– Тесто, оно живое, вот так опускай ручки и хорошенько его помни, от всей души, малышка.
Мама опустила пухлые ручки дочери в кастрюлю с праздничным тестом.
– Пахнет Рождеством…
– Так и есть, Мару. Имбирь, корица, мускатный орех и немножко гвоздики. Какая помощница у меня растет!
В комнату зашел мальчик с печальными шоколадными глазами на бледно-молочном лице. Тонкий и хрупкий, как вафельный рожок, сожми неаккуратно пальцами, и он рассыплется сладкими хрустящими крошками по дощатому полу.
– Уже поздно, унести спать?
– Давай, Мирко. Мне еще всю ночь печь, – устало произнесла мама, убирая выбившуюся из-под косынки прядь.
– Уложу и помогу тебе.
– Нет-нет, побудь с сестрой. Вдруг проснется, испугается, что одна.
– Не хочу спать, – заплакала Мару, но брат, не обращая на это внимания, подхватил ее на руки. Теперь он был похож на рожок с шариком ванильного мороженого, и держал он этот шарик на себе решительно и крепко, будто в один миг стал не вафельным, а грильяжным.
К полуночи более шестидесяти имбирных человечков красовались на длинном столе маленькой пекарни. Армия пряников готовилась завоевать рождественское настроение для этого дома.
– Мам, ты тут как? Мару проснулась, хнычет! – вафельный мальчик беспокойно высунул растрепанную голову из комнаты.
– Я только человечков закончила, а еще впереди леденцы, – мама устало опустилась на стул. – Принеси Мару.
Когда девочку принесли на кухню, ее нужно было чем-то развлечь, никак не могли успокоить.
Так я и появился на свет.
Из всех новоиспеченных пряничных человечков пекарь не успела раскрасить именно меня. И я достался малышке. Неумелые детские ручки так трепетно украшали меня, старательно выводили улыбку, глазки. Мару нарисовала мне белый шарфик из сладкой глазури, а мама-пекарь приклеила мне красное сладкое сердечко.
– Это Пряня! Мамочка, красиво?
– Любимая моя, конечно, очень-очень красиво!
– Ты продашь его?
– А давай мы всех продадим, а его оставим тут, у нас? Пусть погостит.
– Даваааай, – засыпая, протянула малышка.
Под утро рождественский заказ был готов.
Нарядные пряничные человечки красовались в индивидуальных коробочках, имбирные звездочки, перевязанные яркими золотыми ленточками, красно-белые леденцы, сладкие шишки и свежие еловые ветки в ожидании застыли на столе.
Мама нервно бродила из угла в угол. Стук в дверь. Пришла заказчица.
– Доброе утро! Вот все, как и обещала, пряничные человечки, звездочки, леденцы. Все тут!
Сухощавая пожилая дама наклонилась над столом, придирчиво разглядывая свой заказ. Казалось, под ее холодным, как утренний снег, взглядом вот-вот треснет глазурь на лицах пряничных человечков, но…
– Беру. Сколько я должна за работу?
Небрежно, как стряхивают лишнюю муку с рук, она расплатилась и вышла из пекарни. Дама-сухарь.
Мама же сжала деньги в руках, села за стол и расплакалась.
Однако после визита сухощавой дамы дела в пекарне пошли в гору.
Оставались считанные дни до Рождества, и заказы лились, словно растаявшая карамель.
Пряничные человечки появлялись ночью, а на утро исчезали в пестрых красивых коробочках. Потом пекарь стала создавать пряничных барашков, щедро украшая их бархатистой белой глазурью. Звездочки, сердечки, елочки, такие румяные и пряные, перевязанные шуршащей ленточкой, отправлялись украшать сладкие столы по всему городу.
А я… остался невостребованным.
Сначала я не понимал, что происходит, почему я все время стою на отдельном столе. И все ждал, когда же придет и мой черед отправиться в рождественское путешествие.
А потом… все понял, когда со мной рядом оказалась кастрюля с тестом.
…В отражении я увидел себя.
Кривой рот, один глаз круглый, другой – изогнутый дугой. Неровный шарф. Единственное, что было ровным и красивым, – это то самое красное сердечко, которое приклеила мне мама-пекарь.
Я понял: ей было стыдно меня продать. Стыдно отправить на рождественский стол. Таким уж я уродился. Уродцем. И я совсем не гожусь для такого красивого праздника. Такой вот нерождественский пряник.
Оставалось наблюдать со стороны, как замешивали тесто и украшали тех, кому повезло. У них у всех было длинное и гордое имя «Имбирный человечек 1 шиллинг за штуку»! Ох, как я мечтал, чтобы меня звали так же. Но я был всего лишь… Пряня.
– Мамочка, ты сказала, что тесто живое. А когда Пряня оживет?
– Солнышко, тесто живое, да, – мама-пекарь смутилась, – а Пряня… оживает в твоей голове.
– Хочу, чтобы тут, а не в голове. Хочу на Рождество, чтобы Пряня ожил.
Мама нежно обняла малышку Мару и унесла из пекарни.
А когда наступила долгожданная рождественская ночь, я почувствовал необычайный, волшебный прилив сил! И я понял, что могу ходить. Ходить по всей кухне!
За окном валил пушистый, добрый снег. В пекарне пахло имбирем и нежной корицей. Я постоял возле готовой армии пряных человечков, но они равнодушно смотрели в одну точку, будто заколдованные, и не обращали на меня внимания.
Да разве могли они обратить внимание на такого, как я?
Прогуливаясь по столу, я с восхищением осматривал красующийся на деревянной дощечке яблочный сыр, томящиеся в вине груши, облитые медом ореховые трубочки.
Потом я забрался в шкаф, где стояли палочки корицы, звездочки гвоздики, огромный пакет с мукой. Пахло по-родному. И мне захотелось остаться в шкафу, рядом с ними. Мы разговорились, и я рассказал о своей беде.
Жизнь пряника такая коротенькая, и как же это грустно так и засохнуть невостребованным! Никчемным. Ненужным. Ведь самое важное предназначение пряничного человечка – стать подарком и вызвать радость у человека, который меня получит, создать для него ощущение уюта и праздника.
Но жители шкафа начали убеждать меня в обратном. Говорить, что гордятся мной. И все еще будет хорошо.
Чем тут гордиться?
Жизнь слишком коротка, чтобы просто надеяться на лучшее…
Я снова забрался на стол с готовыми подарками и решил, что останусь тут. Вдруг мама утром заметит меня и решит все-таки подарить. Хоть кому-то. Да, я уродливый пряник.
Про таких говорят «первый блин комом». Я стал последним в своей партии, но сути это не меняет.
Меня можно подарить бедняку. Бездомному человеку. Представляете, какая радость будет у него? Он не обратит внимания на то, что я некрасив. Он воспримет меня как чудо. Самый настоящий рождественский подарок! Именно так!
Я это представил так, будто это уже произошло на самом деле, я почувствовал радость этого человека и свое счастье.
В ту ночь мне казалось, что я сам могу совершить волшебство, и я старательно представлял желаемую картинку: я в руках бедняка, его глаза, полные благодарности и счастья, свершившееся для нас обоих Рождество.
На следующее утро мама-пекарь подошла к столу и, как обычно, начала собирать сладости, чтобы отдать их доставщику.
– Ой, а кто положил сюда Пряню? Сынок?
– Мам, я ничего не трогал.
– Ну что значит не трогал? Положи его обратно, пожалуйста, вон туда, на угловой столик, там его место.
И я снова оказался в изгнании.
Тут мое место… И о чем я только думал?
– С Рождествооооом, мамочка!
– С Рождеством, Мару!
Вечером все семейство уселось за стол, малышка взяла меня и поставила на стол.
– Ешь, Пряня, с нами. Смотри, какой стол красивый.
Мама повесила на дверь табличку «Закрыто», зашторила окна и зажгла свечи. По белой скатерти разлился теплый медовый свет.
Самый настоящий рождественский ужин.
Первый рождественский ужин в моей жизни…
Со временем я смирился с тем, что я такой, какой есть, что мне никогда не стать Подарком. Я наблюдал за тем, как из-под маминых умелых рук появлялись диковинные печенки, пышные булочки, сладкий кекс, как горделиво покидали нас шоколадные олени, вафельные рожки, уносящие с собой горячую карамель.
На следующее Рождество мама работала не покладая рук, ночами пекла, утром и днем продавала.
Мирко по утрам продавал горячий миндаль в сахаре. От бумажных кульков и изо рта маленького продавца шел пар, и мальчик вместе с миндалем были похожи на сладкое десертное облако посреди морозного металлического блеска.
В самый канун Рождества маме поступил ответственный заказ на огромный пряничный домик.
И мама всю ночь трудилась над этим, поистине волшебным, чудом! И вот, когда она его доделала и пошла прилечь на пару часов, я подошел поближе, чтобы рассмотреть творение ее родных рук.
Высокие стены, украшенные кисло-сладкой глазурью. Красным, оранжевым, желтым светом горели съедобные карамельные окна, так и хотелось заглянуть в них. Круглые пестрые леденцы на крыше, марципановый снеговик у входа в дом, пушистые сугробы из сладкой ваты.
Это очень важный заказ.
От той Дамы-сухаря, благодаря которой в прошлое Рождество наша пекарня была спасена от разорения.
Я уже собирался вернуться в свой угол, как вдруг услышал шуршание.
– Кто здесь?
– Ой…
Это была мышь! И как она пробралась сюда?
– С Рождеством!
– И Вас тоже, – растерянно пробормотал я.
Мышь испуганно осмотрела меня, но когда поняла, что я не представляю никакой опасности, поменялась на глазах.
Прищурилась и подползла ко мне.
– Ты – еда, – хищно зашипела мышь. Похожий звук я не раз слышал перед завтраком, когда бросали сливочное масло на раскаленную сковородку. Звук приближения трапезы.
– Да, я еда. Правда, неудачная очень.
– Это еще почему?
– Потому что меня разукрасил ребенок, и я – уродец.
– Ну что ж, бывает, – мышь то и дело поглядывала на домик.
– Откуда ты тут?
– Не важно, но мне здесь нравится. Не мешай, – и она двинулась в сторону домика.
– Ты что?! Собираешься его съесть? – я бросился к домику и преградил мыши путь.
– Ну, весь-то я точно не съем, как бы ни хотела. Но погрызть его… да, собираюсь!
– Я не позволю! Знаешь, сколько мама его пекла? Это очень важный заказ!
– Когда ты голоден, тебе нет дела до чужих дел.
– Как же так? – я искренне не понимал мышь… – Я не пущу тебя.
Мышь метнулась за угол домика. Когда я добежал до нее, она уже готова была вонзить свои острые зубки в это пряничное чудо, глазом выбирая что-то на крыльце.
– Стой!
– Что еще? Глупый пряник. Я голодная очень.
– Я дам тебе поесть! Только не домик!
– А что?
– Если тебе не важно, насколько эстетична твоя еда, то можешь поесть меня.
Мышь удивленно уставилась на меня.
– Тебя?
– Да, я точно такой же, как этот домик. Мы с ним почти что братья. Из одного теста.
На утро мама-пекарь увидела в целости и сохранности свой домик… и меня, покусанного мышью.
У меня не было ноги и руки, куска головы. Но я… я все еще был.
Мышка оказалась очень голодной. Она сказала, что приведет сюда своих друзей. Что место уж больно хорошее, теплое, вкусное.
– Мышь! Это явно сделала мышь! Слава Богу, домик не погрызла!
В этот же день в пекарне появилась кошка. А меня отправили в темный шкаф.
По ночам я выбирался и смотрел на великолепные десерты, теперь они были еще величественнее и прекраснее. Иногда целую ночь я просиживал у окошка, рассматривая ночную улицу. Я будто нырял в облепиховые отсветы фонарей на сверкающем снегу и терялся в них и во времени. Но каждое утро я прятался в шкафу, чтобы не мешать никому.
Я понял, что та жизнь, которая была у меня до встречи с мышью, была прекрасна. Как жаль, что я ее не распробовал, все время переживал о том, какой я некрасивый, что мне не стать Подарком.
Я не смаковал тогда тот факт, что все время был на столике в углу и мог принимать участие в жизни семьи. Меня даже посадили за рождественский стол, а я не обратил на это внимания, только рассматривал красивые десерты, похожим на которые мне никогда не стать. И расстраивался, что я не подарок на Рождество.
Я понял все это слишком поздно.
И теперь, сидя в темном шкафу, я понимал мышь. Я понимал, что такое голод. Я голодал по старым временам. По маме, по смеху Мару и завтракам с Мирко.
Мышь говорила «я голодная», люди говорят «я скучаю». А ведь у меня было и то, и другое. Мне было голодно: я скучал по семье.
Я часто вспоминал ту роковую встречу с мышью. И каждый раз понимал, что поступил бы так же. В итоге я пришел к выводу, что я был не зря. Я спас пряничный домик, и мама смогла его продать. Дама-сухарь была в восторге, и мама стала самым востребованным пекарем в нашем городе.
Я был не зря…
Так прошло 13 лет. Первые 5 лет я еще выходил из шкафа, а потом малышка Мару куда-то пропала, так же, как и Мирко. Стало совсем тускло. Еще два года я выходил в рождественскую ночь и смотрел на падающий снег. А потом…
Не помню, когда последний раз я выходил из шкафа. В шкафу было очень уютно, спокойно, тепло.
А сегодня… что за день? Створки шкафа открывались раз сто.
Что за суматоха? Переезд?
Я осторожно выглянул.
В гостиной разлился ядреный дневной свет, который мгновенно ударил мне в глаза, привыкшие к бархатной, мягкой темноте шкафа.
Какие-то сборы.
Ничего не понимаю.
Как изменилась мама-пекарь! Волосы стали длиннее, прибавилось морщинок. Но все такая же заботливая. Я посмотрел на стол и ахнул – огромный многоярусный торт! Такого я в своей жизни еще не видел.
И лебеди! Карамельные лебеди на самой верхушке!
Несколько помощников мамы-пекаря подошли и начали бережно упаковывать эту махину.
– Выходите, я уже почти готова!
Мама-пекарь направилась к моему шкафу, а я так испугался попасться ей на глаза, что забился в самый дальний угол.
…
Какая же красивая, счастливая, взрослая… Мару. В длинном белом платье.
Гул, шум, знакомое сердцу шуршание праздничной обертки, выстрелы шампанского.
– Мамочка, Боже мой, какой торт! Такого красивого я еще никогда не видела! Спасибо тебе за такой подарок!
– Мару, это не главный мой подарок…
Мама смущенно достала красивую коробочку, из тех, что дарят на Рождество. И отдала дочке.
Мару открыла коробочку…
… а там был… я.
Я увидел ее глаза, они были полны удивления, казалось, в них промелькнула вся беззаботная и теплая жизнь с мамой в пекарне, а потом малышка расплакалась.
– Это была твоя первая поделка. Я, как увидела, какой он красивый у тебя получился, сразу поняла, сохраню его для тебя и подарю в день твоей свадьбы. Его мышь погрызла в ту знаковую ночь, когда я приготовила пряничный домик. Помнишь? Я так испугалась за него, что спрятала подальше в шкаф. Чтобы сберечь.
– Мамочка, это самый лучший подарок… Это…чудо какое-то. Мой Пряня.
…
Я стал Подарком…
Таким, о каком никогда даже не мечтал.
За все эти годы в шкафу я потерял всякую надежду, перестал представлять то, как однажды меня подарят на Рождество вместе с другими пряниками, перестал думать о том, почему именно мне так не повезло в жизни, почему я настолько страшный, что меня заперли в шкафу…
Иногда, чтобы стать Подарком, нужно ждать долго. Дольше, чем вы думаете, дольше, чем ждут другие. Иногда нужно даже ждать в темноте… и думать, что о вас забыли… в то время, как вас берегут для чего-то поистине великолепного.