Людоед

— Я не хочу… я правда не хочу. Давай, пожалуйста, вернемся домой…

У нее были яркие голубые глаза, и она смотрела на него с надеждой — Олег, да разве нам такое нужно, да разве ты со мной так поступишь, да разве ты — убийца? Он тоже смотрел — сосредоточенно и холодно. У него глаза были карие, и в них отражался одинокий оранжевый огонек свечи.

— Олег, мы не имеем на это права, — убеждала Кристина. — Мы люди… новые люди, и мы должны задумываться — хоть немного задумываться! — о тех, кто будет жить на этой планете после нас. Мы должны задумываться о своих детях… и еще о внуках, ты понимаешь? Их пока что нет, но они появятся, мы первоисточники, мы… не должны заканчиваться вот так. Олег, пожалуйста…

Тем не менее, она была покорна. Он умел делать так, чтобы люди становились покорными — и поэтому она сидела на краешке холодного алтаря, поэтому она шептала: хватит, перестань, ты-не-должен; но она была неподвижна, она от него не убегала, и он думал: ну да, все верно, ты послужишь первоисточником, ты ни в чем не допустила ошибки. Максимум — тебе не стоило со мной связываться, но я же такой таинственный, такой интересный, что устоять было выше твоих сил…

Он улыбнулся и сел рядом с ней. Она тут же подалась к нему — доверчиво и невероятно нежно, ни на секунду не замолкая; он смутился, а потом сообразил: это испытание. Меня испытывают запахом ее тела, меня испытывают ее голосом, и соприкосновениями наших рук; у нее такие теплые и такие крохотные ладони.

Он криво усмехнулся и поцеловал ее в щеку; он видел в ней океаны и видел великолепные сады, он видел в ней бесконечные пустыни — и видел солнце. Он любил ее… он очень ее любил, и это идеально вписывалось в условия ритуала: принеси мне самое важное. Принеси мне самое драгоценное, что у тебя есть — а взамен…

— Ты мое все… — пробормотал он, и она прижалась к нему, как будто в поисках защиты. — Ты мой мир. И поскольку ты мой мир, ты сегодня умрешь…

Она дернулась. Она не поверила; пламя танцевало на промасленных фитилях, периодически вспыхивая зеленым. Пламя здоровалось: отец, доброй тебе ночи, неужели мы наконец-то соединимся, неужели ты наконец-то меня используешь? Олег наблюдал за ним с явным удовольствием и едва заметно кивал: да… наконец-то. Прямо сейчас.

У него был простуженный хрипловатый голос. Она слушала, замерев; он подумал: это вежливо, какая ты умница; ты высказала мне все, а теперь моя очередь…

Зеленые отблески ложились на его худое лицо, на его тонкие губы и на его шрамы; он по-прежнему улыбался:

— Я знал… еще задолго до того, как научился говорить — я знал, кто я такой. Но мне отказали в помощи — и поэтому ты здесь, ты мое лекарство, ты меня разбудишь… меня — и мою магию. Не сопротивляйся, Тина… это все равно бесполезно.

 

В первом полицейском отделении царил хаос. Виртуальные окна пламенели карминовыми шкалами: полотно не выдерживает, уцелевшие города ходят ходуном, за ночь служба спасения зафиксировала шестнадцать землетрясений, а над Маковым Краем лопнули небеса — и люди были вынуждены активировать спасательный купол, и сидят в нем, как в мыльном пузыре, ожидая спасения. Кошмар, подумал капитан Титов, и ему очень захотелось домой.

— Женя, собирай наших, — скомандовал он, не успев даже заглянуть в рабочий кабинет. — У нас код восемнадцать… курс на Западное Святилище. Я зайду к майору, и потом со свежими новостями — к вам. И еще… — он поймал своего подчиненного за локоть. — Я вам шеи сверну, если вы будете курить в салоне.

По коридору носились перепуганные секретари, в кабинете майора было темно и пусто; майор сидел на подоконнике у подножия лестницы, любовался блеклым золотым сиянием уличных фонарей и пил; капитан Титов на секунду остолбенел, а потом выдавил:

— Разрешите… к вам обратиться?

— Угу, — едва различимо отозвался майор. — Что у тебя, Игорь?

Капитан Титов замялся. Это некорректно, подумал он, это с моей стороны плохо — но по-другому я не умею.

— А у вас?

Майор помедлил.

— А у меня Искристая Гавань, — сказал он. — Мегаполис. Там жила моя дочь, и там… тряхануло по десятибалльной. Дома — в обломки… а выживших нет.

У капитана Титова пересохло во рту. Он подумал: мой-то ребенок тут, недалеко от меня, чтобы в случае беды я успел за ним вернуться. А Искристая Гавань… это полтора дня пути от нашего отделения.

— Она училась, — пояснил майор. — В технологическом колледже. Она говорила: отец, я буду создавать роботов… магия недоступна, магия спит — и в то же время вот магия, ее затянуло под крепежи, она под корпусом, она в камерах и в процессоре, она в параметрах, она… да. — Майор усмехнулся. — Игорь… известно, что код восемнадцать — некромант. И поэтому смерть… поэтому стихийные бедствия. Он зеленый, он себя недооценивает… и недооценивает свой дар. Он дурак, он поплатится, даже если мы его не найдем.

— В каком смысле?

Фонари погасли. Над катерами, готовыми к отлету, нависло блеклое розовое небо — оно пыталось вытащить солнце из океана, а океан почему-то не отпускал.

— В таком… шутка, — неискренне ответил майор. — До свидания, Игорь —  иначе ты опоздаешь.

 

— Чего так долго? — мрачно осведомился Женя, перезапуская двигатели. Ходовая часть катера завыла и застонала, как привидение; Женя потянул штурвал на себя, и под обшивкой пола оглушительно лязгнули стыковочные узлы.

Приблизились пушистые облака и черные пятна выходов. Женя старательно их избегал — если бы с полотном все было в порядке, они вели бы в космос, но полотно разваливалось — и космоса не было.

— Майор был немного не в себе, — поделился капитан Титов. — Или наоборот: немного в себе. Спасибо, что вы не курили.

— Пожалуйста, — пробормотал Женя. — Капитан… через пять минут высадка. Будут какие-нибудь приказы?

Игорь задумался.

Западное Святилище поблескивало на карте — одинокий карминовый огонек; капитан Титов смотрел на него и кусал губы. Некромант… повелитель мертвых. Повелитель демонов, если не повезет; интересно, чем он занимается — и в курсе ли он, что на него охотятся пятеро полицейских?

— Возьмите гранаты, — попросил мужчина. — И винтовки. У меня пока что нет идей, ориентироваться будем на месте… он опасен. Индекс: четыреста восемь, плюс ядовитое излучение… и это у алтаря, а он ведь наверняка ушел. Можно редактировать до ровных пятисот. Как будешь выходить — маякни командованию, пускай оформляют нужные бумаги.

— Угу, — согласился Женя. — Две минуты. Садиться будем на песок.

Артем, Никита и Сергей что-то обсуждали у запертого шлюза; гранат у них было — по три штуки на человека. Капитан Титов сдержанно с ними поздоровался; они заулыбались — насквозь фальшивыми улыбками.

Игорь подошел к иллюминатору. За иллюминатором была пустыня, а в пустыне — пышная зелень оазисов; Западное Святилище — белоснежный замок со шпилями и башнями — высилось над барханами, как надгробие.

 

Воспаленными красными глазами он смотрел на восходящее солнце. Оно выкрасило тучи в карминовый, и оно было отвратительное; он подумал: вот бы накинуть на голову капюшон, вот бы спрятаться от этого палящего света, я не нуждаюсь в нем, я превосходно вижу и в темноте.

Солнце подарило пустыне краски, но ему эти краски были без надобности. Он думал: вот бы все вокруг стало монохромным, к чему эта яркость, к чему это праздничное великолепие; а впрочем, у меня сегодня праздник. Я победил, и я — проснувшаяся магия, во мне живут заклятия и отголоски чужих судеб, а еще…

Во мне живут мертвые. Они ворочаются во сне; они называют меня хозяином, и если я потребую — они покинут свои могилы. Они пойдут за мной — колоссальное неуязвимое войско, они поддержат меня, они обеспечат меня силой; он почему-то всхлипнул и осел на разогретый солнцем рыжий песок.

Ему показалось, что Кристина жива и следит за ним с порога Святилища; он обернулся, а на пороге никого не было. Там радостно — не хуже огоньков на свечных фитилях — танцевали раскаленные белые лучи; солнце продолжало ползти наверх, расталкивая тучи. Он подумал: полчаса, и они станут пушистыми облаками — нет, они станут бесформенными клочьями бесполезного для магии тумана, а мне надо отыскать что-нибудь полезное, что-нибудь питательное — что-нибудь питательное, повторил он сам за собой — и всхлипнул опять.

Магия была прекрасна. И была беспомощна, как ребенок; она умоляла: покорми меня, и он оглядывался по безучастной пустыне, прикидывая: чем? Ей понравилась далекая городская стена; он моргнул — стена была миражом, и магия взвыла: какого Дьявола?

Он поднялся и двинулся к своему катеру. Он запустил двигатели и потянул на себя штурвал; катер словно бы оттолкнулся от рыжего песка и полетел — железная птица у неба в животе.

Ему вспоминалась Кристина — как она встречала его у ворот Университета, как он рассказывал ей о своих мнимых достижениях, а она едва не лопалась от восторга — ну до чего же ты умен! О да, он был умен. И всей душой ненавидел Техногенный Век, ненавидел роботов с их продвинутыми искинами, ненавидел компьютеры и ненавидел, черт возьми, катера; он мечтал о сказке, о чуде, и вот — какое счастье! — он ее получил.

Кристине следовало сказать: ты молодец. Ты храбрый, ты настойчивый, и ты маг — первый за четыре столетия. Но Кристина сказала: я не хочу умирать; она как будто лежала, распластанная, у него под ботинками, и подошвы упирались в ее тошнотворно мягкий живот — мертвецам положено разлагаться… это закон, а я, в отличие от тебя, никогда не нарушала законы.

Он кривился и отворачивался. Мертвая Кристина была ему не интересна; она его пугала, и он бы с удовольствием от нее избавился — если бы знал, как.

 

Выбраться на поверхность было невозможно, и он решил обойти подземные тоннели — поначалу его преследовали неудачи, а потом он вышел к изуродованной станции метро. Он поднялся по уцелевшей лестнице и зафиксировал: вот мой город, нет — вот его руины, а вот океан, а вот луна —  о, я так боялся, что больше не увижу луну, я так боялся, что мне больше не достанется ни единого глотка воздуха, но я дышу — пускай даже искусственными легкими. Я обрабатываю воздух, как информацию: содержание, ой, сколько в нем лишнего, и никак не почистить — я маленький глупый робот; но, кажется, до того, как стать маленьким глупым роботом, я был кем-то еще.

 

Капитан Титов остановился у двери, похлопал по карманам — нитки есть, иглы есть, нормально; Сергей показал ему старомодную бензиновую зажигалку, и он кивнул: хорошо. Авось проклятый дым до моего носа не доберется.

Старому Святилищу до лампочки была жара, и оно сохраняло неизменный холод; приборы показывали -3 по шкале Цельсия. Тот, кто разбудил свою магию, зажег в холле свечи, и они до сих пор освещали мраморные колонны, постаменты со странными глиняными скульптурами и серебряную сеть паутины под сводами потолка.

Сергей курил, заинтригованно изучая скульптуры. Женщины и мужчины, дети и старики стояли на украшенных позолотой камнях, и у них у всех были одинаковые оплавленные лица; кожа, словно потеки воска, словно они вот-вот станут лужей. Отличное зрелище, подумал Сергей, как раз под сигарету — без нее перенести эту гадость мне было бы сложнее.

В ритуальном зале свечи не горели. Не было жертвы, не было никаких следов использования магии — кроме черного пятна под алтарем; дыра в полотне, подумал капитан Титов, выход из мира живых — к тем, кого живые навсегда потеряли.

— Безопасно, — констатировал Сергей. — Ловушек нет. Он бесхитростный… или до него не доходили слухи о полицейских патрулях.

Игорь кивнул:

— Прекрасно, если не доходили.

Нитки путались — бесцветные шерстяные нитки; в Академии убеждали: эта гадость ни на что не реагирует, ей непременно подавай шерсть, и непременно бесцветную. Зашивайте аккуратно — и ни в коем случае не прикасайтесь к черному пятну; капитан Титов зашивал, а Сергей наблюдал за его действиями, нервно щелкая своей бензиновой зажигалкой. Одна осечка, размышлял он, и мы погибнем — а с нами, вероятно, погибнет и этот проклятый замок; не дергайтесь, капитан. Сохраняйте спокойствие. Сохраняйте гребаное ледяное спокойствие — у меня дома жена и дети, и больная мать, и ей необходима моя забота…

Капитан Титов собрал нитки в узел. Пятно исчезло, покалеченная материя медленно, страшно медленно заживала; Сергея скрутил болезненный приступ тошноты. Он подумал: мы в чьей-то утробе, мы гребаные паразиты; покалеченная материя разгладилась и застыла.

Сергей выдохнул и вытащил из помятой пачки новую сигарету.

— Капитан, — предложил он, — вы не будете?..

— Нет, — отмахнулся Игорь. — Спасибо.

 

Мама была занята — на экране ее ноутбука сменялись цифры и позиции, она составляла очередную бесполезную ведомость; она не обратила на Олега внимания, и он заперся у себя в комнате. Он вроде бы хотел спать, но сон все никак не шел; поэтому он просто лежал на пуховых подушках и прикидывал, как ему теперь быть.

Магия предостерегала: ты в опасности. Магия предостерегала из последних сил; она была голодная, а он понятия не имел, как ей помочь. Он поужинал сам, но ей не подходила человеческая еда; а снаружи повсюду было чертово солнце, и он думал: вот бы поскорее полночь. Вот бы звезды, вот бы уличные фонари, вот бы 00:15 на часах; и я стою у ворот кладбища, как на сцене, и пожилой смотритель задает мне вопрос: молодой человек, а какого, собственно, Дьявола вы тут забыли? Я отвечаю: голодного, а ну-ка уйди с дороги — и его размазывает по асфальту, как масло по хлебу: ароматный свежий бутерброд…

Меня вывернет, подумал Олег. Еще секунда — и меня вывернет.

 

Она долго сидела за компьютером; у нее болела спина, а на экране были графики и таблицы, уравнения и алгоритмы — она копалась в них, как в сундуке с сокровищами, и на ее губах цвела торжествующая улыбка. Остывал чай, из жалости принесенный коллегами-студентами, а рядом с чашкой валялся разряженный телефон; кажется, недавно она беседовала с подругой, но подруга заявила, что боится подземных тоннелей и познакомится с Free-8 попозже.

Угу, думала она, перебирая установленные функции. Попозже тебе не с кем будет знакомиться — и некому звонить, потому что я не намерена сдаваться.

Free-8 громоздился в углу — консервная банка с ногами и руками, с крохотной приплюснутой головой и единственным карминовым глазом; он внимательно следил за своей хозяйкой. Она была очень бледная, а еще у нее не было шансов. У нее не было абсолютно никаких шансов.

— Мы не в том положении, — мягко произнесла она, — чтобы откладывать. По крайней мере, я не в том положении. Ну-ка, Free-8, как меня зовут?

— Елизавета Стоцкая, — доложил робот. — Тебе шестнадцать лет. Ты дочь майора Владислава Стоцкого, который находится в первом полицейском отделении Западного Мрака. Моя обязанность — доставить тебя к отцу, в любом виде, даже если ты станешь цифровыми сведениями. Елизавета, — робот окликнул ее потрясающе вежливо, не то, что коллеги-студенты: Лизка, Лиза, Лизок! — Ты хочешь стать цифровыми сведениями?

Он был очаровательным, этот робот, и она подумала: превосходно. Моя цель достигнута, и я не оборвусь, как недописанная кем-то книга. Моя болезнь меня не оборвет.

Она улыбнулась:

— Я хочу стать тобой. Потому что если я стану тобой, я буду жить вечно.

 

Его магия была — космос, и он падал, натыкаясь на звезды и разбиваясь о луны; он уклонялся от астероидов и погружался в туманности, а космос гудел — размеренно гудел миллиардами человеческих голосов.

Приходи поскорее. Ты мой воздух. Ты мое все. Ты мой самый любимый — ты моя самая любимая.

Включите, пожалуйста, кто-нибудь свет. Я боюсь темноты, а под землей неуютно и тесно. Что высекли на моем надгробии? Почему такая глупая эпитафия? Я не умер, я здесь, я вот он — я наблюдаю за вами из черных пятен, я — суть незашитого разлома, и вы можете меня выпустить. Правда, если вы это сделаете, я буду вашим слугой, я буду вашим верным слугой; но это ведь не минус, вам не помешает слуга, тем более — способный разорвать на кусочки тех, кто вынуждает вас испытывать ненависть.

Я-тебя-ненавижу. Я-тебя-ненавижу. Я-тебя-ненавижу.

Я тебя люблю, ты меня спас — или ты меня спасла. Я буду с тобой. До последнего. Я буду с тобой — в этом мире и в следующем, и после него, — я тебе клянусь.

Пожалуйста, подумал Олег, пожалуйста, замолчите — я не вынесу, для меня это непомерно тяжело. Вы мертвые — вам не положено ненавидеть и не положено любить, вам положено спать — так спите и смотрите свои сны, как фильмы, и не лезьте в мою голову, это моя голова, и она вам не принадлежит.

Ты уверен? — уточняла его магия. И напоминала: я голодная, покорми…

Он очнулся у ворот кладбища. Он подумал о свежих бутербродах — но асфальт у него под ботинками был чистый и сухой. Кладбище никак не охранялось; его магия выбрала самый подходящий момент, и распахнутые ворота словно бы скалились жизнерадостной улыбкой: ну же, входи, юный некромант, не стесняйся, без тебя у моих жителей было так мало развлечений, а с тобой будет наконец-то по горло — ты ведь не подведешь?

Он сглотнул. В детстве он иррационально боялся кладбищ — или нет, вернее: он думал, что боится их иррационально. Мама объясняла: мертвые ни о чем не жалеют и ни на кого не злятся, их, по сути, вообще нет в этих могилах, там сохранились разве что пылинки — погибший человек постепенно исчезает, а они покоятся под этой землей вот уже сорок лет, и за сорок лет…

Угу, сказал себе Олег. Они покоятся. Еще как — и стелется, и стелется, и стелется хриплое хищное бормотание над коваными оградами и деревянными крестами: освободи, некромант… выпусти. Позволь еще раз полюбоваться ночными небесами — или тебе жалко?..

Там черные пятна, оправдывался он. Там выходы. С тех пор, как вы умерли, наш с вами общий дом необратимо изменился — и, говорят, его подтачивала магия, а ведь многие из вас владели магией наравне со мной, вы были некромантами и заклинателями, вы были несоизмеримо талантливее и ярче нынешних моих сородичей-людей.

Глупенький, шепнули ему погибшие. Глупенький, а ты заглядывал в эти пятна, а ты заглядывал в эти выходы — мы стоим за ними, мы их привратники и одновременно узники. Ты включи воображение — и представь, что тебя нарисовали гуашью на бумаге, ты картинка, ты валяешься на какой-нибудь полке и покрываешься пылью, выцветаешь, выгораешь, тускнеешь… точно так же и с нашим миром. Его создали не всерьез, и мы в нем банально не поместились.

Олег шел по кладбищу, прислушиваясь и наслаждаясь. Ну вот, обезоруживающе улыбнулась его магия. Ну вот, а ты беспокоился, а ты отнекивался — не пойдем, и хоть разорвись… они хорошие. Они искренние и честные — они куда честнее живых.

И они действительно будут тебе служить, если ты не откажешь им в этом праве. Они будут твоими друзьями и последователями, твоими верными воинами, твоими учителями… ты, главное, не тормози. Дело за малым — они рядом с тобой, тебе достаточно их позвать — и они появятся…

Мы первоисточники, бормотала Кристина. Их-пока-нет.

Черные пятна были — тени за спинами у звезд. Олег зажмурился, и магия подсказала ему: подними руки — ладонями вверх, умница, — и выпрямься, ты же некромант, а не куча мусора. Отпусти меня, и я полечу — я полечу, как эхо твоего голоса, и мы вывернем кладбище наизнанку, мы будем эпицентром заклятия — повторяй за мной…

Он повторял; он был человеком — и одновременно уже не был, и собственное тело показалось ему тюрьмой, показалось ему… могилой, из которой надо непременно вылезти.

— …и отныне… я рассвет и закат, — цитировал он, — я океан и пустыня, я — ваш повелитель, ваш хозяин, ваш господин…

И еще я был прав, отрешенно подумал Олег. В день, когда я сделал человека подарком заброшенному святилищу… я был прав.

 

— Госпожа Руднева? Меня зовут Игорь, капитан Игорь Титов, — он показал ей свое удостоверение. — Госпожа Руднева, я хотел бы кое-что обсудить с вашим сыном.

— Его нет, — негромко ответила женщина.

У нее были воспаленные измученные глаза. Она предложила капитану Титову осмотреть ее дом, и он осмотрел — захламленные пыльные комнаты, горы немытой посуды, и повсюду — нитки для вышивания, белые или бежевые ткани, цветные схемы — красиво получится, если госпожа Руднева за них все-таки возьмется…

— Когда он был дома в последний раз? — поинтересовался Игорь.

Женщина задумалась.

— Позавчера, кажется… или вчера. Понимаете, у меня отчет, а у него лекции, и мы оба заняты, мы даже толком не разговариваем…

Прекрасно, подумал он и кивнул: да, я понимаю. У меня такая обязанность: понимать.

На каминной полке стояли фотографии — госпожа Руднева и высокий худой мужчина, вероятно, ее муж. Они вдвоем в парке аттракционов, они в ресторане, они у океанского побережья. Но детских фотографий не было, как если бы эта женщина не любила своего сына, как если бы она считала его обузой — или как если бы она в нем разочаровалась.

— Сообщите нам, когда… если он вернется. И спасибо за помощь следствию, — поблагодарил капитан Титов.

Женщина помедлила. Женщина замялась, а потом поймала полицейского за манжету рукава:

— Погодите… в чем его подозревают?

 

Это был какой-то особенный мир — или нет, какой-то обособленный; его спутники двигались беззвучно, его спутники рассказывали ему о своих жизнях, о том, как познавали и как учились управлять магией; они укоризненно качали раздутыми жуткими головами: ты, повелитель, танцуешь под ее дудку. Она играет какую-то свою партию, а ты стараешься не допустить резонанса — но, поверь, этот резонанс тебе необходим. Ты должен быть выше, быть искуснее, быть больше — затмить собой закаты и рассветы, о которых ты упоминал, затмить собой пустыню и обитаемые города. Кстати о городах: ты не будешь против, если…

Он был слепым, а они были его поводырями. Они вели его — сквозь ослепительные краски, опять — мимо звезд и мимо астероидов, погружаясь в туманности и выныривая, чтобы мимолетно вдохнуть. Они дышали хрипло и жадно — дышали едва-едва восстановленными легкими, не живые и не мертвые — они были вне этих дурацких понятий.

Не быть, размышлял Олег, пока они устраивали шумные праздники и допоздна бегали по улицам, раздобывая мясо и вино. Ни тем, ни другим — потому что превосходишь то и другое.

Он пил и ел, и на душе у него было невероятно светло. Он как будто зафиксировал там бесконечное весеннее утро — и поселился в нем, напрочь забыв о всяких там Университетах и о всяких там родителях. Но, кстати об этом…

Один из его учителей был до странности на него похож. Худой и высокий, он сидел по правую руку от своего создателя — и периодически грустно поглядывал на запад; поглядывал туда, откуда они ушли.

 

Артем сидел в обитом кожей кресле, как на иголках; ему не нравился этот дом. Ему не нравилась комната предполагаемого некроманта, ему в целом не нравилась история, в которую он ввязался; он бы немедленно сбежал из команды капитана Титова, если бы у него был выбор. Женщина — красивая, но угрюмая женщина лет сорока пяти, госпожа Инна Руднева, — беседовала с капитаном Титовым о своем ребенке; он задавал ей вопросы, а она кусала губы и хмурилась; у нее были короткие иссиня-черные волосы без малейшего намека на седину.

— Он с раннего детства… мечтал о магии. Я покупала ему игрушечных солдатиков — таких, знаете, из пластика, в темноте нечаянно на них наступишь — раздавишь… А он их выстраивал — насколько хватало, вот здесь, в углу, и хвастался: мама, это мое непобедимое войско, непобедимое, потому что мертвое, кто же одолеет мертвых…

Цепочка выстраивалась медленно и мучительно. Госпожу Кристину Полякову никто не видел с позавчерашнего полудня; она была девушкой господина Олега Руднева. Какая неудача, думал капитан Титов, какое печальное совпадение; вот бы отыскать этого гребаного некроманта, вот бы как следует его допросить, вот бы не казнить его сразу — а казнить понемногу, заставить мучиться, заставить расплатиться; стоп, тут же одергивал он себя. Я полицейский, и мне нужно… мне нужно быть беспристрастным.

— Я пыталась объяснить ему… так, чтобы он понял. Я пыталась объяснить, что мертвых нельзя тревожить, что они отдыхают, они устали, что им не до нас. Он обижался… он ревел, он говорил: ты плохая, ты дура, ты во всем ошибаешься… потом он остепенился. Как и все, это же нормально — вот вы, капитан, вы в детстве не тянулись к своему настоящему «я», к тому, что у вас отобрали, что могло бы сделать вас великим? Вам не чудилось, что вы неполноценный, что вы осколок, что вы… как бы это сказать… чашка, вас уронили, а поднимать и склеивать не спешат?

— Поднимать и склеивать запрещено, — отозвался Игорь. — Естественно, меня тянуло, но мои родители совладали с этой тягой.

— А я создавала големов, — очень тихо призналась госпожа Руднева. — Когда была еще девочкой… и играла в песочнице. Я думаю, он это унаследовал… унаследовал мою непокорность.

Нам пора, подумал капитан Титов. Мы опаздываем. У меня такое чувство, что мы опаздываем — но я продолжаю сидеть и вникать в причуды господина Олега Руднева, и мне вспоминается, как я был огнем, как я угасал и как я загорался — и как во мне это убили, и как до меня дошло, что я ненавижу запах дыма. Любого дыма, не только сигаретного.

У Артема под мочкой уха поблескивала полицейская клипса. Он был сейчас приемником, он отслеживал сигналы — и в затянувшейся глухой тишине выдал:

— Капитан, телевизор. Утренние новости… тридцать шестой канал.

 

Робот шел мимо развороченных кладбищ и мимо развороченных городов. У него было ужасное настроение; а что, размышлял он, если я иду напрасно, если Западным Мраком тоже завладели мертвые, если они шастают под городскими стенами, охраняя захваченную территорию? Что, если я несу Елизавету Стоцкую — в виде цифровой информации — к  смерти, что, если я облажался, и моя миссия не будет выполнена?

Он шел, и черный песок поскрипывал под его железными стопами. Пустыня вздрагивала и стонала, пустыня расслаивалась и делилась: в ней было как минимум два обитаемых измерения. В одном жили дикие племена в своих неказистых каменных крепостях и еще кочевники — а в другом жил человек, владеющий магией, и этот человек видел не то, что происходило в реальности — а то, что ему хотелось видеть.

Елизавета Стоцкая сказала, что было бы неплохо ему помочь, но робот не согласился. Таким не помогают, возразил он. Такие не принимают помощь.

 

— …и огромные человеческие жертвы.

Лицо у госпожи Рудневой было белое, как сметана. Молоденькая ведущая говорила «неизвестный маг» — и говорила, что «полиция отмалчивается»; Игорь слушал ее бесстрастно, а его спутник хлопал себя по карманам в поисках сигарет.

— Он идет по миру, уничтожая все на своем пути, скармливая своим солдатам жителей захваченных городов и расшатывая полотно — отсюда наводнения и смерчи, отсюда кислотные дожди, отсюда аварии на промышленных очистных сооружениях и аварии с выбросом биологически опасных веществ. А тем временем на юге…

Капитан Титов отобрал у госпожи Рудневой пульт и выключил телевизор. Она посмотрела на него с отчаянием:

— Капитан, а может… может ли быть, что вы не правы, и все это делает не Олег?

— Капитан, я покурю? — невозмутимо вмешался Артем.

Игорь тяжело вздохнул.

— Покури, — согласился он. — И… нет, госпожа Руднева. Не может… извините.

 

Они были Смертью, Болезнью, Голодом и Войной; по крайней мере, так думала его магия. Он спал, и она рисовала для него сны: посмотри, мы с тобой скитаемся по черной пустыне; тут раньше были сады и фонтаны, тут были переполненные людьми площади, соборы и замки. Они были, пока была я; а потом от меня отреклись, меня выбросили — и все это умерло, и все это вычеркнули из летописей. Посмотри: тут жили принцессы и принцы, тут жили королевы и короли; золото лилось рекой, никто ни в чем не нуждался, и праздники сменялись праздниками — вот прямо как у тебя и у твоих воинов…

Он пил вино и ел мясо. Он смеялся, он с кем-то разговаривал, он шутил, он любовался чудесным сентябрьским полнолунием; но это был он-после-ритуала. А он-до-ритуала так и болтался в космосе, разбиваясь о горячие звезды — пока, после очередного падения, не попал в церковь.

Церковь была заброшенная, вся в паутине и вся в пепле; скамейки были опрокинуты, а под ботинками у Олега скрипело битое цветное стекло.

Она сидела возле органа, она — не имеющая облика, одетая в простое белое платье. Она сидела и плакала, а ему почему-то стало невыносимо больно, и он попросил:

— Не надо.

— Люди от меня отреклись! — безысходно повторила она. — Люди меня выбросили!

Она была — не женщина и не девочка. Она была — что-то, принявшее подобные очертания; он опустился на пол у ее ног, и она посмотрела на него — блестящими алыми глазами.

В ней было что-то от Кристины и было что-то от его матери. Она была как будто соткана из тумана, и она пыталась наполнить себя красками: волосы медные, а на щеках болезненный румянец. На воротнике платья голубая вышивка, а на рукавах — зеленая; ей было интересно, как на ее внешность отреагирует Олег. Она следила за ним, не отрываясь; ее нежно-розовые губы растянулись в улыбке.

— Ты — моя магия? — спросил он.

У нее были темные витые рога, и от нее пахло кладбищем.

— Я — твоя магия… не совсем, но в принципе — да. Я была в начале и буду в конце — это твоя заслуга, и я бесконечно благодарна. Если бы ты не разбудил меня… если бы не ты…

Ее улыбка померкла, она всхлипнула и неуклюже вытерлась рукавом.

— Ты открылся мне, — сказала она. — Ты не струсил. Каким-то образом — ты все обо мне знал… хочешь, теперь я помогу тебе проснуться? Ты ведь спишь. Ты в курсе, что тебя называют Людоедом? Что я превратила тебя в убийцу, и что вместо вина у тебя в кубке человеческая кровь? Ты в курсе, чье именно мясо подают тебе твои отважные воины — и чье именно мясо ты с таким аппетитом ешь?

Он сглотнул.

— Ты проснешься, — добавила она, — и пойдешь к Западному Святилищу. Ты пойдешь домой… Запомни, пожалуйста — это важно.

 

Первым они похоронили Никиту. Это почти не было грустно, потому что на фоне миллионов смертей вокруг его смерть выглядела нелепо — он давно, как выяснилось, болел, просто никому не рассказывал — боялся, что уволят.

Вторым они похоронили Женю — в заколоченном гробу, потому что, во-первых, его размазало в кашу, а во-вторых, он так и рвался присоединиться к армии господина Руднева — и без разницы, в каком виде. Эти похороны дались капитану Титову гораздо тяжелее; он стоял у свежего деревянного креста и курил, и Сергей косился на него с удивлением: какого, мол, Дьявола?

Терять нечего, думал капитан Титов. Над нами больше нет неба, над нами нет солнца и нет луны, и своим огнем я никому не помешаю, никого не убью — всех, кого было можно убить, взял на себя уважаемый господин Руднев.

…Кстати, госпожу Рудневу они похоронили тоже. Госпожа Руднева повесилась, и капитан Титов долго упражнялся в догадливости: почему? Ведь ее ребенок был ей без надобности. Она могла отстраниться, могла отмахнуться: я не я и ни в чем не виновата, но все-таки не выдержала — как это получилось?

На мужчину давило колоссальное черное пятно высоко вверху. Это пятно было уже никак не зашить, оно умножалось и умножалось, оно впитывало континенты и океаны, оно урезало обитаемый мир до крохотного кусочка: пустыня, Западный Мрак и Западное Святилище. Полное отсутствие связи, полное отсутствие техники. Безучастное мертвое электричество, и — в первом полицейском отделении — свечи на столах, чтобы зачем-то — бессмысленно — подшивать к по-прежнему не закрытым делам какие-нибудь бумаги.

Люди выходили на улицы и собирались — молчаливыми компаниями в парках; устраивались на лавочках или на траве и ждали своей участи. Капитан Титов избегал таких собраний, они его пугали; женщины и мужчины, дети и старики были похожи на бескрылых птиц.

Напоследок он похоронил свою дочь — в ее тринадцатый день рождения. И ушел, прихватив пачку сигарет, бензиновую зажигалку и гранату.

 

Он очнулся посреди праздника — должно быть, она хотела, чтобы это случилось так. Он очнулся и сообразил, что с удовольствием жует человечину, а на него с одобрением таращатся несколько тысяч мертвых остекленевших глаз.

И тогда он их отпустил. Это обошлось ему дорого, но он их отпустил — своих отважных воинов и своих учителей; они ушли, не упрекнув его ни единым словом.

Он помнил, что надо идти в Западное Святилище, и помнил, что это важно. Он помнил, как его магия (или вовсе не его магия) сидела у органа, а еще помнил запах кладбища, и как скрипело у него под ботинками цветное битое стекло — витражи…

Он встал и с горем пополам сориентировался; ему было трудно без поводырей. У него под ботинками скрипел странный голубоватый песок: ну точно, подумал он, я же родился в пустыне.

Не было ни ветра, ни света, и он великолепно вписывался в этот пустой мир. Он заполнял его собой, он был огромным и был невероятно глубоким, он вмещал в себя все тот же недружелюбный космос и церковь — и вмещал в себя миллиарды жизней; в нем — как тень или как эхо — по-прежнему были живы все те, кого он убил.

Она доверила мне их нести, отрешенно подумал он, и я должен с этим справиться. Я убивал их, потому что мир вспучивался и лопался, потому что возникали черные пятна, потому что им — так или иначе — предстояло умереть; и теперь я — съемный носитель, их просто надо меня скопировать. И она это сделает, она перенесет их куда-нибудь, где магия не будет пороком; я их спасу. Я думал, что все происходящее не имеет смысла, но теперь-то я знаю — и я готов…

Натянуто улыбалась Кристина: ладно, Олег, здесь мы с тобой все равно бы ничего не успели. Ты принес меня в жертву — и этим сохранил; ты поступил так ради собственной гордости, или ради алчности, или ради чего-нибудь еще — но ты как будто чуял неотвратимую беду, и ты был моим единственным шансом от нее сбежать.

…проходили дни. Где-то вдалеке продолжали умирать люди — и  эти люди притягивались к нему, как железо к магниту, а он горбился и горбился под их весом.

…проходили месяцы. Он ощущал время, как ощущают перемену погоды: вот поздний вечер, а вот рассвет. Картинка не меняется, и я очень этому рад: я прекрасно вижу и в темноте.

В какой-то момент он упал, попробовал подняться и не сумел. И сказал себе: ничего, если так, я буду ползти — и действительно пополз, потому что его упрямство было сильнее его усталости.

А потом он встретил в пустыне робота. Он подумал, что это галлюцинация, и не обратил на нее внимания, пока робот не подошел к нему вплотную и не сообщил:

— У меня есть вода и еда… И убежище, и я буду не против, если вы ко мне присоединитесь.

Он со мной разговаривает, флегматично подумал Олег. Он со мной разговаривает, как будто я человек и как будто я его понимаю; он улыбнулся и присмотрелся к своему внезапному собеседнику получше.

— Эй, консервная банка… ты чего тут?

— Мне надо к папе, — немедленно признался робот. — Я под землей и не могу выбраться, но мне надо к папе.

— Тогда расходимся, — предложил Олег. — Потому что и мне… кое-куда надо.

И он пополз дальше, а робот с упреком заявлял ему вслед, что он измотан и что ему требуется отдых, что если он не поест, его непременно доконает голод; Олег рассмеялся и мысленно возразил: да ну, какие глупости, Голод — это я сам…

Робот был ниточкой, а ниточка вела в тоннели под Искристой Гаванью. Там лежала на сырой земле неизлечимо больная девушка, и под лопаткой у девушки был окровавленный, абы как вмонтированный разъем; а из разъема торчала флешка.

…Ты гений, подумал Олег и продолжил путь, потому что боялся опоздать.

Он полз, полз и полз, а потом все-таки нашел в себе силы оторваться от песка и выпрямиться. Кто-то зажег свечи у порога Западного Святилища, и на белоснежных ступеньках танцевало теплое оранжевое сияние.

 

Игорь спал и видел сны — о своей дочери и о своем напарнике Жене, и еще почему-то о госпоже Рудневой, которая убеждала: я пыталась объяснить ему… объяснить, что мертвых нельзя тревожить. Нельзя тревожить, упрекал себя Игорь — и красочно воображал, как Женя щелкает колесиком бензиновой зажигалки, потому что испытывает желание покурить…

У Игоря больше не было сигарет, но его это не заботило. Давай, думал он, иди ко мне — и снова, и снова, и снова зажигал свечи, пока пламя не соблазнило, наконец, желаемого мотылька.

Господина Руднева шатало, и он еле-еле дотащил себя до входа в ритуальный зал. Он с кем-то говорил, с кем-то невидимым и, скорее всего, воображаемым: да, Кристина, я уже рядом… что ты говоришь? Какая опасность?

— Такая, — неожиданно для себя отозвался Игорь.

Господин Руднев обернулся. У него были иссиня-черные волосы — длинные и такие неопрятные, что Игорю захотелось их вырвать.

— А-а-а, — улыбнулся господин Руднев, — это вы.

— Это я, — согласился мужчина. — Я долго тебя ждал.

У некроманта были безучастные карие глаза — как пуговки на лице у тряпичной куклы.

— Я ему скажу, ладно? — негромко уточнил он. — Это же твой отец… который по тебе скучает. — Он посмотрел на Игоря более-менее осмысленно и сказал: — Господин Титов… я своего рода посланник от вашей дочери. Она волнуется, она говорит, я должен объяснить: если я убью вас, вы будете спасены, вы перейдете из этого мира в… как бы соседний. Прости, — господин Руднев отвлекся и опять обернулся — через левое плечо на дверь. — Он, кажется, не понимает. Он злится, а людям, которые злятся, не свойственно понимать. Да, хорошо, сдаваться я не буду… господин Титов, я — флешка с колоссальным объемом информации. Ваша дочь… ваши родители… ваш напарник Евгений… будут жить во мне, пока их не перезапишут на отдельные носители. И вы… как и они… будете жить, если пойдете со мной.

Бред, непреклонно подумал Игорь. Он сумасшедший. Все маги сумасшедшие; вот, о чем предупреждал меня майор Стоцкий: он себя недооценивает — и он поплатится…

Игорь осторожно погладил чеку гранаты. Его задание было: найти и уничтожить господина Олега Руднева. Господин Руднев стоял у входа в ритуальный зал Западного Святилища, где он однажды принес человека в жертву неизвестному богу, и виновато улыбался: ну что же вы, господин Титов? Что же вы?

Я не поддамся на эти нелепые провокации, подумал Игорь. У меня была семья, и я был счастлив; а потом я все потерял и оказался в этом гребаном холле, и у меня есть ровно одна граната — и я надеюсь, ее достаточно, потому что если нет…

— Господин Титов, — окликнул его некромант. — Нас окружает апокалипсис. Он ничего не знает о жалости и о совести. У него свои методы, а вы маленький слабый человек, и вы на его пути — последняя преграда. Неужели вы думаете, что он с вами не совладает?

— А мне все равно, — честно ответил Игорь. — Слышишь меня, нечисть? Мне все равно.

Господин Руднев помедлил.

— Я слышу, — мягко произнес он. — А вот вы меня не слышите. Я говорю: ваша дочь со мной. Вашу дочь скопируют и перезапишут. Она будет точно такой же, она будет…

— Заткнись, — в тон ему, очень-очень мягко, попросил Игорь. — Затихни. Моя дочь — не цифровое понятие, она человек — и по твоей вине она погибла. Она погибла, потому что ты, забери тебя Дьявол, не мог отказаться от своей магии, не мог взять себя в свои гребаные руки, не мог… боже, — простонал он, — я так тебя ненавижу.

Некромант кивнул:

— Это правильно. Я это заслужил.

В холле тоже повсюду были свечи — под колоннами и под стенами, сотни уютных золотых огоньков, нашептывающих: ты дома, и ты в порядке. Все в порядке, кроме вот этого человека у дверей: он и не человек вовсе, он нечто из ряда вон, он, может быть, и не обманывает тебя — он ведь маг. И ты — полюбуйся на себя, Игорь! — ты колеблешься, ты предполагаешь: а что, если мой ребенок и правда с ним? Что, если он спасет ее — и спасет меня, и мы будем вместе, как были до этого кошмара?..

Он стиснул гранату в кулаке. Всего-то и нужно было — выдернуть чеку и бросить, но ему — будь он проклят! — не хватило на это сил.

 

Кристина сидела на краешке холодного алтаря. Он потянулся к ней — поцеловать, обнять, вспомнить, что такое прикосновение — и ощутил под кончиками пальцев размеренное тепло ее кожи.