В поисках мира. Община

Он, затаив дыхание, смотрел через кусты на озеро. Выводок уток барахтался в воде. Охотник сглотнул предательскую слюну, подавив в себе чувство голода. С каждым разом обходиться без пищи удавалось дольше, хватало самого малого запаса — крайне полезный навык для этого смутного времени после всемирной Катастрофы. Он натянул тетиву самодельного лука, вставил стрелу, занял правильную позицию и прицелился. Одна уточка с головой и шеей зеленого цвета, крупная и громкая, отделилась от остальных, поплыла ближе к берегу – охотник выбрал её. Прикусил язык, тем самым усмирив урчание в животе и скачущий пульс, и выпустил стрелу в полёт.

Раздался страшный звук выстрела. Охотник тут же упал наземь, прикрыл голову и сжал в руке следующую стрелу. Он давно не слышал громких звуков, но шум дробовика ни с чем не перепутать. Стрелок забыл на мгновение об утке, голоде, подбирающейся стуже – обо всём, кроме инстинкта самосохранения. Вроде и жизнью не за что дорожить, а всё равно цепляешься, боишься её потерять, готов сражаться и спасаться вопреки здравому смыслу, иногда и собственным желаниям.

Кто-то в наглую вторгся в его пространство, постучав по шляпе, которую стрелок носил в любое время года и практически не снимал, настолько свыкнувшись с ней. Он медленно опустил руки и посмотрел наверх. Над ним склонился внушительных размеров владелец дробовика, что он лениво держал в левой руке, а в правой у него была убитая утка с торчащей из шеи стрелой.

«Ну хоть попал», — малодушно подумалось стрелку.

— Кто такой? – грубым, властным голосом осведомился оруженосец. – Твоё? – и помахал дичью у охотника перед носом.

Он не собирался отвечать. Но, приподнявшись и повертев головой, он заметил, что его окружило почти два десятка справных мужика, снабженных холодным и огнестрельным оружием: мимо стольких медведей рыбкой не проскользнёшь.

— Моё, р-р-р, — сознался стрелок, имитируя рык хищника — против диких зверей и людей обычно помогало, но сейчас было явно лишним.

Утку отодвинули, видимо, опасаясь, что чужак вырвет дичь из пальцев и съест на месте, оставив их ни с чем. И правильно боялись: голод туманил разум, и стрелок был готов броситься на них.

— Тимур, давай его в лагерь? – предложил один из них; он выглядел моложе других. – Вон как метко стреляет, пригодится?

Черноокий плечистый Тимур почесал спутанную чёрную бороду, доходящую ему до груди.

— Ну, не скажешь, кто ты? – строго спросил он.

У стрелка, словно камень в глотке застрял. Голос осип из-за долгих недель молчания, и он не смог нормально выговорить своё имя. Очень не хотелось ни в какой очередной лагерь, кочевая жизнь путника-одиночки была ему по душе больше. Безопаснее и надежнее.

— Ладно, пусть Марат разбирается, — бросил Тимур. – Сгодится он на кой, иль нет.

Он махнул рукой, и двое таких же крепких «дружинников» подняли охотника под руки и поволокли, словно мешок с провизией, за собой. Стрелок крепко сжимал свои пожитки в сумке-мешке и лук, а ногами только и перебирал, пока его тащили.

Когда они вышли из густого леса к деревне, он соизволил идти сам. Вопреки опасениям стрелок был приятно удивлён и поражён тем, что увидел. Этот лагерь производил впечатление цивилизованного куда больше, чем все встреченные им ранее. Здесь сохранилось несколько деревянных изб, серых, местами обгорелых или заплесневелых, но пригодных для жизни – из печных труб валил пар. Однако, что было не менее интересным, большинство построек напоминало степные юрты. Дома и юрты располагались по типу улиц, а у некоторых из них были номера.

Вдали виднелась церквушка, что было уж совсем из области фантастики: ни о каких религиях давно и речи не шло. Катастрофа выжгла всё, что могло принести людям спасение, они истребляли друг друга, позабыв о надежде и вере. Сердце стрелка забилось сильнее, и глаза увлажнились, пока он разглядывал гордо возвышающийся крест над куполом: значит, они всё же живы?..

Его вывели на центральную площадку под охраной двоих громил, а все остальные солдаты-дружинники разошлись. На площадке была выжжена трава, полукругом располагались импровизированные места для сидения, выложенные из грубо вытесанных досок — это центральное место сбора, огороженное камнями. Неподалеку от площадки-кострища стоял длинный стол под навесом. Настоящий стол, а не собственные колени или пенёк. Общий стол, место собрания – стрелок не встречал подобного, и, казалось, в их одичалом тлеющем мире такого больше не будет.

Незадачливый лучник только сейчас заметил, что на него со всех сторон уставились люди, высунувшиеся из своих жилищ. И дети, и взрослые, но не старики. В простых одеждах они не напоминали тех солдат, что сопровождали одинокого охотника. И не походили на тех дикарей, что нападали на него в лесу. В глазах жителей лагеря стоял страх, вместе с ним и любопытство, враждебности не было. Появление чужака вызывало неподдельный интерес. Сам стрелок не боялся, он безропотно ждал, что же ему предложат, — сбегать не торопился из интереса.

Главный по имени Тимур устремился в юрту под номером «один». Через минуту оттуда вышел высокий, подтянутый мужчина. Он разительно отличался ото всех опрятным видом, аккуратной бородой, чистой одеждой. Более того, на нем были меховая жилетка, сапоги-бурки, ярко сверкал золотой перстень на пальце — по всем признакам он был из элиты не по меркам текущего уровня жизни. Впору было изумляться, как ему это удалось. По одному лишь взгляду на своих подопечных и тишине стало понятно: власть его тут беспрекословна.

— Кто таков, откуда? – спросил он четко поставленным голосом, отменной дикцией, глядя при этом на жителей, как на свою публику.

— Меня зовут Григорий Шункарь, — отмер, наконец, лучник. – Иду на Восток.

Он говорил тихо, как общался с собой, и как зачитывал себе вслух книгу, что носил у сердца.

— Ну, Гриша, а я – Марат Аловеров, все называют меня отцом или покровителем, — выказал благодушие «покровитель», неестественно широко улыбаясь. – Ты попал в мою общину. У нас действует ряд правил, одно из которых состоит в том, что чужаков из неведомых земель без проверок не допускать, — усмехнулся он и невзначай так обернулся на Тимура, что стоял позади. Тот угодливо выдал смешок, а за ним и другие присутствующие повторили то же. Григорий был уверен: без Марата люди здесь и не зевали. Оттого и такое ощущение порядка.

— Хорошее правило, — Григорий и в самом деле так считал: для построения нового мира нужны правила, упорядоченность.

— Вот и расскажи мне, Григорий, где научился стрелять из лука, а главное, кто его изготовил?

— Я.

— Знаешь, Гриша, нам с тобой стоит многое обсудить.

Он увёл Григория в свою юрту. Черноокий Тимур зашёл с ними.

Григорий оказался внутри маленького жилища, сравнимого с хорошей палаткой по размерам, но намного надежнее и теплее по своим свойствам. Внутри имелись двуспальная кровать, письменный стол и два стула. Пол деревянный с характерным скрипом, прикрытый ковром, крыша куполообразная с отверстием вверху. Из чего она сделана, и из чего состоят стены – Григорий определить сразу не смог, имел догадки. Что главнее, в юрте было необычайно тепло за счет находящегося по центру очага, огороженного камнями. Сейчас он не горел, но холоднее не становилось. Из всего, что Гриша видел, это – лучшее жилище. Только ради такой юрты он хотел бы остаться: слишком долго блуждал по лесам и ограничивался шалашами. Он привык к хищникам и диким людям, что обкрадывали его, к голоду, к твердой земле вместо перины, к одиночеству – ко всему, но не к холоду. А ведь впереди зима.

Аловеров разулся, снял жилетку. Оставшись в носках, он выглядел не менее значительно. Григорий растерялся. Тимур ткнул его в спину, и лучник тоже снял старые протоптанные ботинки, на секунду выпустив вещмешок и лук, неловко пристроил свою обувь подальше от бурок Марата, потом прижал свое имущество назад к груди.

Аловеров уже устроился за столом и ожидал, когда и он займет второй стул. Он махнул Тимуру, и тот покинул юрту.

— Нервничаешь? – поинтересовался Марат. Зрачки его были черны, как и у Тимура, но, в отличие от него, бездонные и устрашающие, завлекающие в самую пропасть. От таких людей неосознанно держишься подальше.

— Я в смятении, — поправил Григорий, присаживаясь на стул. Голос постепенно возвращался к нему. Стало душно, и он чуть расстегнул свой видавший лучшие годы пуховик. В руках остался мешок с пожитками, а лук уместился между колен.

— А должен нервничать, — сузил глаза Марат, поставив локти на стол и сложив ладони вместе. – Значит так, у тебя всего два варианта: уверить меня, что ты нужен общине, или расстаться с жизнью, — он бесхитростно поставил перед фактом.

— Почему я не могу уйти?

— Потому что я не могу позволить тебе истреблять нашу дичь в лесу.

— Я не останусь в вашем лесу, я странник, — заверил Григорий, поправляя шляпу.

— Ты наверняка слышал о диких людях? Мы едва отбились от таких прошлым месяцем.

— Я не из них.

— Ну и кто ты, Гриша?

Григорий вздохнул. Давненько ему не приходилось рассказывать о себе. Да и вообще говорить с кем-либо, кроме матушки природы и бога.

— В прошлом я был плотником и мастером спорта по стрельбе из лука. Долго прожил в деревне, немного в городе. А сейчас я странник, который лишь хочет построить новую жизнь. В мире и порядке.

— Считай, что ты нашёл место, где тебе в этом помогут, — любезно включился Марат, мигом преобразившись обратно в гостеприимного хозяина. – Ты же готов действовать во благо другим? Восстанавливать мир вместе? В моём лагере нет хаоса, войны, и все живут в согласии, как единый организм.

— Конечно, готов. Как плотник, как стрелок – я многое умею.

— Мы стремимся восстановить былые блага, сделать их совершеннее. У каждого жителя свои обязанности и своя роль, поэтому никаких споров, склок. А всё потому, что у них строгий, но справедливый лидер, отец, — нескромно заметил он с улыбкой превосходства. — Что плохо, среди нас нет хороших плотников. Несмотря на твои явные успехи в стрельбе, я бы предложил тебе заняться ремонтом. Охотников и безголовых опричников и без того слишком много. А ведь в деревне не хватает стульев, есть проблемки со старыми избами, их срочно надо бы залатать. Решайся и будешь получать паёк, дам жильё.

Аловеров по-отечески заботливо называл те задачи, которые требовалось решить для его людей. Григорий смотрел на него внимательно, чувствовал подвох, но мысли путались. Его клонило в сон от духоты, живот болел от голода, и он сам не знал, чего хочет – остаться или уйти, куда шёл.

Марат достал вяленого мяса прямо из ящика стола и закусил. Григорий чуть не лишился чувств от этого приятного, подзабытого аромата. Лидер общины протянул ему. Гриша проглотил мясо, не жуя. Он уже не смущался и не боялся Аловерова, несмотря на его угрозы пару минут назад. Относиться к нему стоило с опаской и иронией – такой властолюбец слишком самонадеян.

Правда, пока он не заметил существенных недостатков в самой деревне. Пожалуй, плотничать – не так и плохо. Григорий и не помнил, когда в последний раз держал инструменты, а его мастерство требовало постоянной практики. К тому же, скоро зима, и переживать холода в помещении гораздо надежнее, нежели в шалаше. Да и шанс вернуться в какое-никакое общество неплохой, стоило попробовать. Быть может, в этой общине есть хорошие, разумные люди, которых так не хватало со дня Катастрофы?

— И вы примете меня в общину? – обдумывая, спросил Григорий.

— Сперва ты ознакомишься с правилами и обязуешься их соблюдать. Потом поработаешь немного. И только после этого пройдёшь посвящение, чтобы мы тебя приняли.

— Посвящение? – Григорий нервно сминал в руках вещмешок.

— Мой механизм потому и работает отлаженно, без сбоев, — трижды сплюнул Марат через плечо, — что лишних деталей в нём нет. Когда община создавалась, все проходили инициацию. Надеюсь, ты справишься, иначе я зря потратил на тебя столько времени.

В его взгляде и приторной улыбке так и читался подтекст «только попробуй не справиться». Григорий передёрнул плечами.

— Что включает в себя посвящение?

— Все детали после. Ты должен освоиться, обвыкнуть. Полностью усвоить правила, — подчеркнул Марат и припечатал листком бумаги, пододвинул к Григорию.

Гриша подслеповато прищурился, вглядываясь в буквы. Вблизи он видел гораздо хуже, чем на дальние расстояния. В самом верху большими буквами было озаглавлено:

«ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ В ОБЩИНЕ ОТЦА МАРАТА»

И далее следовало десять правил, по стилю и тематике до жути напоминающие Григорию библейские заповеди Моисея:

«1. Я отец, благодетель твой, спасший тебя от голодной смерти. И нет в общине больше никого, кого ты не можешь ослушаться, кроме меня.

2. Равняйся поступками на покровителя своего.
3. Трудись во благо общине, не забывай о своих обязанностях. Заботься о ближнем.
4. При обнаружении чужака заяви старшему опричнику или сам задержи его во избежание неприятностей от него.
5. Не убей*.
6. Не укради.
7. Даже находясь за пределами общины, поступай на благо ей.
8. Не будь многоженцем, если не в состоянии обеспечить наложниц всем необходимым.
9. Не желай жены ближнего, дома ближнего – не завидуй лучшей доле, сам стремись к большему.
10. Не нарушай правил и не будешь изгнан.

* спорные вопросы обсуди с отцом твоим, Маратом».

— Ну как, проблем на первом этапе не будет? – с усмешкой спросил Аловеров.

— Я обычно чту законы, — ответил Гриша уклончиво: трудно было довериться человеку после всего случившегося с ним. Но Марат так складно говорил, щедро раздавал обещания о лучшей жизни, что можно было принять любые правила.

— Это, конечно, не законы, а всего лишь свод правил, — поправил Марат с приторной мягкостью в голосе, — но твой настрой правильный. Скоро мы общими усилиями возведём государство – первое в новом мире, и кто знает, быть может, мои правила станут первоосновой миропорядка, — глаза Аловерова заблестели, в тоне появилось благоговение.

— Да, никому неизвестно, что нас ждёт впереди, — снова отвлечённо, осторожно кивнул Григорий.

— Что ж, беседа получилась продуктивной, — покивал Аловеров, подымаясь.

Гриша чуть не выронил свои пожитки, заторопившись встать следом. Он рефлекторно подумал, что сейчас ему пожмут ладонь (или отберут последнее), а у него заняты руки. Однако ничего не последовало. Марат оправил одежду, надел жилетку, поторопился с обувью. Григорий едва поспевал справляться столь же быстро, стараясь не выпускать своих вещей. Горький опыт научил его ни на минуту не терять бдительности.

— Григорий, это мой самый верный опричник — Тимур, знакомый ещё по прошлой жизни, — бодрым тоном известил его Марат, выходя наружу и указывая налево.

Верный Тимур от входа далеко не уходил и подвернулся вовремя. Он учтиво склонил голову при словах Марата. Выглядели они даже, пожалуй, не просто давними знакомыми, но и сверстниками, и земляками. Чертами лица и по иным внешним признакам оба напоминали восточную нацию, скорее всего, татар. Нынче всё так перемешалось, что определить наверняка, существуют ли вообще еще различия между этническими группами, было трудно.

— Он и покажет тебе округу, — добавил Аловеров к неудовольствию Тимура, заметно сникшему. – А также подыщет юрту нашему новому плотнику, — акцентировал он уже специально для своего опричника. – Тима, после обустройства гостя, позови мне Еву. Сегодня всех ждёт праздничный ужин, — объявил Марат громче для тех, кто невольно подсматривал или подслушивал за своим покровителем.

Отдав распоряжение, Марат подозвал зрелого, даже пожилого на вид опричника, уйдя с ним в сторону. Тимур был оскорблён и с недовольством исполнял приказ, нехотя уводя Григория в противоположном от лидера направлении.

Раздающийся в плечах детина вёл его за собой, перекрывая весь обзор. Едва Гриша вознамеривался поравняться с ним, как Тимур нехитрым способом преграждал ему лазейку. Просёлочная дорожка редко петляла, местами промерзающая, с редкими вкраплениями пожелтевшей травы и с полным отсутствием листьев, так как то малое число деревьев, что сохранились, давно сбросило листву, едва ли успев процвести. Деревня не была большой – с невысокого склона у леса виднелся противоположный её край довольно отчетливо. Так что и до нужной юрты они добирались не более пяти минут. Приоткрыв полотно, служившее тут входом, Тимур заглянул внутрь.

— Павлов? Выходи, давай, освобождай юрту.

Так ненароком выяснилось, что Гриша претендовал на чьё-то жилье. В глубине души Григорий не хотел бы такого исхода для кого-либо, но сейчас, после двух лет скитаний в лесу, он обнаружил в себе глухое равнодушие.

— Что? Почему? – высунулся перепуганный сухопарый мужчина в очках, некрепко водружённых на нос. Очки его держались за счёт шнурков, обмотанных вокруг ушей. Одет он был в старый, заштопанный рабочий синий комбинезон, на ногах — ботинки разных размеров. Нелепость и неряшливость в его облике не отталкивали. А вот пугливость, истинный ужас, отразившийся на его вытянутом лице, — другое дело.

— Иди в церковь, там все твои. Давно пора, — бросил Тимур, выволакивая бедолагу на улицу.

— Но почему? – взмолился несчастный Павлов с двойным усилием. – Я ведь небесполезен!

— Ты-то? Жалкий червь, – зло расхохотался Тимур, глядя Павлову в глаза. – Ну, всё, хватит выёживаться, отдельная юрта не для тебя.

— Тимур, мы с ним могли бы жить вдвоём, по-соседски, — проявил каплю сочувствия Григорий. На миг у Павлова загорелись глаза. Такие чистые, голубые глаза.

— Не вам тут распоряжаться, — не повышая тона, но довольно жестко отчеканил Тимур. – А ты, Павлов, вконец распоясался, — он схватил худощавого мужчину за шкирку, и тот мгновенно съёжился, напоминая воробышка с выбивающимся хохолком.

— Нет-нет, я уйду! – вскрикнул он, зажмурившись. – Пожалуйста, отпустите! – совсем уже пропищал Павлов.

— То-то же, — Тимур расцепил пальцы.

— Позвольте вещи забрать, — тихо попросил униженный.

— Неужто скопил чего? – подозрительно сощурился грозный опричник. Павлов снова сгорбился, прикрыв один глаз. Тимур усмехнулся. – Да забирай уже, не задерживай.

Павлов вернулся в юрту. Гриша пребывал в смятении. Он не понимал, куда отправляют этого человека в якобы полной доброты общине. Проверять это, правда, не очень-то и хотелось, он был рад полученному жилью. С другой стороны, совесть тихо просила позже сходить в их церковь, навестить Павлова. Несмотря на годы лишений и нередкие встречи с дикими людьми, Григорий так и не стал жестокосердным.

— Чего уставился? – вдруг рыкнул на него Тимур. И в самом деле, Гриша не заметил, как безотрывно пялился на опричника. – Назвался плотником – отвечай.

— А Павлов кто?.. – невольно вырвалось у него.

— Долгое время притворялся инженером, — хмыкнул Тимур. – Да так ничего и не сделал.

— Я предлагал вернуть электричество, — выбираясь на улицу, пробурчал Павлов, неожиданно более уверенный и смелый, чем до этого. За пазухой у него поместились его пожитки, свёрнутые в покрывало.

— Только и делал, что молол языком. Профессор, — в открытую издевался Тимур, фыркая и выпроваживая Павлова лёгким ударом по шее. Бросил Григорию небрежно: – Ну, а ты вселяйся. Особо не высовывайся до ужина, веди себя тихо.

— Тимур, а почему «опричник»? Не солдат.

— Слово красивое. Откуда мне знать? – огрызнулся тот. — Батя придумал.

—  И ты не спрашивал? Вы же друзья?

— Слишком много вопросов, старик, — понизил тон Тимур. – Запомни, что бы тебе ни говорили о дружбе он и другие, её здесь нет и не может быть, — с внезапной откровенностью заметил он. – Как и любви, и всех тех устаревших понятий, о которых ты по какой-то причине ещё помнишь.

— Но вы же большая семья? – не укладывалось в голове у Григория: лидер вещал об одном, а верный последователь уверяет в обратном?

Тимур фыркнул и ушёл типично офицерской, размашистой походкой восвояси.

Гриша почесал подбородок, подумав, что не раз аукнется ему решение остаться.

***

Он зашёл в юрту. Как ни странно, аскетичная обстановка совпадала с той, что была у Марата. Кровать только поменьше, а вместо ковра был половик. И на голом полу у стола Григорий заметил ручку. Настоящую, шариковую. Он её тут же поднял и решил отдать Павлову при случае. С новым миром ручки, как и многое привычное в быту, оказались в дефиците, и такая потеря могла сильно расстроить инженера.

Грустно стало Григорию. Он бросил тоскливый взгляд на кровать – Гриша спокойно отдал бы её инженеру. Ему самому мысль о том, что будет ночевать не в лесу, не в случайном шалаше, под ветками, а на полноценной кровати с постеленным бельём, была даже абсурдна, сказочно нереальна. Годы скитания научили Григория обходиться и без этого малого комфорта.

Гриша положил на кровать лук – его следовало беречь, а сам сел на деревянный, не обработанный стул. Твердый, пахнущий лесом, но для него куда удобный и привычный, нежели мягкая перина, и, несомненно, лучше, чем пенёк. Расстегнул пуховик, но не снял. Содержимое вещмешка он выложил у себя на столе, чтобы проверить, всё ли на месте. В нём уместились десяток стрел, запас ягод и грибов, немного жухлых трав и корешков. Но самой ценной вещью была книга, он достал её из-под свитера. В твёрдом переплёте, старого, ветхого издания, требующая ухода книга была завёрнута в тряпицу.

Это была особая книга – Библия. Единственный ценный предмет, сохранившийся у него со времён Взрыва. Он бы не назвал себя истово верующим, но веры после Катастрофы даже прибавилось. Григорий был болен до этого события и едва передвигался, готовился к смерти, но вдруг всё переменилось — симптомы, как рукой сняло. Он отправился в лес без страха. Выбрался из города, чтобы выжить, потому как ресурсы были конечны.

За неимением других книг Григорий, в перерывах между добычей пищи, жадно постигал Библию. В память о друге — отце Борисе. Читая Библию, он слышал голос Бориса, будто молодой батюшка снова заглянул в гости на чай, или Григорий заскочил помочь к нему в их деревенскую церквушку. Там, в родной деревне, на развалинах церкви он нашёл и тело друга, и Библию, зажатую в его руке… С тех пор он никогда не оставлял свою книгу без присмотра, она помогала ему не падать духом.

Кроме того, у Григория имелся запасной синий свитер ручной вязки, чудом оставшийся в относительной целости. Он был подарен ему матерью много лет назад. Его, по столь особому случаю, как выход «в свет» на ужин, Гриша и собирался надеть. У него также сохранились расчёска и потрескавшееся в нескольких местах зеркало в футляре. Так что он сумел немного привести в порядок свои длинные лохмы и пушистую бороду, которая его согревала, хотя порой изрядно надоедала. Лишних волос Гриша когда-то терпеть не мог, часто бреясь, но теперь уж деваться было некуда – за гигиеной следили от случая к случаю. Бритвы он, как и большинство людей, не приберёг. А использовать подручные средства надобности не видел.

Так и просидел Григорий, заклевав носом и уронив голову в свою нелюбимую бороду, перед ворохом того последнего, материального, что связывало его с реальностью и напоминало о том, что он всё ещё жив.

Ему снилось, как весь привычный мир пошёл трещинами, словно дорожный асфальт. Как солнце стало светить вполсилы, как много людей сломалось ещё в первые дни Катастрофы. Как быстро безумие одного передавалось другим, как люди гибли в давках, от рук вандалов, от шока. Как сам Григорий чуть не подрался с мужчиной интеллигентного вида за последнюю баночку тушёнки в магазине, в первый же день трагедии.

Во сне Григорий вспомнил, как шёл на Запад, где встретил полностью выжженные деревни, тихие пустые города, дурной запах, не оседающую пыль, из-за которой не вдохнуть… Потом он свернул на Восток, куда следовал по сей день. Разрушения там были не такими серьёзными, но люди в панике сами громили свои и чужие жилища.

Ему снилась разруха, поразившая планету два года назад. За это время он вообще не видел снов.

Разбудили Гришу чьи-то шаги. Чуткий слух выработался в извечном блуждании в лесах и пока, не в пример зрению, ни разу не подводил его. Григорий резко распахнул глаза, чем напугал схватившуюся за сердце женщину. Она застыла возле него с одеялом наготове.

Он протёр глаза и убедился, что перед ним не женщина, а совсем юная дева, прекрасная. Нежная, чистая, свежая, как сама весна. Весна, какой она была в прошлом – цветущая, с приятными доносящимися ароматами. Пусть и в простом, залатанном сером платье и накинутом поверх изношенном пальто с плешью, тёплых плотных коричневых колготах и стоптанных сапогах, а выглядела она как неземная, выше всего материального, к чему по привычке стремился человек втрое старше неё.

Она шагнула назад, неловко потупив взор. Григорий пробудился теперь уже от грёз и проявил гостеприимство:

— Вы не стойте, присаживайтесь, раз уж зашли.

Так и пятясь назад, она набрела на второй стул и неуклюже брякнулась на него, сжимая одеяло. Гриша бросил взгляд на кровать – лук был перемещён на пол. Это немного покоробило его чувства, но срываться на девушке он не стал.

— Я пришла позвать вас на ужин. Почти всё готово, — заговорила она тихим, но внятным голосом.

— Как зовут вас, юное создание? – ему все не верилось, что она с той, что и он, планеты. Такой красоты уцелеть просто не могло.

— Мария, — порозовела она, окончательно смутившись.

— Я – Григорий. Маша, позвольте узнать, — тем не менее, внешность Марии не отвлекла Гришу от более волнительного для него вопроса. Он посчитал, что вместе с чистотой, что несла она своим обликом, в Маше есть и искренность, и сочувствие. – Куда отправили обитателя этой юрты?

— В церковь, конечно. Туда, где ему и место, — отозвалась Мария с пренебрежением, и весь трепет от неё пропал, развеялся.

— Но почему?

— Потому что разводил ложные идеи и ничего не делал.

Григорий и представить не мог, что церковь теперь – место для изгоев, отшельников, лоботрясов…

— Не сослужил практической пользы? – дополнил Григорий, мрачно ожидая ответа.

— Да, — не помедлила с ним Мария, твёрдо глядя скитальцу в глаза.

— Маша, а вы кем трудитесь? – постарался сменить Григорий тему, чтобы, прежде всего, отойти сердцем самому.

— Как и все женщины, по хозяйству, — не без гордости заметила она. – Я – младшая жена Марата.

— Младшая? – не менее удивился Гриша.

— Седьмая, — кивнула девушка.

— Но в правилах сказано об одной жене… — совсем запутался он.

— Мы сами упросили Марата, и он сказал, что в состоянии накормить и защитить семерых – так и принял шесть самых лучших женщин под своё личное покровительство. Старшая Ева у него уже была.

— И она не возражала?

О многожёнстве Григорий тоже не ожидал услышать.

— И для нас, и для Евы большая честь быть избранными покровителем, — подчеркнула Мария. – Какие тут возражения?

— В самом деле, — неопределённо качнул головой Григорий, уставившись перед собой в пустоту. Свыкнуться предстоит очень со многим, общие правила были лишь пушинкой в большом пространстве вокруг фигуры по имени Марат. – Так меня приглашают на ужин?

— Да, он ради вас, — к ней вернулось смущение. Только Гришу это больше не трогало.

— В мою честь, — на автомате поправил он, подымаясь.

Мария чуть не забыла оставить одеяло, а Григорий и не напоминал. Его мысли были далеко от этой юрты.

Григорий не ожидал услышать о таком значении церкви и о многожёнстве. Это не входило в его понятие о новом мире, который он надеялся отыскать. Хотя он насмотрелся вещей и похуже, но что-то должно было остаться неизменным — мораль и духовность в сердцах юных, прекрасных собою людей, живущих в стеснённых, но приемлемых условиях, не испытывающих ежесекундную нужду. Но, возможно, он слишком многого хотел? И его идеалы недостижимы?

Медленно шагая за Марией, Григорий надеялся, что найдёт в этой общине покой и уют. Тем более что впереди — суровая зима, проживать которую снова одному, в лесу, не хотелось.