клуша пришла шум разводить. Она выбежала из квартиры, прокричала что-то про полицию, но я уже не слушал ее.

Я вернулся к маме. Она уже собиралась спать, я принес ей плед и укрыл. Чокер она не снимала с тех пор. Эти очаровательные узоры так и будоражили всего меня аж до кончиков пальцев. Красивый, ювелирно сделанный рисунок. Доселе бордовый и яркий, он, правда, выцвел и побледнел отчего-то с того дня, как я его подарил, будто уподобляясь тусклому тону кожи своей хозяйки, но все равно оставался прекрасным. А может, так даже и лучше. Он не сильно бросается в глаза, зато смотрится изящно, будто является одним целым с шеей. Еще бы чуть-чуть улыбки. Я так ждал, когда же она, наконец, заулыбается, когда преобразится ее личико. Ведь страшные дни позади. Считай, начали новую жизнь. Ну, ничего, когда-нибудь. Подожду. Ей еще нужно время прийти в себя после последних потрясений и понять, что жизнь начинает налаживаться. А я покамест буду рядом.

Время близилось к ночи. По правде сказать, меня тоже клонило ко сну. Я поцеловал ее в лоб и ушел к себе. Она даже не пожелала сладких снов, не проводила взглядом. Что ж, я к этому уже привык. Ей сейчас плохо, но, уверен, вскоре все образуется.

Но заснуть нам так и не дали. В квартиру начали ломиться полицейские. Я открыл им и сразу получил по лицу. Вот так, без причины. Они скрутили меня и надели наручники. Мельком я увидел тетю Таню. Она кричала что-то вроде «Это он! Это все он!». И почему-то плакала. Явно что-то недоброе задумала, завидует нашему с мамой счастью. Сама-то одинокая, вот и натравила ментов. Ну, подожди, гадюка, я тебе этого так не оставлю!

Вслед за мужиками в погонах вошли другие люди, видимо, медики, с каталкой. Они побежали на кухню и начали приставать к моей маме. Насильно засунули ее в черный мешок, положили на эту чертову каталку и вынесли. Нет, они не могли так поступать с ней! Они не имели право! Что за зверство? Я пытался вырваться и помешать, но все без толку: двое полицейских уж больно сильно уцепились в меня.

С тех пор меня переселили в мрачную комнату с унылыми белыми стенами. Живу тут уже вторую неделю. Маму я так больше и не увидел. Надеюсь, они с ней ничего плохого не сделали. Надеюсь, она все-таки выздоровела и теперь счастлива…