Новогодние игрушки

Печаль-беда… Горюет моя красавица. Да и как не горевать? Ругают ее все, кому не лень, кроют, на чем свет стоит, такая-сякая, мол… Во всех бедах винят, не любят. А за что? Вроде, не хуже других. Так повелось, и все тут.

Вот и сидит понурая, в комок сжалась, колени притянула, руки-веточки, тоненькие, поверх в замок сомкнула, оцепенела. Глаза прикрыла, веки подрагивают. Вопросы в голове роятся, а она во всей этой кутерьме мысленной ответы разглядеть пытается. Будто есть они, ответы эти. Бедовая головушка! Молодая еще, вот и нет покоя, да ветреная такая, непостоянная. То в пылу разойдется, такую пургу гонит, смех, да и только. А то вот затихнет, замрет — снаружи скована, а внутри бушует. И не знаешь, что лучше. Ох, лихонько!

— Внученька, ты бы хоть занятие какое нашла.

— Да какое же, деда?

Откликается. Хоть и вздыхает упрямо, а все ж не молчит. Это хорошо.

— Как какое? Дел-то полно перед праздником. Вон, игрушки перебери, елку укрась. 

— Не хочу.

— А что ж так?

— Они все дурацкие.

Вот так вот. Получил — распишись. Игрушки твои — «дурацкие».  Ишь чего! Да только горячиться никак нельзя. Тут иначе надо. Делаю вид, что и не обидно вовсе:

— А вот и нет. Чего бы им дурацкими быть? Вполне себе. Делай, что велено, не все сиднем-то сидеть. 

Несу ей лукошко. Кряхчу пуще надобного, может, пристыдится дерзости своей. 

— Ну-ка, вот тебе. Только бережнее с ними, чтоб не как в те разы.

— Да что им будет, — тянет капризно. 

На вредность внимания не обращаю, подыгрывая в тон, сокрушаюсь:

— Так побьются, хрупкие ведь.

— Не велика потеря.

Ах, ты ж, злючка! Ну все. Отчитываю:

— А вот и не надо так. Нехорошо это. Сказано — сделано.

— Ладно-ладно, — бурчит, но подчиняется. — Давай сюда своих хрупеньких да ладненьких. 

Принялась вроде. Шурудит в мишуре, перебирает фигурки, разглядывает. Одну покрутит, к веточке примерит, поглядит, чуть отстраняясь, плечиком дернет недовольно, в сторону отложит. Другую берет. То качает головой, то кивает довольно. Втянулась, увлеклась. Некогда печалиться, коли дело ладится. Вот и славно, все не думы тягостные по кругу гонять. Отойду пока, чтоб не решила, будто у меня под приглядом.

 

Ох, дед, дед… Покряхтел, поохал и удалился. Нет, чтобы помочь. А ведь его затея. Мне-то зачем все это? Глупости какие-то! 

И что я ворчу, словно карга старая? Деда не переделать. Я для него всегда внученькой была, внученькой останусь. Вечный ребенок. А что ребенку надо? Конечно, игрушки. Только куклы лупоглазые, пупсы пузатые, снеговики снулые, все они пустые, потрескавшиеся, потертые. Путаются завязками друг с другом — одна морока! Замучилась с  этими  нитками, словно меня саму ими перетянули. Проще обрезать и новые навязать, поскорей закончить. Давно бы бросила, да не хочу старика огорчать. Он и так из-за меня брови хмурит да в бороду пыхтит. А ему улыбка идет. Смех его обожаю — словно огоньки цветные вспыхивают. 

Сколько еще? Вроде конец виден. Куклу сюда. А рядом? Снеговика или солдатика? Может, доктора? Уф, надоело! Всех на одну ветку. 

Ой, упало что-то, не разобрать. Вдребезги. Ну, одним больше, одним меньше. Вон их сколько! Конца и края не видно.

Все? Наконец-то! Нет, машинка еще. Яркая, переливается, совсем новая. Места уже нет, все завешано. Может, сюда? Так тут уже есть одна. Пусть рядом. Какая разница? 

Теперь точно все, а если и затерялся кто, отыскивать уж точно не стану. И так куча-мала. 

— Деда, готово!

 

Дивлюсь, глазам не верю. Они аж на лоб лезут. Изо всех сил держу лицо, а оно само против воли вытягивается. Что ж натворила, бедовая головушка! Неужели не видно, что одно к другому не идет вовсе? Комок сглатываю, что есть мочи в голос бодрости добавляю:

— Ух, красотища-то какая!

— Тебе правда нравится?

— Что за вопрос?  Да не то слово! Вот только… — осекаюсь. 

Старый дурень, не мог языка сдержать — вперед ума брякает! А она  и слушать не стала — рассмеялась звонко, заливисто. И правильно. Что брюзгу слушать? Подскочила резво, обняла, коснулась холодными губами щеки и вон пошла. Походка легкая, плечи расправлены, головушка вскинута. Помогло занятие, как знал. Вот и славно.

Теперь надобно разбираться со всем, что понаделала. Все смешала, перемешала, все поперепутала. Нельзя так всех теснить, лбами сталкивать. У каждого пара есть, только отыскать нужно. Они же друг для друга созданы: Балерина к Солдатику, Золушка к Принцу, Шапочка Красная к Серому Волку… И ничего не съест, не такой уж и злодей, как про него говорят. Просто вид у него угрюмый, мало в жизни добра встречал. Вот она его и приручит, будет он верным да любящим. Главное, Бабушку от них убрать подальше. Ей вон Колобка рядом повесим — хобби кулинария. Вот заделье будет. 

Кукла к Мишке, Зайка-побегайка к Лисичке-сестричке… Уж от нее не убежит, а то ишь, повадился. Вот и избушка им ледяная, станут жить-поживать да добра наживать, а захотят — новым жильем обзаведутся. Как у них оно зовется? Ипотека? Хитро! Чего только не придумают?! Вон желания загадывают, обнимаются-целуются.

А тут кто у нас? Котик усатый, ты как здесь один на нижней веточке? Сейчас и тебе компанию подберем. Вон какая барышня хрустальная, восторг да и только, и костюмчик по литой фигурке и прическа волосок к волоску. Ручками всплеснула, словно потеряла что важное. Вот ей как раз  кота и не доставало. Так-то у нее всего навалом: квартира, машина, дело собственное, куча народу в подчинении, а внутри пустота. Вот никому от нее покоя и нет. Ишь, как куколку к себе нитками примотала. Той, бедной, куда подальше хочется. Хотя б на эту сторону, к остальным таким же расписным — пищит да рвется.

 

— Лариса Петровна, можно я уже пойду?

— Тридцать первое, Дашенька, такой же рабочий день, как и все остальные, только сокращен на час.

— Да, но и он уже час, как закончился, а мне еще добираться.

— А… Ну, если закончился, то, конечно, не смею задерживать. К тому же вас, наверное, ждут. 

— Да, мы там с ребятами… с девчатами… с друзьями, в общем… Новый год все-таки. 

— Новый год, Дашенька, формальность, иными словами, просто система летоисчисления. Раньше он в сентябре был, а у китайцев…

Даша согласно кивала, так и не понимая, можно ей идти, чтобы поспеть на встречу «формальности», или еще нужно остаться и послушать лекцию. 

Но начальница поняла что-то для себя, Дашу поздравила, отпустила и сама засобиралась домой. Гоня прочь мысли, подстерегающие каждый раз, как только голова освобождалась от работы, она старалась не думать о тишине собственного лофта, нарушаемой только мерным жужжанием пустого холодильника. Зимой эта тишина особо ощутима, словно снег глушил все звуки, и только холод внутри холодильника ворковал, убаюкивая. Был бы офис благоустроеннее, она бы вполне могла обходиться и без собственного жилья, все равно приходит домой только ночевать. И зачем этот холодильник? Чтобы мышь повесилась? Но не выбрасывать же. А вдруг пригодится когда-нибудь. Да и звуки, хоть чуток напоминающие уют,  — фырчит-мурчит, разве что не мяукает.

— Мяу, — раздалось под ногами. 

Лариса испугалась, что у нее начались галлюцинации, мысли вырвались наружу, покинув разыгравшееся воображение, и оно шутит с ней злые шутки. Но внизу обнаружился котенок, и вовсе не воображаемый, а вполне себе материальный — рыжий, худеющий, наверняка, блохастый. Крошечные лапки подобрались к сапожку от Фернелли Бьянко и заступили прямо на него. Мордочка тянулась вверх. Взгляд запал в самую душу, и Лариса, подхватив кроху, бегом понеслась за молоком, чтоб успеть до закрытия магазина. Вот и пригодились тренировки по фитнесу и утренние пробежки. Успела!

— Только молоко? — удивился продавец.

— Да, пожалуйста.

— А икра, шампанское, мандарины как же? Новый год же!

— Новый год… — и Лариса вскочила на своего конька — любимую тему «формальностей». Только, в отличие от торопящейся Даши, продавец никуда не спешил, слушал с интересом и даже вступил в дебаты. Спор грозился затянуться до самого Нового года, а как известно, с кем встретишь, с тем и …

 

Вот и славно. И  мужичок этот, ватный, да ладный, вполне барышне с котом подходящий. Вон какая парочка вышла — заглядение! 

А тут что? С чего бы машинкам рядом висеть? Непорядок. Побьются еще по недогляду. Нам такого не надобно. Эта пусть здесь останется, а красненькую подальше отодвинем.

 

Завизжали тормоза, машину неудержимо волокло вперед. Сергей вывернул руль, но было ясно — столкновения не избежать. «Вот и сделал предложение…» — мелькнуло в голове. Тело напряглось, готовясь к удару. Но удара не последовало. Красный Деу Матиз просто исчез так же неожиданно, как и появился.

Сергей остановил машину, включил аварийку и какое-то время, растирая лицо руками, часто моргал. 

Чертова зима! Снегопадище этот, перед глазами все мельтешит — ничего не понять, не разобрать. Других объяснений произошедшему не было. Видимо, это знак судьбы, значит, все получится, будут они с Дашкой жить долго и счастливо. Улыбнулся. Полез в карман за сигаретами. Под руку попался футляр из ювелирного. Курить не стал, поехал дальше, стараясь не превышать. 

Парковка во дворе битком, даже соваться нечего. Машину поодаль оставил, бегом к подъезду. Лифт не работает, как всегда. Чего ему работать? «Моя любовь живет на пятом этаже…» — напевая, скакал сначала через ступеньку. Потом трусцой по каждой.

Третий, четвертый, с половиной, шагом, пя-тый. Уф! Постоял, согнувшись, упираясь руками в колени. Перевел дух. Потянулся к звонку. Сердце только что колотилось, как сумасшедшее, а теперь замерло, словно пропало. Что за дела? Свободной рукой нащупал в кармане футляр, крепко сжал. Звонок разлился трелью. Долго. Минута. Больше. Вечность. Никто не открыл. 

Он готовился к чему угодно: к ее слезам, упрекам, даже к хлопку дверью перед носом. Все ситуации он сто раз проработал в воображении и в каждой знал, что будет делать дальше. Но эта, с запертой дверью, почему-то не приходила ему в голову. Он просто стоял и давил удобную пальцу кнопку. 

Соседская дверь приоткрылась. Бабуля с мишурой на шее сообщила, мол, Дашенька ушла, где-то с полчаса назад, и ей это простительно, поскольку он не появлялся здесь с начала сентября, а сейчас канун Нового года, и встречать в одиночестве… В общем, сам все должен понять и простить, а ей некогда тут с ним, у нее пирог в духовке.

— С Наступающим! — пожилая дама закончила воспитательную работу и деликатно, но проворно, мало ли что, прикрыла дверь.

Отпустив кнопку звонка, он лихорадочно набирал Дашин номер. «Абонент вне зоны дей…» 

 

А тут что еще? Осколки? Ах, ты ж, бедовая! Побила все-таки. И, видать, ножкой подальше задвинула. Думала, не угляжу. Сердечко было аленькое, словно огоньком на веточке горело. Как без него? Пусто.

На конце пальца колет, как иглой. Ничего, потерпеть можно. Ей-то  с разбитым сердцем куда больнее было. Сейчас… Все наладится, уляжется. Сколько так делаю, каждый раз чуду поражаюсь. Появится на конце пальца искорка, а через миг, нет больше осколков. Все целое, новехонькое. 

Так, а пара где? 

 

Даша на вечеринку не поехала. Вернее, не доехала.  Уже по пути передумала — вышла на полдороги. Что она там она одна делать будет? Все по парочкам, начнут спрашивать, где Сергей. А что ей ответить? Надоело выдумывать про проекты, командировки… Все кивают понимающе. Понимают, что на самом деле…

 Теперь просто стояла на мосту. Внизу ревел поток машин. Свет фар сливался в горящие нити. Вытрешь слезы, все яснее. Уцепишься взглядом за светящуюся пару вдали. Она ближе, ближе, ярче, а потом под мост нырнет и исчезнет, словно игрушечная машинка укатится под диван, а для тебя она пропала. Будто не было вовсе. 

Вот и у нее так. Словно не было ничего. Весны не было, когда все вокруг ерундой казалось: все пройдет, а любовь останется. Не было лета, объятий, поцелуев и слов тех не было: «Ты у меня одна»… Время  свадеб было, да сплыло. «Дашунь, подождем до осени. Фотосессия в листопад, только представь!». И она представляла: белое платье среди червонного золота, поцелуй сквозь пожар осеннего солнца, листик сердечком… Засох, скукожился. Другие опали. Все опустело, дождями залилось, снегом запорошилось. Навалилась зима, под себя подгребла, не шевельнуться. Часы в одной позе, обхватив колени, склонив голову, глаза прикрыв. Там под веками сомкнутыми в темноте, где ответ: почему?

Почему не звонит?

Телефон из рук не выпускала, проверяла ежеминутно, может, звук отключила случайно, может, сети нет, может… Ведь может же!

Занят, устал на работе, закрутился, ему нужен покой, отдых. От всего. И от тебя, надоевшая ты игрушка.

Комочек снега оборвался с ограждения, рассыпался в полете, исчез в пустоте. Вот и она сейчас через ограду перекинется и комочком вниз…

Все взорвалось тысячами осколков, разлетелось. Пустота. Сколько это длилось? Кто ж знает. Только потом, словно иголочкой кольнуло. Внутри. В сердце. Кто сказал, что разбитое? Вот оно, целое-невредимое, стучит, аж гудит все! 

Ой! Это же телефон на вибро гудит…

— Да…

— Дашунь, привет! Почему не отвечаешь, звоню-звоню. Что молчишь? Обиделась, да? Я приехал к тебе, а мне говорят, что ушла, не дождалась. Стою тут, как дурак. Хотя, почему как? Дурак и есть… Прости! Сам не знаю, как так вышло. Замотался совершенно. А потом, будто очнулся, а уже зима, и тебя нет рядом. Пустота одна. Молчишь?

Она молчала. Вовсе не потому, что обиделась. Она просто слушала, а внутри… Внутри трепетало от счастье глупое сердце, которое тут же забыло, как его разбивали вдребезги. Теперь оно готово было выпрыгнуть из груди от одного этого «Дашунь»…

—  Молчишь. Ну да, что тут скажешь… Слушай, может, ну ее эту фотосессию? Давай так, без нее поженимся. Чего тянуть-то? Согласна?

— Да!

 

Вот теперь порядок. И второе сердечко отыскалось, а то, погляди-ка, затерялось в комьях ваты. Сюда его, поближе. Смотрятся-то как хорошо! Загляденье!

Вот и славно. Все друг к другу прилажены. А там уже пусть сами.  Будь, что будет. А Зимушка моя — красавица! Гляньте, вон какая! Нечего на нее пенять да ругаться. Уж, какая есть, той и радуйтесь.