Живое пламя

В огне нет жизни.
В пламени все распадается, превращаясь в пепел и газ, а они лишены духа и разума. Никто не может выжить в пламени. Никто не может из него родиться, и ничто не способно сравниться с ним в ненасытности.
Учитель закрыл учебник и хмуро посмотрел в класс, поверх голов.
— Всем это понятно, я надеюсь?
Он сказал это не потому, что его интересовала глубина понимания предмета учениками. Просто так было положено. Получив в ответ ожидаемую тишину, он открыл рот, чтобы продолжить, но тут из заднего ряда раздался неуверенный голос:
— Простите, Анатолий Игнатьевич. Но как же может быть ненасытным то, в чем нет жизни? Вы же сами говорили, что страсти и желания присущи лишь живому телу и беспокойному разуму!
Преподаватель поправил очки и присмотрелся, опустив глаза с потолка в аудиторию. Снова этот долговязый выскочка Шминский! Как же его по имени-то… А, вспомнил.
— А вы, Николай, попробуйте сами ответить на свой вопрос. Не случалось ли вам наблюдать такое явление, как пожар? Огонь уничтожает все, до чего может дотянуться, оставляя в покое лишь безжизненный камень. Разве такое поведение есть признак разума? Человек рационален, он склонен упорядочивать, а не разрушать. Пламя — это стихия, лишенная воли.
— Спасибо, Анатолий Игнатьевич. Но как же война?
— А что война?
— Война, порождение разума. Уничтожает все, до чего может дотянуться. Ненасытная, бессмысленная. Она похожа на пламя, но она родилась из жизни. Она невозможна без жизни, причем непременно — разумной жизни.
— К чему это вы ведете, молодой человек?
Студент поправил очки, которые были очень похожи на те, что сидели на носу профессора.
— Я просто немного сомневаюсь, Анатолий Игнатьевич, что огонь — мертвая стихия. Человек и огонь связаны так плотно, что их даже представить нельзя порознь. Огонь и друг человека, и враг. Разве это не эпитеты живого существа? Его поведение так похоже на наше. Может, мы просто еще не все знаем об огне?
Учитель вздохнул. Большая часть аудитории вышла из полусонного состояния и теперь с интересом слушала их диалог, который норовил перейти в спор. Пора было с этим заканчивать.
— Я вам вот что скажу, молодой человек. Вы еще слишком молоды, чтобы рассуждать о таких вещах. Огонь есть субстанция неодушевленная, и спорить на эту тему бесполезно, поскольку данный факт не только очевиден, но и доказан. Итак, давайте теперь перейдем к следующей теме — водной стихии. Вода, напротив, олицетворение жизни. Она колыбель ее и защитник, жизнь без нее невозможна…
Класс снова постепенно погружался в дремоту. Анатолий Игнатьевич все бубнил, под потолком жужжала муха. Через несколько минут прозвенел звонок, студенты с шумом повскакивали со своих мест, устремляясь к долгожданной свободе.
Николай сунул портфель под мышку и побрел по длинным гулким коридорам кафедры философии. Он вышел на улицу, щурясь от яркого солнца, и прислушался к пению птиц. Молодой человек о чем-то размышлял, улыбаясь собственным мыслям. Когда он добрался до крыла органической химии, до него донеслись крики, и почти сразу же студент почувствовал запах дыма. Парень перехватил сумку с учебниками покрепче и ускорил шаг.

Горела аудитория коллоидных растворов.
У дверей в здание образовалась толпа, студенты громко обсуждали внезапное шоу, которое внесло в упорядоченную рутину веселый сумбур. Один из них заметил Шминского.
— Эй, Колян, зацени! Взорвался автоклав, разбились колбы с растворителем, и все ка-ак полыхнет! В коридоре дышать нечем, вообще не зайдешь, а ревет так, словно там какой-то монстр все разносит. О, слыхал?!
В здании что-то ухнуло. Студент на секунду отвернулся, чтобы посмотреть, в чем дело, а когда повернулся назад, Николая уже не было. Он дернул за рукав стоящего рядом ученика из параллельного потока и крикнул:
— Ничего себе, это, похоже, долбанул баллон с кислородом в подсобке! Круто!

С торца здания никого не было. На эту сторону не выходили окна, только подвальные вентиляционные решетки. Коля выбрался из зарослей крапивы, подошел к стене и прислонил к ней ладонь.
— Ну, где ты там, выходи.
Темное подвальное окошко вдруг осветилось желтым светом, словно там зажгли масляный факел, и через секунду на поверхность выпрыгнуло, ловко проскочив между прутьями решетки, удивительное создание, полностью состоящее из огня. Оно мерцало язычками пламени, которые находились в непрерывном движении, и смотрело на Шминского черными бусинками глаз. Студент протянул руку вперед, зверушка тут же оказалась у него на ладони.
— Что это ты тут устроила, малявка?
Глазки пару раз моргнули, саламандра выпустила изо рта облачко голубой плазмы и ответила голосом, от которого резонировали прутья решетки подвального окна:
— Скучно! Скучно! Столько скучных вещей лежит мертво! Лежит в железных банках, в стеклянных банках! Я оживляю сегодня скучные мертвые вещи, человек Шминский! Они сейчас такие живые, они горят, они меняются, они превращаются! Здорово, хорошая забава!
— Хорошая — для тебя, может быть. Эти вещи превратятся и больше не смогут быть полезны людям. Зачем взорвала баллон с кислородом?
— Нужен был воздух для алюминиевых палок! Они не горят, когда мало воздуха!
Николай провел пальцем по спинке существа. Пламя щекотало, но не причиняло ему вреда.
— Ты уничтожила лабораторию, где теперь мы будем изучать коллоиды?
— Глупость. Коллоиды — глупость. Изучайте огонь, огонь это начало и конец всех вещей, и коллоидов, и не коллоидов.
— Позволь нам самим выбирать, что изучать. Я же не заставляю тебя учить латынь.
Ящерица обернулась вокруг его большого пальца и ответила:
— Латынь — мертвый язык. Женщина, которая любит коллоиды, тоже скоро будет как латынь. Я смогу ее оживить, хотя в ней много воды.
Коля нахмурился.
— В здании живой человек?
— Живой-полуживой. Она спала на рабочем месте, а теперь и не проснется — дым везде, дым. Хочешь, я оживлю ее, когда она умрет? Нужно будет много кислорода, жидкая женщина, но я знаю, знаю, есть еще два баллона в углу класса, я их еще не открывала! Люди сделаны из воды, это так забавно!
Парень покачал головой.
— Не надо. Хочешь меня порадовать — потуши все свое веселье сейчас же. Вера Аркадьевна должна жить. Ты, конечно, не знаешь, но она — самый хороший преподаватель в этом заведении.
— Самый-самый? Ты что, хочешь танцевать с ней огненную пляску? Хочешь, чтобы она сделала тебе маленьких Шминских?
— Вообще, это не твое дело, малявка, но я вижу, ты от меня не отстанешь. Да, я хочу с ней танцевать. Прошу тебя, прекрати пожар.
— Ты хочешь с ней танцевать, а ей не говоришь. Ты что, хочешь ее обидеть?
— Не болтай. Она может задохнуться.
— Потушу, если скажешь. Почему люди не говорят о таком друг другу?
Он с тревогой прислушался — пламя выбило окно со стороны фасада.
— Не говорят потому, что стесняются.
— Не стесняйся, Шминский. Жизнь как пламя — горит, горит. Живи, пока горит.
Огненное существо соскользнуло с его ладони и юркнуло между прутьев решетки. Через несколько секунд он услышал удивленные крики — огонь улегся, словно по мановению руки, дым перестал валить, стало тихо.

Студенты неуверенно топтались возле входа, вдали слышался вой пожарной сирены. Николай молча протиснулся сквозь толпу и вошел внутрь — пахло гарью и разлитыми реактивами. Он шагнул в еще не до конца остывшую аудиторию, поднял с пола Веру Аркадиевну — она была такая молодая и беззащитная сейчас, как маленький костер на голой скале в проливной дождь, и вынес на свежий воздух. Учителя пытались оттеснить его от коллеги, но он никого не подпускал, пока пострадавшая не пришла в себя. Приехали пожарные, они усадили ее на скамейку и дали кислород. Парень набросил на плечи девушки плед и сел рядом. Она спросила:
— Говорят, ты вытащил меня из огня, Шминский?
— Нет. Когда я вошел, огня уже не было.
— Все равно, спасибо тебе.
— Я люблю тебя, Вера.
Она удивленно посмотрела на него.
— Давно?
— Со второго курса.
Девушка хихикнула.
— В училку влюбился.
— Пойдешь со мной на свидание?

В закопченном окне блестели две черные точки глаз — существо, полностью состоящее из огня, одобрительно махнуло хвостом, подняв облачко пепла, и скрылось между партами.